Эдит услышала звук дрели и пошла на этот звук, оказавшись в темноватой, но очень приятной комнате, полной разного рода часов, механических игрушек и других интереснейших древностей. Перед ее взором предстали механические игрушки всех размеров и мастей – клоуны, француженка, играющая на клавикордах, джентльмен в парике с флейтой у рта, смешная маленькая уточка.
Здесь же, повернувшись к ней спиной, стоял Томас, старательный изобретатель, доводящий до ума модель своего горного комбайна, так как выпавший снег не позволял работать с полноразмерным механизмом. Значит, он еще не потерял надежду. На плечах у него было шерстяное одеяло – наконец-то она увидела, что ее английский супруг тоже иногда испытывает холод.
– Нравится, Эдит? – спросил он, не повернувшись.
– Изумительно, – ответила девушка, подняв брови. – Но как ты узнал, что я пришла?
Он повернулся к ней с победной улыбкой.
– Скрип половиц, изменение освещения. В этом Доме легко определить, что ты не один в помещении.
Она опять почувствовала искушение рассказать ему о том, что видела, но прикусила язык. Вместо этого она указала на целую выставку невероятных игрушек.
– Это ты сам все это сделал?
– В детстве я выреза́л игрушки для Люсиль, – кивнул он головой. – Всякие финтифлюшки, чтобы доставить ей удовольствие.
Какой он милый.
– И вы были здесь одни? – спросила Эдит. – Все время одни?
– Отец все время путешествовал. Семейные состояния не исчезают сами по себе, без помощи извне. Папе пришлось постараться.
Эдит позволила ему эту горечь, так как разделяла ее. Дом пришел в упадок очень быстро – книга, которую она нашла в Буффало с рисунками Аллердейл Холла, была не такой уж старой. За таким хозяйством, как это, надо следить постоянно – забудь об этом хоть на пару лет, и здание сразу же состарится, а уж через пару десятков лет и вовсе будет выглядеть как уничтоженная болезнью развалина. Аллердейл Холл действительно умирал, и теперь Эдит уже не была уверена, что ее состояния хватит на его восстановление.
Но, несмотря на все это, это была счастливая комната, и ее владелец был рад видеть, как она внимательно рассматривает все, что в ней находится. Томас возвышался над ней, пока она изучала кукольного джентльмена, с белым лицом и волосами, нарисованными черной краской, – у него был монокль, подчеркивающий левый глаз, и два золотых горшочка в руках.
– Это фокусник, – объявил Томас. – Для того чтобы увидеть, что он умеет делать, его механизм надо завести по часовой стрелке ровно на пятьдесят восемь оборотов. Тогда он начинает двигаться и совершенно очаровывает аудиторию.
Он нажал на рычажок, и кукла устроила целое шоу из того, как маленький золотой шарик исчезает из-под одного из горшочков. Как завороженная Эдит следила за тем, как шарик продвигается под горшочками, пока – оп-ля! – не появляется во рту у куклы, которая претворяется, что выплевывает его в один из горшочков. Конечно, там был второй шарик, но Эдит смеялась над этой ловкой имитацией престидижитации[28]. Томас улыбнулся и коснулся ее волос. На его лице вновь появилась уже знакомая ей печаль, а потом ее сменило выражение сильного желания здорового мужчины.
– Ты так непохожа… – пробормотал он, продолжая касаться ее. Внимательно изучая, как будто хотел запомнить навсегда.
– Непохожа на кого? – мягко спросила она.
– Ни на кого, наверное, – сморгнул он, выходя из своей задумчивости.
А потом… наконец… наконец-то он поцеловал ее с настоящей страстью. Он крепко прижался к ней и впился ей в рот, продолжая гладить ее щеки, лоб и шею.
Некоторые считают, что женщины не испытывают страсти, по крайней мере так, как ее испытывают мужчины. Но если желание Томаса сейчас было более сильным, чем ее собственное, то Эдит не могла понять, каким образом ему удавалось сдерживаться все это время. Потому что ее собственное желание было абсолютным и всепоглощающим.
От этого желания она едва могла дышать. Это было как боль, как неудовлетворенная жажда, и все это только росло, пока он старался держать ее на расстоянии. Эдит сама вырывалась из кокона невинности – готовая лететь в его объятья – и ждала, когда же он войдет в нее и они, наконец, станут единым целым. Чтобы забыть о смерти, трагедиях и потерях. Она его жена, и ее долг и привилегия изменять его своей любовью и верностью.
Он положил руки на ее груди, которые были приподняты костяшками корсета, и она, задохнувшись, выгнулась ему навстречу.
– Эдит, – попытался он. – Ты ведь все еще в трауре и….
– Нет. Пора. Время уже пришло, – настаивала она.
Сбросив инструменты и механизмы с верстака, Томас повалил жену на него, покрывая ее лицо и шею над платьем поцелуями. Эдит знала, что он хочет ее, – она подняла юбку, и он стал двигаться, чтобы она могла принять его, и они бы превратились в единое целое, ну же….
Внезапно он остановился и отскочил от нее. Он выглядел… испуганным.
– Что случилось? – спросила Эдит, садясь.
– Мне послышался шум, – ляпнул он, отодвигаясь от нее подальше. – Я подумал….
