В последнее время Конфетку смущает и даже тревожит сила ее физической привязанности к Софи. По прибытии в дом Рэкхэмов все начиналось с решимости не навредить своей не слишком – вроде бы – способной ученице, а теперь решимость пульсирует по всему телу в ином виде: это желание осчастливить Софи.
В этот девятнадцатый день января, в утро своего двадцатилетия, стоя в городском парке, Конфетка, еще трепеща от объятия Софи, представляет себе, как они обе лежат в постели в одинаковых беленьких ночных рубашках, и Софи крепко спит, угнездившись головой между грудей Конфетки – зрелище, которое еще год назад вызвало бы у нее смех (не в последнюю очередь из-за того, что грудей-то реально у нее почти и нет). Однако теперь груди как будто выросли, как будто затянувшаяся подростковость наконец закончилась, так что нынче она женщина.
Софи медленно шагает вокруг фонтана в маршевом, церемониальном ритме, декламируя стихи:
Вильгельм Завоеватель сотворил Страшный суд,
Вильгельма Рыжего у ручья убьют,
Генрих Первый Эзопа переводил,
Но дочь свою на трон так и не посадил.
– Очень хорошо, Софи. – Конфетка уступает ей дорогу. – Повторяйте самостоятельно, а если собьетесь, подойдите ко мне.
Софи марширует – теперь она добавила к словам самодельную мелодию, так что стихи превратились в песенку. Руками в жестких креповых рукавах она хлопает себя по бокам, отбивая такт.
Воевали друг с другом Стивен и Мод,
Пока тысяча сто пятьдесят четвертый не закончился год.
Генриху по фамилии Плантагенет
Томас Бекетт и дети принесли много бед.
Конфетка усаживается на скамью кованого железа – футах в двадцати от фонтана. Она исполнена гордости: стихи – ее собственное изобретение; она их придумала как мнемонический прием для Софи, которая с превеликим трудом отличала одного кровожадного интригана-короля от другого, тем более что они по большей части носили имена Вильгельм и Генрих. Маленькие стишки, пусть плохонькие, представляли собой первые литературные упражнения Конфетки – после того, как она схоронила свой роман. Ах, конечно, она понимает – жалкие это попытки, но они зажгли в ней огонек надежды на то, что она еще может стать писательницей. И почему бы не писать для детей? Начинайте с младых ногтей, и вы сформируете их души… Неужели она всерьез надеялась, что ее роман прочитают взрослые люди и, сбросив цепи предубеждений, разделят ее праведный гнев? Гнев против чего, кстати? Она с трудом припоминает…
Львиное Сердце был странником завзятым,
Он погиб от стрелы в тысяча сто девяносто девятом.
Иоанн Безземельный, надо признаться вам,
Подписал Хартию вольностей в тысяча двести шестнадцатом.
Конфетка откидывается на спинку скамьи, вытягивает ноги и шевелит пальцами в башмаках, чтобы не замерзли; мерзнут только пальцы ног, а так ей тепло. Она расслабляется, прикрывает глаза; теперь Софи, топающая мимо нее, кажется темным пятном, которое кружит вокруг фонтана…
– Хорошая девочка, – бормочет она так тихо, что Софи не разбирает. До чего же приятно слышать собственные слова – ну, пусть хоть стишки, – распеваемые другим человеком…
Генрих Третий не был ни умен, ни здоров,
Однако правил столько, что будь здоров!
Если б женился Эдуард Длинноногий,
То не убили б шотландцев многих.
– Да это же маленькая Софи Рэкхэм! – кричит незнакомый женский голос, и Конфетка встряхивается, чтобы найти его источник.
У входа в парк стоит Эммелин Фокс и машет рукой изо всех сил. Как странно видеть приличную женщину, которая так размахивает рукой! Она машет, а ее полные груди свободно колышутся под лифом, подсказывая, что корсета на ней нет. Уж на что Конфетка не эксперт в тонких вопросах респектабельности, но даже она сомневается, что все это вполне comme il faut.
– Мисс Конфетт, если не ошибаюсь? – говорит миссис Фокс, уже сокращая расстояние между ними.
– Д-да. – Конфетка поднимается со скамьи. – А вы, я полагаю, миссис Фокс.
– Именно так. Рада познакомиться.
– Я тоже рада познакомиться с вами, – откликается Конфетка тремя секундами позднее, чем надо бы.
Миссис Фокс, приблизившись на расстояние вытянутой руки, похоже, не собирается подходить ближе; если она и заметила смущение Конфетки, то виду не подает. Они кивает в сторону Софи, которая, чуть помешкав, снова марширует и поет.
– Совершенно новый подход к истории. Возможно, я бы не так ненавидела этот предмет, если бы мне дали такие стишки.
– Это я написала их для нее, – выпаливает Конфетка.
Миссис Фокс смотрит прямо в ее лицо, чуть сузив глаза, и этот взгляд нервирует Конфетт.
– Какая вы ловкая, – со странной улыбкой произносит миссис Фокс.
Конфетка чувствует струйки пота, бегущие под ее черным платьем. Что за черт, что с этой женщиной не так? Она не в себе или что-то затевает?
