ечение последнего часа все, кто имел хоть какой-то вес в городке, по очереди занимали место на трибуне. Начал избранный глава городского управления, пожилой нелюдимый человек, чья семья поселилась в Новой Англии в незапамятные времена. Несмотря на свое положение, он теперь редко появлялся на публике. За ним на трибуну поднялся единственный оставшийся член муниципалитета – по понятным причинам Дана Данвуди не смог присутствовать. Затем выступали именитые горожане, такие как директор библиотеки и этот занудный бывший актер-трагик, Уорли. И вот место перед микрофоном занял шеф полиции Мурдок, наклонившись всем своим солидным телом так, чтобы кучка репортеров могла запечатлеть его в профиль. Он уже во всех подробностях успел расписать свою главенствующую роль в раскрытии этого дела. Теперь он выражал облегчение в связи с тем, что это позорное пятно (имея в виду клан Данвуди и их современные, а также прежние преступления) наконец-то удалено с лика города. С одной стороны от шефа полиции стоял его заместитель Гэвин, который явно чувствовал себя не в своей тарелке, оказавшись в центре внимания. По другую сторону от Мурдока был запечатанный стеклянный контейнер, в котором находился двадцать один сверкающий на солнце кроваво-красный рубин – коллекция «Гордость Африки». С рубинов не сводил взгляда чванливый представитель лондонского «Ллойда», который не только охранял их, но и должен был вскоре вступить во владение ими. Ведь «Ллойд» более века назад выплатил за камни страховую премию и, таким образом, по праву владел ими.
Лейк до сих пор не мог смириться с тем, что эти камни – и тело, в котором они находились, – все эти годы лежали за стеной в его подвале.
Последние дни принесли такую череду потрясений (одно откровение за другим, и каждое следующее невероятнее предыдущего), что Лейк чувствовал себя опустошенным. Как, несомненно, и многие другие горожане. Тем не менее они пришли, все до одного. Море голов, сотни и сотни, растянулось от полицейского участка не меньше чем на квартал, освещенное ярким солнцем. Лейк обводил их взглядом, отмечая знакомые лица. Марк и Сара Лилли в похожих одеяниях, старик Бен Бойл, Уолт Эддерли, владелец гостиницы. По какой-то причине – несмотря на напыщенные речи и провинциальное политиканство – этот ритуал превратился в нечто вроде благодарственной молитвы. Мурдок на свой собственный омерзительный лад был прав. Ужас, преследовавший городок на протяжении более ста лет, был выявлен, назван и искоренен. Теперь, после всего случившегося, Эксмут мог исцелиться.
Наконец шеф перешел к возвышенной части: «Мы – соль земли», «Да здравствует Америка!», «Благослови нас всех Господь!», конец. Последовали аплодисменты и одобрительные выкрики. Все закончилось. Толпа, сопровождаемая щелканьем фотокамер, стала рассеиваться.
Лейк нашел взглядом агента Пендергаста, который стоял поодаль в своем обычном черном костюме. Рядом с ним была Констанс Грин, стройный, прекрасный призрак в старомодном кружевном платье. Единственная ее уступка современному миру состояла в классических солнцезащитных очках «Рей-Бен».
– Что за чудесный маленький спектакль! – сказал Лейк.
Кэрол рассмеялась:
– Вот это мне и нравится в нашем городке.
Пожав руку Кэрол, Лейк спустился с крыльца, пересек улицу и, протиснувшись через толпу, добрался до Пендергаста. Агент, который посматривал по сторонам, внимательнейшим образом изучая собравшихся, остановил взгляд на Лейке.
– Вам не кажется, что Мурдок должен был хотя бы раз назвать ваше имя? – сказал Лейк. – Ведь это вы, а не он были вчера ночью на болотах.
– Я не люблю публичность, – ответил Пендергаст. – Пусть ваш шеф постоит в лучах славы, фигурально выражаясь.
– Мне до сих пор представляется невероятным, что у Даны и Джо есть брат, который все эти годы прятался на болотах.
– Братья Данвуди происходят из семьи, издавна страдавшей психическими расстройствами. Младший брат, Дункан, родился неполноценным в умственном и эмоциональном плане. Родители не просто не любили младшего сына – они его стыдились. Рождение Дункана хранили в тайне, он никогда не учился в школе. Насколько мне известно, Дункан отвечал своим родителям такой же нелюбовью. И когда подрос, убежал. Со временем он вернулся домой, если можно так сказать. Многие годы прожил на болотах, братья неохотно помогали ему… и в конце концов нашли ему работу – убийцей.
– Как же все-таки вам удалось выйти на него?
Пендергаст пожал плечами:
– Методом исключения. Я исключил всех подозреваемых в городе, в том числе и вас.
– Меня?
