Конфетка терпит, сколько может, – дожидаясь, чтобы все заснули. При всей увлекательности этого фиаско оно не должно срывать ее работу с Софи. Все по кроватям – и пусть вступит в игру бедная гувернантка.
Конфетка смотрит на часы – без четверти двенадцать. Вся прислуга уже, конечно, в стране снов. Завтра рано вставать: это они должны помнить ради собственного блага. В особенности Клара – с ее поджатыми губками и блестящими подозрительными глазками, – она должна дать им передышку до утра, эта ядовитая маленькая мегера. Прижаться паскудной рябой щекой к подушке и дать Земле несколько часов повращаться без нее…
Без десяти двенадцать. Конфетка на цыпочках крадется по холодной лестничной площадке к спальне Софи. Печи в доме остыли и больше не дают тепла, стропила поскрипывают под ветром, по крыше барабанит ледяная крупа. Конфетка, как привидение, проскальзывает в комнату Софи – и обнаруживает, что девочка сидит в кровати с широко открытыми глазами.
– Плохой сон приснился? – мягко спрашивает Конфетка и ставит свечу на комод, укрощая тени, заметавшиеся по стенам. Рядом, на комоде, сидит черномазая кукла; Конфетка отмечает, что кукла завернута в белый вязаный шарф.
– У моей мамы случаются припадки, мисс, – странным дидактическим тоном объявляет Софи, – она говорит ужасные грубости и кричит, а потом падает.
– Это ничего, Софи, – говорит Конфетка, прекрасно понимая, что это очень даже чего, но не зная, чем еще успокоить ребенка. – Вы уже… сделали свои дела?
Эвфемизм, ею же придуманный, звучит жеманно.
Софи выбирается из постели и послушно садится на горшок. Ей известны только эвфемизмы, и если Конфетка сумеет настоять на своем, Софи ничего другого и не будет знать.
– Няня мне сказала, что мама закончит свои дни в сумасшедшем доме, – цитирует Софи, пока струйка мочи с шипением извергается в фаянс. Подумав, добавляет (на случай, если в энциклопедических знаниях гувернантки недостает этой зловещей детали): – Это такой дом, где держат безумных людей, мисс.
«Трепло паскудное, сдохнуть тебе и гнить в аду», – думает Конфетка.
– Странно, что ваша няня говорит такие недобрые вещи, – произносит она вслух.
– Но маме придется туда отправиться, разве нет, мисс? – настаивает девочка, пока ее укладывают в постель.
Конфетка вздыхает:
– Софи, уже поздно, и нам всем нужно бы спать. Сейчас не время тревожиться о таких вещах.
У Софи сна ни в одном глазу.
– Который час, мисс? – спрашивает она.
Конфетка смотрит на каминные часы.
– Без одной минуты двенадцать.
Она укутывает девочку одеялом. В комнате такой холод, что у нее дрожат руки, но глаза ребенка умоляют не уходить.
– Мне тоже пора спать, Софи.
– Да, мисс. Сейчас уже завтра?
Конфетка проверяет, думает, не соврать ли.
– Не совсем, – признается она. – Давайте я покажу вам часы.
Она поднимает с камина тяжелые часы – уродливое, рябое, серо-стальное сооружение, похожее на форму для желе. Софи наблюдает за движением секундной стрелки по циферблату под стеклом. За окном завывает ветер, заглушая тиканье часового механизма.
– А теперь уже завтра, – говорит Софи с облегчением, будто уладилось к взаимному удовлетворению неприятное расхождение во взглядах.
Неожиданно вспомнив, какое сегодня число, Конфетка говорит:
– И не только, детка. Уже декабрь. Последний месяц года, он приносит нам зиму и Рождество. А что будет, когда минует декабрь, Софи?
Конфетка ждет ответа, готовая принять и ответ «Январь», и ответ «1876 год». Дом кряхтит под сильным дождем, полный всяких таинственных звуков, куда более громких, чем тихое детское дыхание. Поняв, что ответа не будет, Конфетка задувает свечу.
Глава двадцать пятая
– Но мы поговорили обо всех, кроме вас, Уильям, – замечает леди Бриджлоу, шагая рядом с ним по влажной дорожке. – Ваша жизнь загадочна, а я очень любопытна.
Уильям усмехается, довольный тем, что кажется загадочным. Однако ему не хотелось бы долго держать в неведении Констанцию (леди Бриджлоу настаивает, чтобы он звал ее просто по имени). В конце концов, она же его лучший друг – во всяком случае, с нею он может нынче появляться на людях.
Утром прошел дождик, а сейчас распогодилось, и воскресенье сулит быть на редкость теплым. Солнце светит бледно, но заставляет блестеть черепичные крыши Ноттинг-Хилла и церковный шпиль. Уильям рад, что вышел сегодня: в такую погоду его решение чаще показываться в церкви кажется не совсем обременительным.
– Нашли вы гувернантку для дочери? – спрашивает леди Бриджлоу.
– Да. Да, спасибо.
– Потому что я знаю замечательную девушку – ужасно умненькую, тихую, как овечка. Ее отец недавно обанкротился, и она ищет работу.
– Нет, нет, я уверен, что нанял отличную гувернантку.
