– Ну, что я говорила! – с торжеством в голосе воскликнула Сара. – Посмотри, что случилось!
Новый порыв ветра принес в дом дождевые капли, упавшие на стол, и вой какого-то животного с улицы.
– Что это было? – спросил Марк.
Не ответив ему, Сара замерла, где стояла, вглядываясь в темноту:
– Это где-то совсем рядом с домом.
– Чья-нибудь дурацкая собака, оставленная под дождем.
– Как-то не похоже это на собаку.
– Да конечно собака. Кто еще может быть?
И снова раздался вой, на этот раз прямо под окном.
– Иди посмотри, – сказала Сара.
Марк взял фонарик, вышел в прихожую и посветил в дверное окно.
– А-а-а! – закричал он и отшатнулся назад, когда дверь с громким стуком распахнулась.
Внутрь запрыгнула темная фигура из ночного кошмара, окутанная одной лишь жуткой вонью. Лилли бешено замахал руками от недоверия и ужаса, пытаясь отпугнуть зверя, но тот с ужасным первобытным ревом обхватил его двумя жилистыми руками и вцепился ему в живот когтистыми пальцами.
– Нет, нет! – завопил Лилли, пытаясь вывернуться и чувствуя, как длинные острые когти вонзаются в его внутренности.
– Перестаньте! Нет! – словно откуда-то издалека донесся до него крик жены.
Раздался неожиданный хлюпающий звук, как будто жир отодрали от мяса, и страшные руки вспороли живот Лилли, распахнули, словно занавески. Все погрузилось в темноту, свет фонарика исчез, остались только его ощущения, и Лилли почувствовал, как холодный воздух ворвался в полость его тела, – это ощущение на миг пересилило даже мучительную боль. Он упал на спину с неописуемым криком ужаса и боли, осознавая, что кто-то потрошит его внутренности, громко и жадно чавкая.
44
Констанс Грин промокла до костей, пропитавшееся водой платье липло к телу, подол отяжелел от песка и грязи. Но она не чувствовала холода: бездомное детство в доках Нью-Йорка сделало ее неуязвимой для низких температур. Ветер трепал и раскачивал траву солянку и камыши, когда Констанс продиралась сквозь них, хлюпая низкими ботинками по болотистой почве и освещая себе путь лучом фонарика, пляшущим в темноте и высвечивающим хлесткие капли дождя. Она быстро продвигалась вперед, разгневанная, смущенная и униженная.
Поначалу она хотела просто уйти – убраться подальше, пока не натворила чего-нибудь жуткого и непоправимого, о чем будет жалеть всю оставшуюся жизнь. Но когда она выбежала из гостиницы и направилась на юг, к дюнам и траве, в ее голове начали выстраиваться зачатки планов.
Где-то в глубине души Констанс понимала: то, что она делает, не просто вызов Пендергасту, это еще и иррационально и, возможно, опасно. Но ей было все равно. Она была уверена, что на сей раз ее опекун ошибся: в Эксмуте происходит что-то еще, что-то темное, странное, не поддающееся логическому осмыслению… и все еще не раскрытое. Она знала больше, чем он, о таких документах, как рукопись Саттера, знала, что в них подчас содержится больше, чем принято думать. «Obscura Peregrinatione ad Littus» («темное паломничество на южный берег») – вот тайна, которую еще предстоит раскрыть, и ответ на эту тайну лежал на юге, в развалинах Олдема. Пока она даже представить себе не могла, в чем разгадка. Но она докажет Пендергасту свою правоту. Докажет, а потом запрется в подвальных комнатах особняка на Риверсайд-драйв, известных только ей, и будет там сидеть, пока не почувствует в себе желания снова увидеть солнце.
По мере того как уровень земли поднимался, солянка уступала место низкорослым остролистым дубам и покореженным шотландским соснам. Констанс миновала Костедробильные камни и выступающий мыс за ними, пересекла отмель и канал – как раз был отлив – и добралась до Кроу-Айленда на дальнем краю заповедника. Океан находился к востоку и слева от нее, за длинным и узким барьерным островом. Констанс остановилась и прислушалась, но ветер завывал так громко, что перекрывал шум прибоя. Единственное, что она могла видеть в вихрящейся черноте, – это слабый мигающий свет Эксмутского маяка сзади, луч которого каждые девять секунд прорезал темноту. Именно по этому свету она и ориентировалась на своем пути в Олдем.
Низкорослых деревьев здесь было меньше, появились дюны, сцементированные травой. Здесь Констанс уже слышала рев невидимого океана, вернее, чувствовала у себя под ногами, как сотрясается земля под напором громадных атлантических волн, обрушивающихся на берег. Еще раз сориентировавшись по маяку, она зашагала вдоль острова. До заброшенного города оставалось одна-две мили. Очень скоро она доберется до места.
Хороший шторм не пугал Бада Олсена. Напротив, ему нравилась такая погода. Она наполняла его энергией. И не волновала Обри, его золотистого ретривера. Покончив десять лет назад с рыбной ловлей, Олсен переехал в город и теперь жил в маленьком доме в конце Мейн-стрит, откуда он мог дойти в любое место, в особенности в его вторничный ланч-клуб и в библиотеку, где он часто брал книги, предпочитая морские путешествия Патрика О’Брайана, Джона Мейсфилда и С. С. Форестера.
