Люсиль и это отнесла к грехам Эдит, хотя чай ей пить запретил сам Томас. Он раньше уже видел, как Люсиль умело обвиняла других во всех смертных грехах, правда, при других обстоятельствах. Томас помнил, как тогда, когда у них еще были слуги, Люсиль, не моргнув глазом, уволила свою служанку за отбитый край чашки, которую сама же и уронила. Девушка попыталась защищаться, настаивая на том, что хозяйка знает, что сделала это сама, а Люсиль вычла из ее скудного выходного пособия стоимость чашки и разлитого чая в наказание за строптивость. Она даже обвинила Финлэя в том, что он не поправил петли на двери в ее комнату, утверждая, что она произвольно открывается в любое время дня и ночи. Она «оштрафовала» его за это нарушение и предупредила, что если такое повториться, то Томас его уволит.
Но Томас лично видел, как Финлэй чинил дверь, пока они вместе обсуждали горный комбайн. И он с извинениями вернул Финлэю его деньги.
Томас никогда открыто не выступал против Люсиль. Он просто обходил ее. Так, как он делал это сейчас в случае с Эдит. Но он никогда еще не позволял себе такое явное двурушничество.
Люсиль заходила еще быстрее, сжимая и разжимая кулаки.
– Но это не важно. Я положила яд в кашу, – сказав это, она начала мыть чайные принадлежности.
Его сердце ушло в пятки. Как же он мог об этом не подумать? Значит, время пришло. Он должен высказаться. Он должен бросить ей вызов.
– Люсиль… прекрати, – сказал Томас. Выдержка чуть не подвела его, но он выдержал.
Многие годы она была его защитницей. Его кумиром. Это она брала на себя ярость их отца, издевательства и болезни их матери, чтобы защитить его от всего этого. Это она поддержала его в попытках модернизации процесса добычи глины и придумала схему женитьбы на богатых наследницах. А почему бы нет? Их отец поступал точно так же. И они ему за это сполна отплатили.
Они договорились никогда не расставаться. И без долгих слов убить любого, кто попытается их разлучить. И хотя Томасу было всего восемь лет в тот день, когда они произнесли эту клятву, он запомнил этот день на всю жизнь. Память о нем постоянно преследовала его.
Глава двадцать третья
Аллердейл Холл, двадцать пять лет назад
– Чертовы идиоты! – крикнул сэр Джеймс Уильям Шарп, баронет, трем окровавленным мужчинам, которые склонились перед ним. Томас, восьми лет, и Люсиль, десяти, прятались за занавесками библиотеки, и сквозь щель в них Томас видел своего громадного, дюжего отца, который был страшнее великана-людоеда.
Сэр Джеймс был диким, несдержанным человеком с копной неубранных черных волос и такими же бровями. Одет он был в охотничий костюм – красный сюртук, красные бриджи и тяжелые черные ботинки. Люди перед ним не истекали кровью – они все были покрыты красной глиной.
В тот день в библиотеке Люсиль обещала показать Томасу, что если развернуть страницы некоторых книг веером, то можно увидеть самые непристойные картинки, которые только можно себе представить. Томас был в нетерпении. А потом в библиотеку нагрянул их отец в сопровождении шахтеров, и Люсиль утащила Томаса за занавески.
– Тогда грейте свои плиты глиной, – продолжал их отец. Он хлопал своим хлыстом по ботинкам. Хлоп-хлоп-хлоп. – Рудничный газ скапливается в угольных шахтах, а у меня здесь угольных шахт нет.
– Но, сар, чëй-то сëрано произошло, – сказал самый старший из троих шахтеров. – Чëй-то взорвалося.
– Ради всего Святого, говори на человеческом языке, – похлопывания превратились в шлепки, когда он стал сильнее бить по своему ботинку.
– С нашим уажением, ваше сиятьство, – продолжил шахтер. – Обгорели наши детишки, и мы надеилися, што леди Шарп… Што она, эта… Придет, или што вызовут дохтура.
– На человеческом языке!!! – прогрохотал хозяин. Его глаза сверкали. – И леди Шарп не будет горбатиться на ваших крысенышей! Леди Шарп идиотка и сейчас наверху, по самые глаза налитая лауданумом[36] и не способная ничего ни для кого сделать. Особенно для меня!
– Тада дохтура, сар, – продолжал пресмыкаться старик. – А то они чой-то сильно мучатся.
– Боже всемогущий! – воскликнул сэр Джеймс. – Вон из моего дома! Из-за вашего собственного невежества пострадали ваши крысеныши, а теперь вы хотите моими деньгами исправить свою же собственную ошибку! Убирайтесь, а то скоро вам самим понадобится врач!
И он стал стегать хлыстом старика, который руками пытался защитить голову, пока двое других выводили его из комнаты.
Томас был одновременно и взволнован и испуган. В возбуждении он дернул за штору, и на них свалился весь карниз со шторами.
