Девчоночий плач стал громче и отчетливее. Констанс с удивлением повернулась в ту сторону. Плач доносился откуда-то из-за ее спины, из-за низкой арки, выходящей из длинного коридора. Она медленно подошла к арке и посветила фонариком в проход за ней. Коридор оказался коротким и заканчивался каменной камерой со ржавой решеткой, запертой на блестящий медный навесной замок. Внутри камеры она увидела нечто, показавшееся ей на первый взгляд грудой грязного тряпья, укрытого лохмами спутанных волос. Она приблизилась и оторопела от ужаса, поняв, что смотрит на два человеческих существа: взрослую женщину и девочку. Мать и дочь? Судя по тому, как они прижимались друг к дружке в прохладной камере, так оно, вероятно, и было. Они смотрели на нее, не издавая теперь ни звука, защищаясь от света ладонями; их опухшие глаза были широко открыты от страха, а лица настолько грязны, что Констанс не могла разглядеть их черты или даже определить цвет кожи.
Она опустила фонарик и подошла ближе:
– Кто вы?
Молчание, только две пары глаз, устремленных на нее.
Она ухватилась за замок, дернула его:
– Где ключ?
Ответом на ее вопрос стали неразборчивые завывания и рыдания девочки, которая протянула руку через прутья решетки. Констанс шагнула вперед, чтобы взять девочку за руку, лишь мгновение поколебавшись при виде грязи. Девочка, вскрикнув, схватила протянутую руку, сжала ее с невероятной силой, словно чтобы не лишиться этого единственного пути к спасению, и что-то забормотала. Констанс не знала этого языка, а через несколько секунд поняла, что это и не язык вовсе – просто поток квазичеловеческих звуков.
Женщина хранила пугающее молчание и пассивность, ее лицо было лишено какого-либо выражения.
– Я не смогу вас освободить, пока ты не отпустишь мою руку, – сказала Констанс.
Она отошла назад под непрекращающиеся безумные завывания девочки и стала искать ключ, обшаривая лучом фонарика стены, потолок, пол. Ничего. Наверняка тюремщики держали ключи при себе.
Констанс снова повернулась к камере, где продолжала плакать и бормотать девочка.
– Перестань шуметь, – велела Констанс. – Я вам помогу.
Новые стоны. Но мать вроде бы что-то поняла, она успокаивающе положила руку на девочку, и та замолчала.
– Кто вы? – спросила Констанс у матери. Она говорила медленно, отчетливо произнося слова. – Почему вы здесь?
В темноте за ее спиной раздался голос:
– Я могу ответить на этот вопрос.
50
Брэдли Гэвин стоял в арке, чувствуя, как сильно бьется его сердце. Он был потрясен до глубины души, увидев Констанс Грин здесь, в самом неожиданном месте. Констанс была одета в длинное, тяжелое старомодное платье; ее волосы были влажными, а платье пропиталось водой. Гэвин приложил все усилия, чтоб скрыть удивление, собраться с мыслями, казаться спокойным и уверенным. По мере того как потрясение проходило, он ощущал растущее чувство… какое? Ощущение, что судьба сыграла в этом немалую роль. Ощущение, что мир создал эту возможность, и теперь от него зависит, сможет ли он использовать ее к своей выгоде.
Он сделал шаг вперед:
– Мисс Грин. Констанс. Что вы здесь делаете?
– Я могу задать вам тот же вопрос, – тихо сказала она. – Что это за место? И кто эти люди?
В одной руке у нее был фонарь, а в другой – зловещего вида стилет. Ее самообладание впечатлило, даже вдохновило его.
– Хорошие вопросы. – Гэвин обвел помещение рукой. – Но здесь не самое приятное место для объяснений. Могу я показать вам кое-что?
Он предложил ей руку, но она не приняла ее. Тем не менее он повернулся и пошел назад в длинный центральный коридор, ведущий к тупику в конце. Покалывание по всему телу и жар в груди свидетельствовали о том, что Констанс следует за ним. Гэвин остановился у дальней стены, надавил на три незакрепленных кирпича, широко открыл потайную дверь и закрепил ее в открытом положении. Щелкая зажигалкой, он быстро обошел комнату и зажег свечи в четырех канделябрах.
После этого он повернулся к Констанс и улыбнулся.
Она не попыталась убежать. Не разразилась гневными тирадами, не впала в истерику. Она просто смотрела на него.
Хотя он был здесь сотни раз, каждый приход производил на него впечатление. В центре стоял алтарь, древняя гранитная плита одиннадцатого века, покрытая прозрачной свисающей тканью; этот алтарь создали во Франции, доставили в Англию, а оттуда – через океан в Америку, где его перевозили с места на место, пока он не оказался здесь. На боковых поверхностях плиты были высечены в романском стиле изображения дьяволов, отполированные тысячью лет употребления. С одной стороны находился удивительно красивый резной столик в половину длины алтаря. На нем стояла большая серебряная чаша на салфетке из льняной ткани, рядом лежали ланцеты, скарификаторы и другие инструменты для пускания крови.