– Я нахожу иные из детских книг попросту убийственными, – говорит Конфетка, не понимая, как правильно выстроить разговор. – Они убивают желание учиться. Но теперь у Софи есть и хорошие книги, современные книги, приобретенные У… то есть мистером Рэкхэмом по моей просьбе. Хотя я должна сказать, – (чувство облегчения: она кое-что вспомнила), – что Софи до сих пор очень любит книгу сказок, которую ей когда-то подарил на Рождество ее дядюшка Генри, который, по-моему, был вашим близким другом.
Миссис Фокс мигает и чуть бледнеет, будто ей пощечину закатили или поцеловали.
– Да, был.
– Он расписался на первой странице: «Твой надоедливый дядя Генри».
Миссис Фокс со вздохом качает головой, будто услышав сплетню, ставшую злой от перехода из уст в уста.
– Он был отнюдь не надоедлив. Он был милейшим человеком.
И она тяжело опускается на скамью без предупреждения, без формальностей.
Конфетка садится рядом, изрядно возбужденная поворотом разговора – похоже, что после неуверенного старта она стала побеждать. После секундного колебания она решается одним выстрелом убить двух зайцев: продемонстрировать, что хорошо знает книги Софи Рэкхэм, на случай, если у миссис Фокс возникнут сомнения в ее педагогических умениях, и что-нибудь вызнать.
– Не сочтите это неуместным любопытством, миссис Фокс, – права ли я, полагая, что это вы – «Добрый друг», которого упоминает Генри Рэкхэм в надписи на книге? Друг, побранивший его за то, что он подарил Софи Библию, когда ей было всего три года?
Миссис Фокс невесело смеется, но глаза у нее блестят, и она не сводит их с Конфетки.
– Да, мне казалось, что три года – слишком юный возраст для Второзакония и Плача Иеремии, – говорит она. – Что касается дочерей Лота, и Онана, и всех этих дел – ну, ребенок заслуживает нескольких лет невинности, вы со мной согласны?
– О да, – подхватывает Конфетка, не совсем понимая подробности, но целиком согласная с чувствами миссис Фокс. Однако на случай, если невежество отразилось на ее лице, добавляет: – Хотя я читаю Софи из Библии. Я выбираю увлекательные сюжеты: Ной и потоп, блудный сын, Даниил в пещере со львами…
– Но не Содом и Гоморру, – придвигается миссис Фокс, пронизывая ее немигающим взглядом.
– Нет.
– Совершенно правильно. Я несколько дней в неделю хожу по улицам нашего собственного Содома. Он столь же охотно развращает детей, как и всех прочих.
Что за странный человек миссис Фокс с ее длинным лицом и пронизывающим взглядом! Не опасна ли она? Почему она так на нее смотрит? Конфетке вдруг захотелось, чтобы Софи сидела между ними и разговор обрел бы более мягкий характер.
– Софи может присоединиться к нам, если хотите, поскольку вы давно ее знаете. Позвать ее?
– Не надо, – мгновенно откликается миссис Фокс – тоном не то чтобы недружелюбным, но поразительно твердым. – Мы с Софи не так хорошо знаем друг друга, как вам кажется. Когда мы с Генри бывали в доме Рэкхэмов, ее вообще не было видно; трудно было даже догадаться, что она существует. Я видела ее только в церкви, причем лишь когда отсутствовала миссис Рэкхэм. Это совпадение – или как называется то, что противоположно совпадению? – со временем стало очень любопытным.
– Я не совсем понимаю, что вы имеете в виду.
– Я имею в виду, мисс Конфетт, что миссис Рэкхэм явно не любила детей. А если говорить совсем без обиняков, она явно не признавала существования собственной дочери.
– Не мне судить о том, что думала миссис Рэкхэм, – говорит Конфетка, – я ее почти не знала. Она была уже больна, когда я попала в дом. Однако, – (выгнутая бровь миссис Фокс наводит страх, намекая, что гувернантка, утверждающая, будто не знает фактов, должна быть или дурой, или лгуньей), – я считаю, что вы правы.
– А вы, мисс Конфетт, вы любите детей? – Миссис Фокс кладет руки на колени и подается вперед, как человек, готовый приняться за дело.
– О да. Я очень привязана к Софи.
– Это сразу видно. Она первая ученица у вас?
– Нет, – отвечает Конфетка, у нее невозмутимый вид, но голова идет кругом – как колесо с фейерверками. – До Софи я занималась с маленьким мальчиком. Его звали Кристофер. В Данди. – (Затяжная война Уильяма с поставщиками джута запечатлела в ее памяти уйму имен и фактов, связанных с Данди; если будет надобность, она может использовать их, но Господи, прости за упоминание Кристофера, бедный ребенок, которому она не только не помогала, она бросила его в логове львов…)
– Данди? – отзывается миссис Фокс. – Как вы далеко уехали. Хотя по вашему выговору я бы не сказала, что вы из Шотландии – у вас скорее лондонский выговор.
– Я жила во многих местах.
– Я уверена, что это так.
Следует неловкая пауза, во время которой Конфетка недоумевает, куда, к черту, девалась победа, которую она вроде как одержала. Единственный способ вернуть ее себе – перейти в наступление, решает она.
– Как приятно, что вы вышли погулять в то же утро, что мы с Софи, – говорит она. – Вы, кажется, перенесли тяжелую болезнь недавно?