скоро обо мне забудешь.
– Никогда. Я никогда о тебе не забуду, – Эдит наконец смогла заговорить.
Она смотрела в его глаза и таяла. Это действительно происходило. Это было как настоящий сон после ночного кошмара.
Томас обнял ее и поцеловал. И ее мир стал называться сэром Томасом Шарпом, баронетом. Его руки, отчаянный стук сердца. Мягкость его губ, которые коснулись ее рта, а потом прижались сильнее. Эдит закрыла глаза и почувствовала, что опять танцует вальс. Ее мечта сбылась.
Она почувствовала какое-то напряжение, как будто он пытался сдержать себя, и открыла глаза, чтобы показать ему, что он может не быть таким скромным. Он разбил ей сердце, а сейчас склеил его заново. А потом Томас расслабился и крепче обнял ее, и все было хорошо, совсем хорошо в этом ее прекрасном новом мире, в этот сверкающий, золотой день. Может быть, Огилви был все-таки прав, настаивая на любовных историях. Их концовки всегда так прекрасны.
Но ведь это еще не конец нашей истории, подумала Эдит. Это ведь только начало. Он сам объявил об этом в своем письме. Он сам попросил меня выйти за него замуж.
Рука об руку они вышли из номера, и Эдит совершенно не волновало, куда они идут или что будут делать в следующий момент. Она думала, что Томас вновь обратится к ее отцу и все начнется сначала, но с более благоприятным финалом. Естественно, что все сомнения папы исчезнут, когда он увидит, какой благородный человек стоит перед ним. Человек, которого невозможно подкупить и для которого она, Эдит Кушинг, значит больше тех денег, которые необходимы ему для претворения в жизнь его планов по добыче глины. Он ведь мог сохранить чек и вернуться в Англию, где сотни молодых леди, без сомнения, спят и видят, как стать леди Шарп. А он взял и всем сердцем полюбил эту американскую простолюдинку. Какой отец откажется от такого жениха для своей дочери.
Боже, как я невероятно счастлива!
Но когда они вышли в лобби, Эдит увидела адвоката отца, мистера Фергюсона. Ее горничная, Анни, стояла рядом с ним, показывая на нее. Они с Томасом пошли медленнее, и ее сердце заколотилось так сильно, что она почувствовала пульсы, которые стучали в ступнях ее ног.
Мучительное страдание, написанное на лицах этих двоих… измученных, окаменевших от ужаса, с пустыми глазами, говорящими о том, что произошла трагедия.
Такое же выражение Эдит видела на лице отца, когда он пришел, чтобы сказать ей, что мучения ее мамы наконец закончились.
Что она умерла…
#
Смерть.
Но вот же наглядное доказательство того, что произошла ошибка: ее отца, который так любил все роскошное и элегантное, никогда бы не поместили в такое вонючее и мерзкое место. Любой мог убедиться, что Городской морг Буффало был более отвратителен, чем конюшня. И никто, кто знал ее отца, не решился бы привезти его сюда. Поэтому… все это ошибка, и вместо ее отца там лежит какой-то другой бедняга.
И хотя войти туда и указать на эту путаницу казалось таким простым и естественным, Эдит никак не могла заставить себя сделать это. Ее решимость подрывал страх: мистер Фергюсон никогда бы не допустил такой ошибки, да и Анни, которая работает у нее уже три года, разрыдалась у нее на плече, как только Эдит подошла к ней достаточно близко.
Но ведь сегодня мой счастливый день. Этого просто не может быть. Не может.
Томас и мистер Фергюсон стояли рядом с ней, и Эдит чувствовала теплоту тела своего жениха даже сквозь ледяной панцирь ужаса, который покрывал ее.
Раздался звук шагов, и к ним подошел еще кто-то. Это был Алан – он почти задыхался, но его появление почему-то подтвердило реальность того, с чем она так отчаянно пыталась бороться. Она смотрела на него как сквозь снежную бурю и с трудом видела. Эдит не чувствовала под собой земли. Ей казалось, что она медленно тает, такая же нематериальная, как призраки на спиритических фотографиях Алана.
– Мне так жаль, – сказал Алан. – Я примчался, как только услышал об этом.
Нет, не говори так, беззвучно умоляла его Эдит. А потом рука Томаса позволила ей вновь обрести себя и дала ей малую толику мужества. Она должна быть здесь ради отца. И если произошла ошибка….
Пожалуйста, ну пожалуйста, пусть это будет ошибкой. Пожалуйста.
Эдит задержала дыхание.
Алан заколебался, когда дознаватель открыл дверь морга. Эдит повернулась, чтобы идти за ним.
– Подожди, – приказал Алан. – Не смотри.
У Эдит так перехватило горло, что она с трудом смогла произнести:
– Мне сказали, что я должна.
– Нет. Прошу вас, – Алан обращался к дознавателю. – Я готов подтвердить его личность. Не требуйте, чтобы она смотрела на это. Я его врач. – Он повернулся за поддержкой к адвокату. – Фергюсон, вы же знаете.
Это было неправдой. Хотя, может, он когда-то выписывал отцу очки. Алан просто пытается защитить ее.
Если только папа был болен и никому об этом не говорил… и это-то и произошло… какой-то приступ….
Новое объяснение того, почему им всем необходимо быть здесь, еще сильнее сжало ее сердце. Эдит испугалась, что сейчас потеряет сознание.