– Это обычное дело – инсценировать преступление у себя в доме, а потом притвориться, будто ты заинтересован в скорейшем расследовании, чтобы отвести от себя подозрения. Но ваша реакция во время нашей прогулки по саду скульптур, а в особенности во время нашего разговора на маяке, убедила меня, что вы не имеете никакого отношения к краже. К тому же, несмотря на вашу родословную, вы все же не местный. Только местные могли знать о старых преступлениях и благодаря этому осуществить новое. Но мне постепенно пришлось исключить из списка всех подозреваемых в городе. Таким образом, осталась неизвестная третья сторона, кто-то вроде Дункана. Данвуди уже привлекли мой интерес. Незадолго до смерти Даны я заметил на колючке кустарника на болотах маленький кусочек яркой пряжи вроде той, из которой были связаны любимые пуловеры Даны. А когда я упомянул в его присутствии «Собаку Баскервилей» и еду, исчезающую из кладовки гостиницы, его реакция была довольно красноречивой. Его убийство, конечно, на время задержало расследование. Но потом я обратил внимание на напряженное поведение его брата, хотя тот имел железобетонное алиби и вообще не показался мне способным на братоубийство. У семьи Данвуди глубокие корни в Эксмуте, и в девятнадцатом веке представителей этой семьи здесь было гораздо больше. К тому же мой интерес опять привлекло то обстоятельство, что из кухни «Штурманской рубки» постоянно исчезает еда. И тогда прошлым вечером я подстроил ловушку для Джо в баре… и он заглотил наживку.
– Одичавший брат. Должно быть, он и стоял за местными легендами о Сером Жнеце. – Лейк покачал головой. – Да, могу только сказать, что, когда я приехал к вам с просьбой найти мою коллекцию вин, я и представить себе не мог, к чему это приведет. – Он протянул Пендергасту пакет. – Кстати, вот бутылка «О-Бракиланж». Помнится, я говорил вам, что вы сами сможете выбрать из ящика, и вы можете, если захотите, но эта, похоже, сохранилась лучше других.
Пендергаст взял пакет:
– Уверен, вино будет более чем удовлетворительным. Спасибо.
Лейк помедлил еще секунду:
– Так кто же осуществил кражу? Я имею в виду, из моего подвала.
– Джо и Дана.
– Насколько я понимаю, это вы допрашивали Джо?
– Да. Он теперь ничего не скрывает.
Лейк почти боялся задать следующий вопрос.
– И вы знаете, что… что он сделал со всем моим вином?
– Боюсь, что он вывез его в море на лодке и выбросил за борт.
Лейк прижал руку ко рту.
– Он выходил в море три раза, ночью, чтобы избавиться от всего.
– Боже мой, – с трудом проговорил Лейк.
– Я вас понимаю, – мрачно откликнулся Пендергаст.
И тогда впервые заговорила Констанс.
– Я пришла к выводу, – произнесла она тихим и ровным голосом, – что есть преступления, за которые смертная казнь не кажется достаточно строгим наказанием.
41
Как это часто бывает в Новой Англии, день, поначалу такой теплый и солнечный, вскоре после окончания церемонии помрачнел, и налетел новый шторм. Глядя в окно номера Пендергаста в гостинице, Констанс видела, как гнутся на ветру ветки ближайших деревьев. Хотя сегодня был вечер полнолуния, земной спутник скрылся за тучами, и теперь по окнам стучали крупные капли дождя.
– Классическая новоанглийская погода, – заметил Пендергаст.
Констанс повернулась к нему. Небольшая группа репортеров, примчавшихся освещать жуткую историю, уже уехала, и город наконец вздохнул с облегчением. После обеда Пендергаст пригласил свою помощницу к себе в номер, чтобы распить с ней бутылку «О-Бракиланж». Констанс раздирали сомнения: конечно, ей льстило, что он готов разделить с ней такое роскошное вино, но она не забыла о том воздействии, какое оказал на нее кальвадос, когда она в прошлый раз была в номере Пендергаста, и она не хотела снова потерять контроль над собой.
– Ты уверен, что хочешь выпить его сегодня? – спросила она.
– Carpe diem[31]. Кто знает, что принесет завтрашний день? И смотри, какая у нас прекрасная обстановка: шторм снаружи, огонь в камине внутри и наша собственная хорошая компания.
Осторожно держа бутылку, Пендергаст снял колпачок, вытащил пробку, отложил ее в сторону и, используя зажженную свечку для проверки вина на прозрачность, перелил его в графин. Сразу же налив глоток вина на пробу, Пендергаст раскрутил его в бокале и выпил. Он откинул назад голову, закрыл глаза, и на его лице появилось выражение, какого Констанс никогда еще у него не видела, – чистое чувственное наслаждение.
– А мне? – спросила она, немного подождав.
Пендергаст открыл глаза:
– Ах, Констанс, я всего лишь хотел убедиться, что оно не превратилось в уксус. Чтобы избавить тебя от потрясения. Я рад сообщить тебе, что оно не превратилось.
Он поставил свой бокал и налил ей вина, потом долил себе:
– Мы должны выпить его быстро.
– А оно не должно подышать?
– Вино такого возраста и сложности быстро киснет. Apres toi[32].
Он поднял свой бокал, она – свой.
– Не знаю, как это делается, – сказала Констанс с нервным смешком. – Я, конечно, пила разные вина прежде, но такое – ни разу.
– Сначала нужно чокнуться.
Они чокнулись. Их глаза встретились. Ничего не было сказано.
– А теперь будем пить. Просто делай, как я. Процесс питья вина обставлен с излишней помпезностью. А нужно только раскрутить его, вдохнуть аромат, потом пригубить – вот так.