– Что ты подумал? – в ожидании его ответа она слезла с верстака. – Что же ты подумал?
В этот момент в комнату вошла Люсиль. На подносе у нее стояли чайные принадлежности. Перегородчатая эмаль на чайнике выглядела очень красиво.
– Я надеялась найти вас здесь, – произнесла сестра Томаса со всей теплотой, на которую только была способна. – Приготовила для вас свежий чай.
Да, англичане действительно жить не могут без своего чая. Эдит наблюдала, как Люсиль поставила поднос и протянула ей чашку с кипятком. На блюдце лежала чайная ложечка, в то время когда на других блюдцах их не было, поэтому Эдит решила, что ложечка предназначается для сахара. Люсиль ничего не сказала о разгроме на полу – то ли из вежливости, то ли это действительно никак ее не заинтересовало.
Томас выглядел возбужденным. Пока он приводил себя в порядок, избегая взгляда Люсиль, Эдит показалось, что ему стыдно. Может быть, его волновало то, что из-за него она могла оказаться в щекотливой ситуации. Ведь если бы Люсиль вошла в комнату на несколько минут позже…. Он действительно настоящий рыцарь.
Однако она хотела бы, чтобы он рискнул.
– Вы слишком добры, – сказала Эдит.
– Не стоит благодарности. Я услышала лифт и почувствовала себя одинокой, – Люсиль указала на сахарницу. – Один кусочек или два?
#
Больно. Как больно.
Эдит проснулась от того, что ее желудок скрутила тошнота. На пароходе у нее был приступ морской болезни, но это было в тысячу раз хуже.
– Томас? Томас! – тревожно позвала она.
В лунном свете она увидела, что мужа рядом нет. Она поспешно зажгла свечу в серебряном канделябре и в шоке уставилась на пятно крови на подушке. Пятно располагалось как раз там, где она во сне касалась ее ртом. Она дотронулась до губ.
И тут она услышала шуршание шелка.
В воздухе висел запах:
– Жасмин, – произнесла Эдит. Это был не ее запах – она пользовалась розовой эссенцией.
Собака зарычала.
И вдруг она совершенно ясно поняла, что в комнате что-то было. Вместе с ними.
Или кто-то.
Но она ничего не видела. Их спальня, которую она с опаской осмотрела, выглядела совершенно обычно. Перевернутая постель еще хранила силуэт ее тела. Рядом с ним еще один силуэт говорил о том, что Томас тоже уже ложился. У изголовья стояла ее пустая чашка из-под чая. Рядом с камином был виден наполовину полный бокал с вином насыщенного красного цвета. Бокал Томаса, предположила Эдит. Книга. Она хотела посмотреть, что он читает, но, неожиданно почувствовала, что боится вылезти из кровати.
Она почувствовала это. Чей-то взгляд и едва заметное прикосновение к шее. Где-то глубоко внутри у нее возникла дрожь, которая докатилась до ее грудной клетки и головы. Щеки и лоб Эдит покрылись гусиной кожей, а губы онемели. Оно сзади нее? Или рядом?
Оно что, может до нее дотронуться?
Она подумала, а что если кто-то сейчас сделает снимок этой пустой комнаты – проявится ли на нем растянутое, смутное лицо прямо у нее под носом? Или на фотографии будет виден розовый труп, прижавшийся к ее спине, ласкающий ее волосы, покрывающий ее розовыми лепестками и напевающий колыбельную? Образы мелькали у нее перед глазами, как в калейдоскопе: разваливающиеся могильные камни, заброшенные сотни лет назад; мертвецы, поднимающиеся в тумане, висящем над пустошью; что-то в комнате, прямо рядом с ней, что-то состоящее из голода, вожделения и безответной любви. Из ярости, мести и неудовлетворенной порочности.
Ей так плохо. Она что, бредит?
Или умирает, и именно поэтому получила возможность общаться с мертвецами Аллердейл Холла? Она что, именно поэтому видела свою мать? Она что, всю жизнь болеет какой-то смертельной болезнью?
Почему у меня шла кровь? Почему мне так плохо?
Лунный свет бросал тени на ее шторы. Вино Томаса перелилось через край?
Ползуче, крадучись, незаметно. Кто-то воровато тянет ее за подол ночной рубашки? Или дотронулся до локона ее распущенных волос?
Эдит не могла больше переносить этого напряжения. Ее живот свела судорога, к которой теперь добавилась еще и головная боль. Виски ломило. Если эта невидимая сила пытается войти с ней в контакт, то почему бы не пойти ей навстречу? Перед ней промелькнул образ ее плюшевого кролика. Кролики и больные женщины вполне могут умереть от испуга.
Эдит с трудом сглотнула и вытянула руку. Как там называл это Алан? Предложение, приглашение.
Что ж, она вполне может пригласить.
– Если вы сейчас здесь… – начала Эдит. Она чуть не замолчала от страха. Но теперь пути назад не было. Она не может вечно находиться в этой ситуации. И так же как в случае, когда ей надо было опознать разбитое лицо своего несчастного отца, она переступила через свой ужас и стала действовать.
– Подайте мне сигнал, – четко произнесла девушка. – Дотроньтесь до моей руки.