Она стучится.
– Кто там?
Его голос.
– Конфетка, – говорит она, стараясь наполнить это единственное слово всей своей привязанностью к Уильяму – и всеми обещаниями, какие только может вместить в себя один прошептанный звук, их исполнения хватит ему до глубокой старости.
Ответа нет. Тишина. Она стоит, дрожит, думает, не постучаться ли еще раз, не попытаться ли воззвать к нему более убедительно, более хитро, более настойчиво. Если закричать, он будет вынужден открыть ей, чтобы потом не болтала прислуга. Она раскрывает рот – но язык у нее дергается, как у немого дурачка, который торгует битой посудой на улице. Тогда она уходит босиком к своей спальне, стуча зубами и хватая воздух.
Во сне, часа через четыре, она – снова в доме миссис Кастауэй; ей пятнадцать, но она уже обладает плотским знанием, которого хватило бы на целый том. В полуночной тиши, после того как последний мужчина, спотыкаясь, побрел домой, миссис Кастауэй внимательно вчитывается в свежую порцию религиозных брошюр, поступивших издалека: Провиденс, Род-Айленд… Прежде чем мать с головой уйдет в щелканье ножницами, Конфетка собирается с духом:
– Мама, мы сейчас очень бедные?
– Да нет, – самодовольно усмехается миссис Кастауэй, – мы сейчас достаточно состоятельны.
– Значит, нас не могут выбросить на улицу – или что-то в этом роде?
– Нет, нет.
– Тогда почему я должна… Почему я должна…
Конфетка не в состоянии завершить вопрос. Во сне не меньше, чем в жизни, она пасует перед саркастичной миссис Кастауэй.
– Бог с тобою, дитя: как я могла допустить, чтобы ты росла в праздности? Праздность вводит в соблазн.
– Мама, пожалуйста, я серьезно! Если мы не в отчаянном положении, то зачем…
Миссис Кастауэй отрывается от брошюр и злорадно глядит на Конфетку; ее глаза так и искрятся злобой.
– Будь разумна, дитя мое, – улыбается она. – Почему мое падение должно быть твоим взлетом? Почему я должна гореть в аду, а ты порхать в небесах? Короче говоря, почему мир должен быть лучшим местом для тебя – лучшим, чем он был для меня?
И она победоносно макает кисточку в баночку с клеем, взмахивает и сажает полупрозрачную каплю слизи на страницу, уже переполненную раскаявшимися грешницами.
Наутро Конфетка пытается открыть дверь, которой она до сих пор не касалась, и, слава богу, дверь поддается. Конфетка проскальзывает внутрь.
Эту комнату Софи когда-то обозначила как «комнату, в которой не живут, мисс, там только вещи». Иными словами, – это кладовка, непосредственно примыкающая к классной и забитая пыльными предметами.
Здесь швейная машинка Агнес; ее медный блеск приглушен тонким слоем забвения. Позади нее какие-то странные штуки, в которых Конфетка, по размышлении, опознает фотографические принадлежности. Тут же коробки с химикалиями и прочие свидетельства былого увлечения Уильяма. К стене прислонен мольберт. Уильямова ли это вещь – или Агнес? Конфетка не знает. На одном из креплений мольберта висит лук для стрельбы: причуда Агнес. Весло с надписью: «Лодочный клуб Даунинга. 1864» свалилось на ковер. На полу перед шкафами, доверху забитыми книгами, стопки книг: книги по фотографии, книги по искусству, книги по философии. И по религии – много книг по религии. Конфетка удивлена, она берет в руки одну – «Зима до сбора урожая, или Возрастание души в благодати» Дж. С. Филпота, – читает надпись на первой странице:
Дорогой брат, я уверен, это заинтересует тебя.
Генри
На подоконнике, вся в паутине, еще одна стопка книг: «Древняя мудрость, всесторонне объясненная» Мелампуса Блайтона, «Чудеса и их механизм» миссис Таннер, «Первоначальное христианство тождественно духовности» доктора Кроуэлла, несколько романов Флоренс Марьят и большое количество тоненьких книжечек, в том числе «Дамское руководство по стилю одежды», «Эликсир красоты», «Как сохранить красоту», «Здоровье, красота и туалеты: письма женщинам от женщины-доктора». Конфетка раскрывает эту книжку и видит, что Агнес испещрила поля замечаниями типа: «Ничуть не помогает!», «Совершенно никакого проку!», «Обман!».
«Прости меня, Агнес, – думает Конфетка, возвращая книгу на место. – Я старалась».
Большое деревянное сооружение, нечто вроде громадного гардероба, но без задней стенки, служит деревянным мавзолеем для редко надевавшихся платьев Агнес. Когда Конфетка открывает гардероб, она чувствует сильный запах лавандовых шариков – от моли. Конфетка уверена, что через гардероб ей удастся вплотную приблизиться к классной комнате за стеной. Она делает глубокий вдох и заходит в него.
Блистательный строй туалетов Агнес в целости и сохранности, хотя и пропитан острым запахом. Никакая моль не может выжить в этой чудо-стране роскошных тканей, в этом цветущем чередовании рукавов, лифов и юбок с турнюрами. Впрочем, один трупик валяется на полу поблизости от куска ядовитого мыла, предсказуемо украшенного Рэкхэмовым «Р».
Здесь собрались все Агнес, которых помнит Конфетка. Она следовала за этими нарядами – когда они заключали компактное тело Агнес в шелковые объятия – через многолюдные театральные фойе, залитые солнцем сады и павильоны, освещенные цветными фонариками. Конфетка импульсивно утыкается носом в ближайший корсаж, чтобы избавиться от запаха яда и вдохнуть слабый запах духов Агнес, но от тяжкого духа предохраняющих средств некуда уйти. Высвободившись из Конфеткиных рук, туалет возвращается на место, скрипнув крюком вешалки.
