Минувшей ночью Альфред не спал. Сидел у плотно зашторенного окна, сжав губы, медленно перебирая пальцами и потирая красные от усталости и напряжения глаза. Все было плохо. Ужасно, дьявольски плохо, с какой стороны ни взгляни. Хейер в бегах. В ближайшие несколько часов викарий перекроет все пути к отступлению. Начальники караулов у въездных ворот получат словесное описание беглеца: невысок ростом, сероглазый, на вид тридцати пяти — сорока лет, красное родимое пятно на левом виске. Солдаты будут выдергивать людей из толпы, тыкать в грудь короткими пальцами: «Кто такой? Куда направляешься? Эй, Гельмут, присмотри-ка за ним, а я покамест справлюсь у господина капрала…»
Осведомители Фёрнера будут сновать по городу, нюхая крысиными носами воздух, вслушиваясь в разговоры, протискиваясь в каждый угол, в каждую гнилую дыру. Кроме них будут еще конные патрули на дорогах и расклеенные повсюду листки, обещающие награду за помощь в поимке беглого колдуна. Вяжущая, прочная, с мелкой ячейкой сеть упадет на город, и проскользнуть между ячейками этой сети никому не удастся. Если Герман попробует скрыться из города, его неминуемо схватят. После — заставят выдать имя того, кто предоставил ему убежище.
Альфред встал с кресла, с хрустом вытянулся, обвел взглядом комнату. Между потолочными балками — паутина, в середине которой дремлет маленький паук с раздутым круглым брюшком. Чуть ниже, на вбитом в стену крюке, — шпага с витой затейливой гардой. Пыль, стопки книг на полу. Несвежая рубаха, высунувшая мятый язык из-под крышки дубового сундука.
Юноша поморщился, с силой сдавил руками виски. Страх заползал в его душу, как толстая болотная змея заползает в барсучью нору. Что делать? Что, черт возьми?! Если Германа схватят, то уже очень скоро солдаты явятся сюда, в его дом. «Альфред Юниус? Именем князя-епископа Бамберга вы арестованы». И что тогда? Его карьера, его молодость, вся его жизнь будут погублены. Укрывательство беглого колдуна — за это полагается веревка. Или костер.
Перед его глазами вдруг появилось лицо Урсулы Хаан. Дочь канцлера, его покровителя и патрона, одна из самых красивых девушек в городе. Гордая, насмешливая, дерзкая. Медные волосы собраны на затылке, и только одна волнистая прядь выбилась, падая на чистый высокий лоб. Ее было легко представить в образе амазонки-охотницы: короткая туника переливается на теплом ветру, одна грудь обнажена, у ног дрожит от нетерпения остроухая собака.
Урсула Хаан… Он любил ее, он о ней мечтал, она приходила к нему во сне. Он готов пожертвовать чем угодно, готов отказаться от своего будущего. Но он не может лишиться ее. Именно поэтому он должен преодолеть собственный страх. Нужно срочно найти Ханса. И Вильгельма Пфюттера тоже. Вместе они сумеют что-то придумать. Да, да, именно так. Отправить мальчишку-посыльного, передать с ним записку. А уже на месте все объяснить.
Тройной стук. Условный сигнал. Прислушавшись, Альфред снял с петли засов, рывком отворил входную дверь.
— Почему так долго? — спросил он вошедшего. — Я же написал: срочное дело, не опаздывать.
Ханс Энгер ступил через порог, хлопнул Альфреда по плечу.
— Извини, задержался немного.
— Догадываюсь о причине.
Энгер расхохотался, показав мелкие, неровные зубы.
— Брось, Альф! И не смотри на меня, будто судомойка на грязный котел. Я бы в жизни не опоздал. Но тут особое дело…
В его глазах загорелись россыпью лукавые искры — будто форель плеснула серебряным хвостом по воде.
— Знаешь, с той минуты, как увидел ее, — сердце поет, и по всему телу дрожь. Нет, Альф, такой девушки я в жизни еще не встречал. Уверен, ты тоже! Господь лепил ее не из грязи, из которой лепили Адама-пращура, а из доброго пшеничного теста. С розовыми изюминками. Таким пирожным никогда не наешься!
— Нельзя вредить делам из-за девок.
— Брось. Ты не поп и не школьный учитель, а я — не мальчишка. Сам себе хозяин, и даже тебе, другу, не позволю указывать. И потом, сколько раз говорил: не произноси этого ублюдского слова — «девки». Знаешь же, я терпеть его не могу. От таких вот, как ты называешь, «девок» весь род людской и идет.
— И от тех, что по талеру за ночь?
— И от них, представь себе, тоже. — Энгер упрямо выставил вперед лоб, блестящий и крепкий, точно недозревшее яблоко. — Мария Магдалина, помнишь ведь, кем была? Поверь: среди них порядочных и достойных побольше, чем в нашей с тобой канцелярии… Знаю, нехорошо, что хожу к ним. Но ты пойми, я же здоровый мужчина. Даже одуванчику в поле — и то приходится сбрасывать семена.
— Вот ты их и разбрасываешь, где придется.
— Зачем звал? Проповедь мне прочитать?!
Альфред вздохнул, устало потер виски.
— Проходи в комнату. Сам все поймешь.
В противоположность своему другу, Ханс Энгер был широкоплеч и невысок ростом. Радость, смущение или гнев проступали на его лице зрелыми земляничными пятнами. Блекло-рыжие — словно сухая трава в ноябре — волосы падали ниже бровей.
Сейчас, сидя за столом, Энгер рубил крепкой ладонью воздух, говорил быстро, с напором:
— Если уж так все случилось, медлить нельзя. Главное — раздобыть Герману лошадь. Этим я займусь сам, есть у меня пара знакомцев. А уж потом только и останется: красный платок на шею — и в драку.