Нет. Это не он. Пожалуйста. Если только это не он, то я готова на все. Я откажусь от всего на свете. Даже от Томаса….
Но ее сердце застонало от перспективы потерять мужчину, который сейчас стоял рядом с ней. Чья рука поддерживала и обнимала ее, когда она покачнулась вперед.
Мистер Фергюсон сжал челюсти и едва заметно покачал головой.
– Да, мистер Макмайкл, я его адвокат. Мне очень жаль, но это не просто формальность. Боюсь, что это обязательная процедура.
Боюсь – это слово эхом отдалось у нее в голове. Она очень, очень боялась.
Томас здесь, и он ее любит.
Алан тоже здесь – он ее самый дорогой и старый друг.
Но со страхом ей все равно приходилось бороться в одиночку. Эдит не хватало воздуха, чтобы ощущать себя живой.
Я боюсь.
В сопровождении мужчин она прошла по плиточному полу, который был скользким, заплеванным и грязным. В помещении воняло кровью. И в нем было полно мух. Настоящая скотобойня. Картер Кушинг никак не мог лежать под этой мятой, заляпанной материей, на этом металлическом столе.
И тем не менее это был его профиль.
Время полностью остановилось. Этот момент должен длиться вечно. И она должна остаться в нем до конца дней своих, потому что здесь и сейчас ее отец все еще мог оказаться живым. Здесь они были вместе, и с ними был Томас. В этом коротком ударе сердца, едва слышном вздохе, в застывшем солнечном луче. В этот момент мир Эдит все еще находился в равновесии, ожидая, когда маятник начнет движение в другую сторону. Он балансировал на кончике иглы. И она должна навечно в нем остаться.
А потом служитель морга взялся за простыню и тоже замер, как будто хотел, чтобы земля перестала вращаться. Он еще мог пощадить ее. А потом он поднял простыню.
И все остановилось, абсолютно все: сердце, мысли, дыхание. Эдит только смотрела, а рука Томаса сжимала ее все крепче и крепче….
Он не был похож на ее отца.
Он не был похож на человека.
Лицо – разбито. Кости – переломаны. Все покрыто свернувшейся кровью. Его черты были так изуродованы, что это было выше ее понимания. Ошибка. Ошибка. Это не ее отец.
Это он.
Всемилостивый Боже, это он.
Эдит не помнила, подала ли она какой-нибудь знак, что это ее отец. Но напряжение в комнате сгустилось. Девушка почувствовала, как ужасный груз вдавливает ее в землю, как будто она сейчас погрузится в пол. Мужчины вокруг стали еще мрачнее, и кто-то прочистил горло, как будто подавая сигнал, что пора переходить к следующему этапу этого дьявольского ритуала. Это благодаря Томасу она может стоять? Эдит этого не знала. Свеча, которую они держали в тот вечер, когда танцевали вальс… ночные свечи погасли. Томас… Боже мой, Томас, этого не может быть.
Что она загадала тогда, когда задула свечу на танцполе? Разве она не загадала, что ее отец будет жить долго?
– Как это произошло? – голос Алана был хриплым.
– Несчастный случай, – ответил мистер Фергюсон. – Пол оказался мокрым.
Брови Алана приподнялись, пока он осматривал тело…. тело ее отца… папы.
– Вы позволите, сэр? – обратился Алан к дознавателю. – Помогите мне повернуть его.
Эдит молча наблюдала, как Алан изучает бедную разбитую голову. Голову, которая не могла быть головой ее отца; потом, с помощью еще одного мужчины, он стал поворачивать погибшего на бок, и Эдит увидела крем для бритья у отца на щеке. Крем для бритья. Несчастный случай. Пол, такой же мокрый, как этот. Скользкий. Фаянсовая раковина.
Простыня стала сползать, обнажая….
– Остановитесь. Остановитесь немедленно! – закричала девушка, бросаясь вперед. – Прошу вас, не обращайтесь с ним так.
– Прости. Я просто пытался… – Алан отступил на шаг.
Эдит боролась со слезами, когда рядом с ней оказался Томас, пытающийся ее успокоить. Сам он был очень далек от спокойствия. Его лицо было абсолютно белым, он был в таком же ужасе, как и она. Но сейчас ей надо действовать. Она должна защитить своего обожаемого отца от нескромных взглядов и прикосновений. Кухарка и де Витт сплетничали о ее матери:
Черная, как обуглившаяся баранья котлета. Мне этот ужас будет теперь сниться долгие годы. Можешь мне поверить. А запах! Мне недостаточно платят, чтобы я прибирала ее. Вот я и сказала, что пусть этим занимается ее горничная, а та взбрыкнула и уволилась. Так что все осталось на мне. Хозяин говорит, что маленькой хозяйке не стоит этого видеть, и я с ним полностью согласна. Если она взглянет на это хоть мельком, то закончит свою жизнь в психушке, это так же точно, как то, что я из Дублина. Ты все зеркала закрыл, де Витт? Здесь осторожность совсем не помешает. Уж будь уверен. Эти мертвяки – они ненавидят могилы. А когда еще остается такая милая маленькая девочка, как наша Эдит… Уж конечно, ни за что не уйдешь.
– Это мой отец, – твердо произнесла Эдит. Она признала его. Присвоила. Как в тумане, она прошла вперед и остановилась возле него, как и положено дочери.