Конфетка пробирается все глубже во тьму гардероба, но запутывается ногами в мягкой, шуршащей ткани. Нагибаясь, дабы понять, что это, она подбирает с полу большой скомканный кусок пурпурного бархата, с изумлением ощущая, что ее пальцы проходят сквозь дыры. Это платье, искромсанное ножницами в десяти, двадцати, может быть, тридцати местах. И так же растерзаны другие платья под ногами. Почему? Невозможно понять. Слишком поздно пытаться понять Агнес. Слишком поздно понять что-либо.
Добравшись до самого конца гардероба, Конфетка присаживается; больную ногу она осторожно вытягивает вперед, спиной опирается на подушку из погубленных платьев Агнес, щекой и ухом прильнув к стене. Она закрывает глаза и ждет.
Через полчаса, когда она уже клюет носом, когда ее уже мутит от вони отравленной лаванды, она слышит из-за стены то, ради чего пришла: незнакомый женский голос, перемежающийся с голосом Уильяма.
– Стой прямо, Софи, – достаточно мягко приказывает он. – Ты же не…
Не что? Не расслышала это последнее слово. Конфетка плотнее прижимает ухо к стене, прижимает до боли.
– Скажите мне, детка, и не стесняйтесь, – говорит незнакомый женский голос, – чему вас учили?
Софи отвечает так тихо, что Конфетка не слышит ответа, но (ах ты, моя умница!) говорит она долго.
– А французский?
Недолгая тишина, потом голос Уильяма:
– Французский не входил в число достоинств мисс Конфетт.
– А как насчет рояля, Софи? Вы знаете, как ставить пальцы на клавиши?
Конфетка рисует себе лицо, соответствующее этому голосу: острый нос, черные вороньи глаза и хищный рот. Портрет получился таким живым, что Конфетка представляет себе, как ее кулак сшибается с этим острым носом, хруст – нос превращается в кровавое месиво с обломками костей.
– А танцевать вы умеете, детка?
Уильям опять вмешивается, говорит, что мисс Конфетт некомпетентна в этих вещах. Черт бы его подрал! Как бы ей хотелось всадить нож… Но что это? Он становится на ее защиту наконец! Он отваживается предположить, что Софи, пожалуй, рановато приобщаться к искусству игры на рояле или к танцам. Они, если рассудить, бесполезны, пока она не подрастет и ее не начнут готовить к выездам в свет.
– Это, может быть, и справедливо, сэр, – сладким голосом соглашается новая гувернантка, – но я полагаю, что эти вещи полезны сами по себе. Некоторые педагоги недооценивают количество знаний, которые способен усвоить ребенок – и как рано ребенок может усвоить их. Мне кажется, что если содействовать расцвету способностей маленькой девочки на несколько лет раньше, чем у других детей, то это только лучше…
Конфетка закусывает губу и утихомиривает себя, воображая, как в куски разорвет эту гнусную тварь.
– Вам хотелось бы попробовать сыграть на рояле, Софи? Это куда проще, чем может вам казаться. Я могу в пять минут выучить вас играть одну мелодию. Хотите попробовать, Софи?
Как она из кожи лезет, эта женщина: показывает все, что может предложить, напрашивается, чтобы ее взяли. Ответ Софи не слышен, но что она может сказать, кроме «да»? Уильям, Софи и новая гувернантка выходят из классной комнаты и спускаются по лестнице. Договор заключен, обратного хода нет; это почти так, когда мужчина берет шлюху за руку.
Через минуту Конфетка уже стоит у двери кладовой. Прислушивается. Долго ждать не приходится: из гостиной доносится непривычный звук – простенькая мелодия двумя пальцами. Сначала ее проигрывают раза три-четыре уверенно и отчетливо, потом повторяют с запинками и неточно – должно быть, ручонками Софи.
Что за мелодия? Не «Сердцевина дуба», но очень похоже. И так же твердо, как знала когда-то Конфетка, что раз запели «Сердцевину дуба» – значит время уходить от домашнего очага. Она знает, что мелодия, которую играет на рояле Софи, – это сигнал навеки покинуть Рэкхэмов дом.
Конфетка возвращается к себе и сразу начинает укладывать вещи. Какой смысл дожидаться первого марта и удара молотка, когда молоточки рояля в гостиной уже нанесли удар? Каждый час, проведенный ею здесь, дает Уильяму шестьдесят возможностей унижать и терзать ее; каждая минута, которую ей придется провести за уроками с Софи под нависающей тенью неминуемого расставания, невыносима.
Она выживет – и найдет способ не пойти на панель. Те десять фунтов, что Уильям прислал ей вчера, были оскорблением, насмешкой над тем, что она сделала для его дочери, но у нее куча денег в комоде. Куча! Среди чулок и нижнего белья в ящиках лежат смятые конверты, скопившиеся за время ее пребывания на Прайэри-Клоуз. Так щедр был тогда Уильям и так не хотелось ей транжирить деньги ни на что, кроме необходимого для завоевания его сердца, что она израсходовала лишь толику того, что регулярно присылали из его банка. Большая часть конвертов, извлекаемых на свет из-под груды фривольных «невыразимых», ненадеванных месяцами одежд, даже не распечатаны и похрустывают богатствами, которые и не снились прислуге. Да что там, даже мелочь, небрежно смахивавшаяся Конфеткой в верхний ящик комода, составила сумму, которую таким, как Джейни, не заработать за год!