Своды этой пятиугольной комнаты, освещенные колеблющимся пламенем свечей, были расписаны фресками, изображающими дьяволов, горгулий, уроборосов, жутких обезьян, мужчин и женщин – все они весело проводили время, пребывая в некоем греховном раю, – сцена, достойная Босха. На стенах висели плотные гобелены, украшенные изображениями деревьев, цветов, единорогов и также относящиеся к временам романского стиля, а колонны, подпирающие сводчатый потолок, были расписаны алхимическими символами. Сам потолок был увешан десятками превосходных композиций из обструганных костей, связанных бечевкой и имеющих сходство с разными животными, птицами и бестиями. Даже в неподвижном воздухе они умудрялись бесконечно раскачиваться и вращаться, словно живые, отбрасывая беспокойные тени. Древние скамьи, отполированные веками использования, стояли сомкнутыми рядами вдоль стен пятиугольной комнаты, а на полу лежали плотные персидские ковры, некоторые из них возрастом в триста лет.
Гэвин внимательно наблюдал за Констанс. Как он и надеялся, она спокойно, без всякой истерики или волнения осматривала все вокруг своими удивительными фиалковыми глазами. Он почувствовал прилив уверенности в том, что все происходящее здесь в каком-то смысле предопределено. Это была необыкновенная женщина.
Он улыбнулся:
– Добро пожаловать.
– Добро пожаловать куда? – ровным голосом спросила Констанс.
– Прежде чем я отвечу, позвольте узнать, как вы здесь оказались?
Молчание.
– Тогда я выскажу предположение: вы здесь, потому что заброшенная колония ведьм не исчезла, а переместилась сюда. И вы пришли расследовать. Верно?
Она никак не прореагировала. Боже, как трудно было прочесть что-то на ее лице с этими странно спокойными, но напряженными глазами.
– И вот теперь вы здесь. – Он распростер руки. – Вероятно, это сбивает вас с толку.
Она по-прежнему молчала.
– С чего начать? – Гэвин издал нервный смешок. В присутствии этой девушки он снова чувствовал себя мальчишкой. – Не знаю, как вам это удалось, но ваш приход сюда – это знак. Без всякого сомнения, знак.
– Знак чего?
Он посмотрел на ее прекрасное, странно безразличное лицо. Он чувствовал, что эта женщина даже глубже, чем он думал. Тем лучше.
– Это, Констанс, наша камера поклонения.
– Наша камера?
– Да. Наша камера. А это наш алтарь.
– Можно спросить, какой религии?
– Вам можно. Мы практикуем древнейшую религию на земле. Изначальную религию. Как вы уже, несомненно, догадались, мы – ведьмы. – Он внимательно вгляделся в ее лицо, но не понял, как истолковать промелькнувшее на нем выражение. – Настоящие ведьмы. Наш культ насчитывает двадцать тысяч лет.
– А эти мать и дочь, которых вы довели до животного состояния?
– Это не так. Совсем не так. Позвольте мне объяснить, прежде чем вы вынесете свое суждение. Констанс, я уверен, вы должны понимать, что ваш приход сюда и мой приход в то же самое время – это не случайность. Как не случайно и то, что Кэрол не смогла отравить вас своим чаем. Она ревнивая женщина… но мы отклонились от темы.
Констанс молчала.
– Я с самого начала понял, что вы – одна из тех исключительных людей, о которых вы говорили в гостинице. Вы помните тот разговор?
– Прекрасно помню.
– Я уже тогда понял, что вы можете быть одной из нас. Мы не принимали новых членов в нашу семью на протяжении двухсот лет. Чтобы понять, кто мы такие, нужен особенный человек. Вы – такой человек. В вас есть бунт, жажда свободы. Я вижу в вас желание жить по вашим собственным правилам.
– Действительно.
Гэвин удивился тому, как легко, как естественно все происходит.
– И еще в вас есть тьма.
– Тьма?
Это прозвучало как поощрение.
– Да, но хорошая разновидность тьмы. Тьма, которая несет свет.
– Кто вы?
– Я ведьмак. Все мои предки до десятого поколения были ведьмами и ведьмаками в Эксмуте, а до этого в Олдеме, в Новой Салемской колонии на болотах, в Салеме, на Британских островах и так далее в глубину времен. Я родился в этой среде так же естественно, как рождаются в своей вере христиане. Наши практики могут показаться человеку со стороны немного пугающими, но такое впечатление производит и церковная служба на человека, который не знает, что такое христианство. Спешу добавить, что мы не состоим в оппозиции к христианству. Мы верим в то, что нужно жить и давать жить другим. Мы не жестокие люди. Например, никто из нас не участвовал в жутком массовом убийстве женщин и людей с того парохода. Это совершили так называемые христиане.
Гэвин помолчал, с любопытством глядя на Констанс, пытаясь проникнуть в ее мысли.
– Оцените красоту этой комнаты, эти древние вещи, это ощущение истории и целеустремленности. Я понимаю, что ведущие сюда коридоры выглядят отталкивающе: кровь, запах и все остальное. Но понимаете, Констанс, наша церемония шабаша свободна от эвфемизмов. Она включает настоящую кровь и настоящую плоть в настоящем жертвоприношении. И добавлю, настоящую чувственность.
Ее лицо и на этот раз не выдало ее мыслей.
Он взял ее за руку, и Констанс не воспротивилась. Ее рука была холодной, липкой, но он все равно сжал ее.