еждения. Софи непонимающе моргает, еще не в силах понять, чье это лицо склоняется над нею, – что не так уж важно для существа, только что вырванного из пучины снов. В какую жизнь она просыпается? Но едва девочка начинает сознавать, что наверняка совершила какой-то страшный грех и ее ждет кара, Конфетка нежно кладет руку на ее плечо со словами:
– Все хорошо, Софи. Вы просто заснули, вот и все.
Одеревеневшая от сна, Софи позволяет поднять себя со стула, и Конфетка понимает: быть гувернанткой не так трудно, как она опасалась. В радостном возбуждении она делает первую ошибку.
– Мы с вами уже видели друг друга, – говорит она, – вы помните?
Софи, стараясь изо всех сил войти в непривычную роль ученицы, кажется сбитой с толку. Первый вопрос, заданный гувернанткой, и сразу такой непонятный. А может быть, это хитрость, чтобы вывести ее на чистую воду?
– Нет, мисс, – признается девочка.
У нее такой же голос, как у Агнес, только мягче и не так хорошо модулирован – скорее печальный колокольчик, чем гобой д’амур.
– В церкви, – подсказывает Конфетка, – я посмотрела на вас, и вы ответили мне взглядом.
(Произнося эти слова, она чувствует, как неубедительно они звучат.)
Софи прикусывает нижнюю губу. Няня сто раз говорила, что в церкви надо быть повнимательнее, и вот расплата!
– Не помню, мисс.
Это сказано с детским отчаянием, с предчувствием дурацкого колпака.
– Не важно, не важно, – говорит Конфетка и поднимается с колен.
Теперь, когда обе стоят во весь рост, Конфетке бросается в глаза разница в росте: Софи едва достает головой ей до пояса.
– Ну хорошо, – продолжает Конфетка – совершая вторую ошибку. – Я так рада, что Беатриса уехала, а вы?
Она надеется, что ей удается выдерживать шутливо-заговорщицкий тон, каким ребенок, быть может, говорит обычно с ребенком.
Софи поднимает глаза – ну и дистанция между их лицами! – и умоляет:
– Я не знаю, мисс.
Ее лобик наморщен тревогой, маленькие ручки плотно стиснуты перед юбками, и этот странный новый мир – теперь, когда она совсем проснулась, – оказывается опасным местом.
Что делать? Что делать? Выуживая из памяти, из уймы прочитанных книг все, что припоминается на детскую тему, Конфетка спрашивает:
– У вас есть кукла?
Бездарный вопрос, думает она, но он неожиданно зажигает огонек в глазах Софи.
– В детской, мисс.
– В детской?
Конфетка вдруг вспоминает, что даже не побывала там. Места, где ей предстоит учить Софи, она еще не видела! Конечно, детская не раз фигурировала в лекции Беатрисы о правильном присмотре за Рэкхэмовым ребенком, но вышло так, что Беатриса покинула дом, даже не показав гувернантке помещение, которое «теперь, я полагаю, будет называться классной комнатой». Может, и показала бы, если б Конфетка не заторопила ее напоминанием о поезде.
– Так отведите меня туда, – говорит Конфетка, после секундного колебания протягивая ей руку.
Возьмется она за руку? К огромному облегчению Конфетки, Софи берет ее за руку.
Первое прикосновение теплых детских пальцев вызывает у Конфетки чувство, на которое она никогда бы не сочла себя способной: волнение плоти, сошедшейся с незнакомой плотью. Она, облапанная тысячами чужих рук, ставшая нечувствительной ко всему, кроме уж самых грубых вторжений, теперь ощущает трепет, почти потрясение; и вместе с потрясением приходит стыдливость. Как же грубы ее собственные пальцы в сравнении с девочкиными! А Софи, ей не противна потрескавшаяся и загрубелая Конфеткина кожа? Насколько плотно или свободно должны смыкаться их руки? И кто решит, когда разжать их?
– Вы будете показывать дорогу, – говорит Конфетка, когда они выходят из спальни.
Дом Рэкхэмов опять кажется пустым – словно это не дом, а затихший большой магазин, где есть часы, зеркала, лампы, картины и разнообразные обои. Детская прячется в самом хвосте площадки в форме «L», и по пути к ней Конфетка и Софи проходят мимо нескольких затворенных дверей.
– Это комната, где папа думает, – шепчет Софи, не ожидая вопроса.
– А следующая?
– Не знаю, мисс.
– А первая дверь, которую мы миновали?
– Там живет мама.
Детская выглядит вполне приятно, по крайней мере, по контрасту со спальней Софи. Довольно большая комната, с большим окном, с разными застекленными шкафчиками и одежными сундуками, с письменным столиком и множеством игрушек – у Конфетки никогда не было так много игрушек. Раскрашенные деревянные животные для Ноева ковчега (самого ковчега не видно), поодаль грубо сделанный, но довольно большой кукольный домик с кукольной мебелью внутри. В углу деревянная лошадка с седлом ручной вязки, стопка ярких корзинок с вещицами настолько мелкими, что их трудно рассмотреть. Тускло-зеленая грифельная доска, еще не тронутая мелом, уже стоит в готовности на четырех деревянных ножках – специально купленная для этой новой главы в жизни Софи Рэкхэм.
– А где ваша кукла?
Софи открывает сундук и достает дряблую тряпичную куклу с черной головой – ухмыляющегося негритенка, на потертой матерчатой груди которого вышито слово «Твинингс». Уродлив – дальше некуда, но Софи обращается с ним нежно и чуть печально, будто соглашаясь, что он не такой живой, как ей хотелось бы думать.
– Мне подарил его дедушка, – поясняет Софи, – он должен сидеть на слоне, но там еще был чай.
Конфетка с минуту обдумывает это, но решает пока не вникать.