Альфред сгреб пятерней волосы, тоскливо посмотрел на товарища:
— Какого черта, Ханс… Что ты несешь? Какой платок, какая драка?! Через ворота никому не прорваться.
Они сидели вокруг стола все вместе: Альфред, Герман Хейер и Ханс. Четвертым, поближе к краю, пристроился Вильгельм, сын капрала Эрнста Пфюттера. Пили из глиняных кружек пиво, ломали хлеб, резали чесночную колбасу.
— Соображай быстрее, — ответил Энгер. — Сам же мне рассказывал: в Древней Греции, в Спарте, воины надевали красное перед битвой, чтобы враг не увидел на них крови от ран. Разумеется, мы обойдемся без крови. Герман покинет город тайком, так, чтобы никто не узнал. Но готовиться надо к худшему. Я думаю так: сначала…
Альфред приложил палец к губам: замолчи. В два шага он очутился возле входной двери, прислушался. Показалось? Или за дверью действительно скрипнула половица? Нет, ерунда. В доме не может быть посторонних. Хозяин дома, господин Франк, в отъезде и вернется в город лишь через пару недель. Зельма, служанка, приходит по четвергам.
Вильгельм Пфюттер щелкнул пальцами:
— Давайте трезво смотреть на вещи. Бежать из Бамберга не удастся — схватят. Или у ворот, или на тракте.
— Это как раз неизвестно, — отрезал Ханс. — А вот если Герман останется здесь, схватят без всяких сомнений. За домом Альфа наверняка следят. И на службу он не являлся сегодня.
Но Вильгельм гнул свое:
— Нужно дождаться возвращения его высокопревосходительства. Викарий потому так торопится, что знает: Германа нужно раздавить сейчас. Иначе канцлер не допустит, чтобы его осудили.
Вильгельм говорил равнодушно, спокойно, как будто речь шла не об укрывательстве беглого преступника, а о покупке полотняных штанов. Впрочем, он всегда был таким. Невозмутимый, скупой на слова. Похвала, брань, чужая горячность — ничто его не пронимало, ничто не могло вывести из себя. Если собеседник становился слишком груб и назойлив, парой холодных фраз Вильгельм прекращал разговор. Если же слов было недостаточно — за ними следовал удар крепкого кулака.
— Нужно дождаться возвращения Хаана, — веско повторил он. — Из Швайнфурта в Бамберг всего несколько часов пути. Что скажешь, Герман?
Во взгляде Германа Хейера была пустота. Минувшая ночь как будто провела когтями по его лицу, оставив глубокие борозды морщин и глухую, темную боль на дне настороженных серых глаз. Выслушав Вильгельма, он отрицательно покачал головой и произнес:
— Канцлер ничего не сумеет сделать. Приказ о моем аресте отдан. Значит, у них уже имеются нужные показания. Два-три протокола — этого довольно, чтобы Комиссия[7] приняла решение о применении пытки.
— Хаан сам состоит в Комиссии.
— Да, но большинство ее членов — люди викария… Нет, друзья. Я должен покинуть Бамберг прежде, чем меня перетрут на костяную муку.
Они долго спорили. Сердито раздувал широкие ноздри Ханс Энгер. Аккуратными, ровными ломтями выкладывал фразы Вильгельм. С сомнением качал головой Герман Хейер, старший советник казначейства, а со вчерашней ночи — беглый колдун. Не слушая их, Альфред подошел к окну, отогнул плотный край занавески. Из-за холмов на город опускался тихий сиреневый вечер. Окрасились в золото резные стены Собора и острые, словно лезвия портновских ножниц, башни Михайлова монастыря.
Покой. Тишина. Дыхание осени.
— Хорошо, — после паузы сказал Пфюттер. Тени стекали по его лицу, очерчивая скулы и крепкий клин подбородка. — Мы организуем побег. Тебе будут нужны документы, но я думаю, что Альф сумеет это устроить.
— Нет, — возразил Хейер. — Я все сделаю сам. Довольно уже и того, что Альф спрятал меня в собственном доме.
— Но…
— Послушайте: вы все — люди Хаана, так ведь? Если кто-то узнает, что вы помогали мне, для канцлера это будет страшным ударом. Фёрнер примется вливать яд в уши его сиятельства. Будет твердить, что канцлер знал о моем бегстве, знал и всячески потворствовал этому. Плевать, что Хаана уже несколько дней нет в городе. Викарий найдет, как объяснить подобную несуразицу. Для канцлера дело неминуемо кончится отставкой. Или чем-то похуже. Не хотите думать о собственных жизнях — подумайте хотя бы об этом.
Улица за окнами опустела. Закрылись мастерские башмачника Мерингера и шорника Штаймле, навесил замок на ворота своего небольшого склада Эрнст Виппер, торговавший сукном, свечами и мылом. Эмма, дочь лавочника Зебольда, вышла из дома, чтобы проверить ставни. Увидев ее, Альфред немедленно отошел от окна — не хотел, чтобы девушка встретилась с ним взглядом. Эмму Зебольд он на дух не переносил. Неловкая, навязчивая девица, которая всегда краснеет, когда замечает его, заводит глупые разговоры о погоде, приметах и нарядах подруг и от которой всегда очень трудно отделаться. «Ах, господин Юниус!», «Ох, господин Юниус!», «А что вы скажете об этом, господин Юниус?». Должно быть, она влюблена в него. Но ведь это не повод забывать о приличиях, приставая со своей болтовней к постороннему человеку. Если так будет продолжаться и дальше, то в один прекрасный день — ей-ей! — он пошлет ее к чёрту.