Леди Бриджлоу слегка сводит брови при напоминании о том, что ей не все известно о жизни друга.
– Она, случайно, не из девушек «Общества спасения»?
Уильям чувствует, как заливаются краской его щеки и шея. Спасают борода и высокий ворот сюртука.
– Разумеется, нет. Почему вам пришло это в голову?
Леди Бриджлоу бросает поверх горностаевого боа, обвивающего ее шею, настороженный взгляд, словно то, что она собирается открыть, требует абсолютной секретности.
– Хорошо же… Вы ведь слышали, что миссис Фокс вернулась к своей… профессии, да? И говорят, трудится больше прежнего. Дам, у которых проблемы с прислугой, она пытается убедить взять на работу этих… исправившихся особ. Меня она трогать не смеет – я как-то взяла на кухню одну девицу из «Общества спасения» и была вынуждена рассчитать ее на четвертый месяц.
– Вот как?
Дом Уильяма наконец обрел стабильность – ценой больших денег и немалой нервотрепки, и ему противна мысль о новых осложнениях.
– А что случилось?
– Об этом не говорят в приличном обществе, – приторно улыбается леди Бриджлоу, изящно очерчивая рукой в лайковой перчатке округлость перед своей шелковой талией.
– А я приличное общество, Констанция?
– Вы… sui generis[75], Уильям, – улыбается она, – мне кажется, что с вами я могу говорить на любую тему.
– Надеюсь, что так!
Осмелев, она продолжает:
– Как жаль, что вы не смогли присутствовать на презентации новой книги Филипа и Эдварда. А знаете ли вы, что там было всего пять женщин; одна из них – я? Собственно говоря, четыре – разъяренный мистер Бернанд буквально вытащил из зала свою жену на глазах у публики.
Уильям отвечает широкой улыбкой, хотя ему несколько не по себе. Он не уверен, следовало ли обижаться на резкость старых друзей, сделавших на его приглашении пометку «sans femme»[76].
– Книга Бодли и Эшвелла почти попала в цель, – вздыхает он, – но меня не вполне убеждает их статистика. Если бы в Лондоне было так много проституток, как они утверждают, мы буквально спотыкались бы о них…
– Верно, верно, но я сейчас о другом: там присутствовала миссис Фокс. Она взяла слово и похвалила авторов за содействие в привлечении общественного внимания к этой проблеме, а потом выбранила их за недостаточную серьезность. Она сказала: «Нечего смеяться над падением женщины», – и, конечно, все захохотали.
– Бедная миссис Фокс. Прости ее Господи, ибо не ведает, что болтает…
Леди Бриджлоу смеется неожиданно грубым смехом.
– Нехорошо осуждать других за опрометчивые высказывания, правда? Позднее я говорила с Филипом и Эдвардом. Они отметили, что очень обеспокоены состоянием вашей бедной Агнес…
Уильям напрягается.
– Я ценю их заботливость – по счастью, совершенно излишнюю, – откликается он. – Агнес уже вполне оправилась.
– Но в церковь не пришла? – бормочет леди Бриджлоу.
– Не пришла.
– Возможно, отправилась на католическую мессу в Криклвуд?
– Возможно.
Уильям прекрасно знает, где его жена. Уверенность жены, будто у них с кучером есть «маленький секрет», – жалкое заблуждение.
– Я верю, что со временем она оставит это.
Леди Бриджлоу глубоко – почти элегически – вздыхает, и глаза ее туманятся.
– Верите, – скорбно отзывается она, намекая на тернии, которые ей пришлось пройти за свою долгую жизнь.
Меланхолия ей к лицу, она придает ее чертам некую отрешенность, с недавних пор вошедшую в моду, но поскольку долго пребывать в печали она не может, то скоро перескакивает на другую тему:
– Планируете что-то необыкновенное на Рождество?
– Напротив, все как обычно, – отвечает Уильям. – Право же, я нынче очень скучный человек. Сплю, завтракаю, завоевываю своими товарами еще какую-нибудь часть Британской империи, ужинаю и ложусь в постель. Честно говоря, не могу себе представить, кто может интересоваться мною, кроме моего банкира…
– Ну нет, Уильям. Вы должны отвести местечко и для меня, – серьезничает собеседница. – Каждый крупный бизнесмен нуждается в женщине-друге. В особенности если он производит то, что имеет такую высокую ценность для женщин.
Уильям изо всех сил старается сохранить серьезную мину, но на лице неудержимо расплывается довольная улыбка. Ему и в голову не приходило, что леди Бриджлоу станет пользоваться рэкхэмовской парфюмерией. Не иначе как новые каталоги и плакаты производят желаемое действие.
– Я, – продолжает леди Бриджлоу, – кажется, достигла невозможного. В следующий раз у меня в гостях лорд и леди Ануин! Можете себе представить: они вместе, в одной стране и за одним обеденным столом?!
– Но как вам это удалось?
– Стремительностью, честно говоря. Забросила удочку, пока остальные приходили в себя от изумления, узнав о возвращении лорда Ануина. Я, конечно, не могу утверждать, будто это мои чары заставили его вернуться; думаю, леди Ануин решила, что им надо отпраздновать Рождество в Англии en famille[77]