– Почему вы держите его в сундуке? – спрашивает она. – Вам не хочется уложить его в постель?
– Няня сказала, что нельзя держать вонючую старую куклу в моей хорошей, чистой комнате, мисс. – Нотка огорчения слышится в ее стоическом ответе. – И когда он здесь, она не хочет видеть его черное лицо.
Вот она, возможность исправить свои ошибки, которой дожидалась Конфетка.
– Но в сундуке, наверное, темно и страшно, – протестует она. – К тому же ему там одиноко!
Глаза Софи делаются еще больше; она колеблется, почти готовая поверить. Но говорит:
– Я не знаю, мисс.
Конфетка опять опускается на колени, делая вид, что желает получше рассмотреть куклу, на самом же деле, чтобы Софи могла увидеть выражение ее лица.
– Мы найдем лучшее применение этому сундуку, – говорит она, помогая пристроить негритенка в сгибе девочкиной руки. – А как его зовут?
Опять загадка.
– Не знаю, мисс. Дедушка не говорил.
– Но как вы его называете?
– Я не зову его по имени, мисс.
Софи прикусывает губу на случай, если подобная невежливость, даже по отношению к кукле из фаянса и тряпок, заслуживает наказания.
– Я считаю, вы должны дать ему имя, – заявляет Конфетка. – Красивое английское имя. И отныне он может жить в вашей комнате.
Софи с минутку смотрит на нее с недоверием, но когда удивительная новая гувернантка кивает в подтверждение своих слов, девочка судорожно вздыхает и вскрикивает:
– Спасибо, мисс!
И не такая уж она дурнушка, когда радуется.
Пока Софи показывает мисс Конфетт одно за другим чудеса своей детской, в нескольких кварталах отсюда Эммелин Фокс сидит на ступеньке лестницы, переводя дух перед тем, как продолжить путь наверх. Она сегодня довольно много сделала – для женщины, которая еще не совсем поправилась, – и по-своему блаженствует, уткнувшись головой в ковровую впадину ступеньки, дышит в тишине.
Свистит ли еще в дыхательном горле? Совсем чуть-чуть. Но она вырвалась из челюстей Сами-Знаете-Чего, как выразилась миссис Рэкхэм. Как сладко, но и как утомительно испытывать боль изнеможения в ногах, чувствовать лопатками жесткий край ступеньки и пульсацию крови в висках. Ей еще на некоторое время даровано это тело, этот скудный сосуд из костей и сухожилий, и дай бог бережно им пользоваться.
Визит к миссис Рэкхэм был ужасно изнурительным, особенно обратный путь пешком по улицам Ноттинг-Хилла с котом в плетеной корзине (упитанное создание, отнюдь не пушинка). Без сомнения, ее решение обходиться без кеба и даже без служанки Сары (сплетницы) будут долго перемалывать – особенно если кто-то из них разнюхает, что Сара опять занялась проституцией, поскольку ее «захворавший дедушка» на самом деле весь сезон играл на бегах и по уши влез в долги.
Другая девушка, она тоже из конюшен «Общества спасения», из перевоспитавшихся уличных девиц, должна приступить к работе в следующую среду, но до ее появления Эммелин хочется хоть немного прибрать в доме, чтобы не обескуражить девушку в самом начале благопристойной жизни. Собственно, этим она сейчас и занимается: наводит порядок. Не сию минуту, конечно; сию минуту она сидит на лестничной ступеньке, следя через матовое стекло парадной двери за мельканием призрачных прохожих.
Доставка земных пожитков Генри, с учетом того, что вещи привезли, когда она лежала в больнице и не могла распорядиться грузчиками, выбила ее маленький домик за черту – за черту, разделяющую беспорядок и хаос. Ни в одной комнате не осталось ни дюйма свободного места. Как говорят, на кота замахнуться негде. Конечно, кот чрезвычайно заинтригован и озадачен, ходит по лестнице вверх-вниз, бродит по комнатам из двери в дверь, знакомясь с мебелью и вещами хозяина, сваленными и запиханными в непривычные места. Особенно кота тревожит уму непостижимая позиция кровати Генри – она прислонена к стене гостиной, матрас пьяно сполз с железного каркаса, так что от него ни человеку, ни животному толку нет. Кот уже раз десять, не меньше, пытался обратить на это внимание Эммелин, в откровенной надежде, что она вернет кровать в нормальное положение.
Эммелин вынуждена признать, что сейчас ее дом больше всего походит на лавку старьевщика из Чипсайда. На кухне всего по паре: две плиты, два посудных шкафа, два ведерка для льда, две суповые кастрюли, два чайника, две пароварки и даже две полочки для пряностей. Все это крайне неудачно, поскольку она никогда не блистала кулинарными талантами и вовсе не стремится развивать их теперь.
По всему дому нагромождения стульев и табуретов, поставленных друг на друга по две-три штуки, одни еле держатся, другие сцепились ножками. Однако самый большой источник неразберихи – это невероятное обилие книг: книги Генри вдобавок к ее собственным. Они во всех комнатах и в коридорах; огромные груды книг. Одни логически сложены по принципу игрушечной детской пирамиды: большие – внизу, а дальше по убыванию размера, другие – бросая вызов земному тяготению и любопытству кота – сложены наоборот. И не может она винить грузчиков за бестолковость: она сама доставала книги из ящиков, чтобы проверить, что сохранилось после пожара. Однако ее умение складывать физические объекты оставляет желать лучшего, так что произошло уже несколько обвалов. Изначально не слишком устойчивая башня из Новых Заветов, за которыми так и не явился человек из Библейского общества, рассыпалась по всей лестничной площадке, а нескольким экземплярам совсем не повезло, и они свалились через перила вниз.