В девять часов, когда ветер сотрясал окна, Обри принялся скулить у дверей и размахивать хвостом. Олсен отложил книгу и с ворчанием поднялся со стула. Выключив керосиновый фонарь, он пошел к двери:
– Гулять хочешь, мальчик?
Обри еще яростнее замолотил хвостом.
– Ну тогда давай прогуляемся немного.
Он больше на ощупь, чем глазами, нашел свой непромокаемый плащ и зюйдвестку, натянул ботинки, вытащил фонарик из комода в коридоре и защелкнул карабин на ошейнике Обри. Потом, преодолевая сопротивление ветра, открыл дверь и спустился по ступеням террасы на улицу. Из-за того что отключили электричество, город был погружен во тьму, но в полицейском участке на дальнем конце города свет горел благодаря аварийному генератору. Ветер гнал воды залива, капли дождя хлестали почти горизонтально, и Бад опустил голову. Ветер попытался сорвать с него зюйдвестку, но та была надежно завязана под подбородком.
Они свернули налево и двинулись по Мейн-стрит к центру городка. Проходя мимо разных домов, Бад видел за окнами мягкие тени на оранжевом фоне – люди двигались по дому со свечкой или фонарем в руках, придавая городу уютный, старомодный вид, как на почтовых открытках «Кариер энд Айвс». Таким Эксмут был сто лет назад, до электричества. Не так уж и плохо. Если подумать, электричество не принесло с собой ничего, кроме неприятностей: яркий свет, загрязнение среды, компьютеры и айпады – вся эта чепуха, которую он видел каждый день, когда все, и не только дети, ходили по городу, как зомби, с маленькими светящимися прямоугольниками, вместо того чтобы здороваться друг с другом, вдыхать соленый воздух, наслаждаться видом алых кленов в их осенней красоте…
Его воспоминания прервало рычание. Обри остановился, глядя вперед, в темноту, волосы у него встали дыбом.
– Что такое, мальчик?
Снова низкое рычание.
Это было необычно. Обри был самой приветливой собакой в городе, и для грабителей он был опасен лишь тем, что они могли споткнуться об него в темноте. Да он бы даже смерть с косой встретил радостным помахиванием хвоста.
Обри попятился, напрягся от страха, его рычание перешло в скулеж.
– Успокойся, там ничего нет. – Бад посветил фонариком, но его луч не смог пробиться сквозь вихрящийся мрак.
Собака задрожала и сжалась от страха, ее скулеж стал громче, жалобнее. Внезапно Бад ощутил жуткий запах – смесь дерьма с кровью, и собака, тявкнув, резко потащила его назад, а на земле под ней появилась лужица.
– Что за черт? – Бад тоже подался назад. – Кто там? – крикнул он в темноту.
Визжа от ужаса, Обри вырвал поводок из руки хозяина и понесся прочь по улице, волоча его за собой.
– Мальчик, стой!
На глазах у Бада собака исчезла в темноте. Это было уже совсем дико. Он услышал шум за спиной, повернулся и увидел что-то, поначалу даже не понял что: жилистую, голую, странно удлиненную фигуру, возникшую из тьмы.
– Какого дьявола…
Фигура бросилась вперед, и Бад ощутил горячее булькающее дыхание, вонь скотобойни и с приглушенным вскриком развернулся, собираясь бежать, когда вдруг страшная боль, силу которой он и представить не мог, пронзила его жизненно важные органы; он с удивлением посмотрел вниз и в ужасе увидел голую макушку, приникшую к его животу, откуда сочилась красная кровь, а мощные челюсти работали, явно поедая его до смерти…
Констанс вышла из-за последней линии дюн, обогнула полузасыпанный песчаный забор и очутилась на берегу. Прилив был грандиозен, массивные гребни волн разрушались далеко от берега и накатывали на него линией бурлящей воды, где разбивались во второй раз и с рокотом катились дальше, до самого подножия дюн. До приезда в Эксмут Констанс никогда не видела такого сердитого океана, и, поскольку плавать она почти не умела, это зрелище тревожило ее. Ей теперь было нетрудно представить, как подобный шторм может за очень короткое время разнести пароход в щепки. Луч ее фонарика едва проникал в темноту на десять футов.
Она оглянулась. Эксмутский маяк был едва виден, он устойчиво мигал, несмотря на отключение электричества. Констанс вспомнила старые карты, которые изучала в Историческом обществе. Руины Олдема должны находиться где-то рядом. И в самом деле, пройдя еще немного на юг, она вскоре заметила верхушки свай, торчащие из песка в том месте, где берег поворачивал в устье, формирующее конец Кроу-Айленда и бывшую Олдемскую гавань. Еще несколько минут – и она очутилась у гранитного волнолома из огромных блоков, когда-то защищавшего вход в гавань.
Констанс обогнула волнолом и направилась внутрь острова. Дюны уступили место твердой земле, низкорослым соснам и чахлым дубам. Здесь повсюду виднелись фундаменты домов – выложенные гранитом подвальные ямы, заваленные дубовыми листьями и наносным песком. Определить, где проходила единственная улица городка, оказалось легко: на это указывали подвалы по обеим ее сторонам, а также попадавшиеся изредка полусгнившие деревянные балки.