– Какого черта! – закричал их отец.
– Скорее, туда, – зашептала его сестра из-под запутавшихся занавесей, заталкивая Томаса под двухместный диван, стоявший на высоких ножках. – Быстрее же!
Томас успел спрятаться как раз в тот момент, когда раздались громыхающие шаги отца. Он стал смотреть из-под дивана. Сэр Джеймс собирал в кучу камчатное полотно и отбросил его в сторону, когда увидел под ним Люсиль. Она в ужасе подняла на него глаза. Отец схватил ее за кисть руки и рывком поставил на ноги. Ее глаза на побледневшем лице выглядели просто огромными.
– Что ты здесь делаешь? Какого черта ты здесь?..
Неожиданно он замолчал. Нагнувшись, он рассматривал книги. И он все увидел. Взяв одну из них в руку, он подержал ее какое-то время, потом посмотрел на Люсиль таким взглядом, как будто видел ее впервые в жизни.
– Ах ты, маленькая сучка, – сказал он глухим голосом, полным ярости. – Это что это на тебя нашло?..
Девочка с трудом дышала.
– Простите меня, папа, – еле проговорила она. – Я… я… – Она расплакалась. – Пожалуйста, не бейте меня. Мне так жаль.
– А где твой брат?
– В детской, – быстро ответила она, даже не взглянув в сторону Томаса.
– А он это видел?
– Нет, нет, – ответила она. – Он хороший мальчик.
– А ты испорчена так, что и словами не описать, – мужчина поднял хлыст над головой девочки. – Повтори.
Ребенок весь сжался от страха.
– Я испорченная, – проскулила она. – Прошу вас, папа.
– Еще раз.
– Я испорченная, – по ее щекам бежали слезы.
Хлыст опустился на ее плечи, и она согнулась. Томас затаил дыхание.
Хлыст опустился снова, и Люсиль упала на одно колено. Отец опять занес руку, но она взглянула на него предупреждающим взглядом и произнесла:
– Нет.
– Нет? И ты смеешь говорить это своему отцу?
– Нет, папа. Я хочу сказать, что не смею! – На этот раз хлыст опустился на ее руки, которыми она прикрывала голову. – Умоляю вас, папа! – завизжал ребенок.
– Ты такая же, как твоя мать. А твоя мать похотливая, распутная шлюха. Повтори!
– Она распутная шлюха! – крикнула Люсиль.
– Пойдем со мной, и ты скажешь ей это в лицо!
Он наклонился, поднял книгу и сжал дочери запястье. Люсиль повернулась в сторону Томаса и твердо покачала головой, приказывая ему не покидать своего убежища.
Она всхлипывала, когда они выходили из библиотеки. Как только Томас почувствовал себя в безопасности, он выбрался из-под дивана и на цыпочках вышел из комнаты. Задыхаясь от страха, он взобрался по ступеням и проник в мезонин, где и просидел, не шевелясь, до самого вечера, пока ночные бабочки не повылезали из своих убежищ.
Он дожидался Люсиль, и ему было очень жаль, что ее одну наказали за то, что они сделали вместе. Но в то же время он был очень рад, что его не поймали. Так что стыд в нем перемешался с облегчением.
Томас решил сделать сестре подарок. Он посмотрел на кружившихся ночных бабочек, а потом вытащил из своих запасов два листа черной бумаги. И сделал для Люсиль ночную бабочку, которая могла поднимать и опускать крылья, когда девочка дергала за нитку у нее на спине.
Он только закончил работу, когда в комнату, спотыкаясь, вошла Люсиль. Выглядела она просто ужасно – ее темные волосы торчали в разные стороны, а глаза и нос распухли от рыданий.
– Боже, Люсиль! – воскликнул мальчик и обнял сестру. Та сморщилась.
– Томас, ты никогда не должен признаваться, что был в библиотеке, а то мне будет в два раза хуже, – произнесла она. – Папа считает тебя хорошим мальчиком, а если он узнает, что это не так, то накажет за это меня.
– А я не хороший мальчик? – нижняя губа Томаса задрожала.
– Нет, – печально сказала она. – Я бы никогда не влипла в эту историю, если бы ты не попросил показать тебе картинки.
– Показать?.. – Томас нахмурился. – Но я никогда не просил показывать их мне.
– Нет, просил, – твердо ответила его сестра. – Ты что, не помнишь? Ты же говорил, что тебе о них рассказала Полли. А потом мы нашли их, и я показала тебе, как их надо смотреть.
– Правда? – Томас был в растерянности. Полли была одна из служанок, очень хорошенькая, но он ничего такого не помнил.
– А папа любит Полли больше тебя. Или меня, – добавила она с горечью. – Поэтому за такие вещи он отругает тебя, а не ее.
– Но я же не… – начал было Томас, но замолчал, потому что не был уверен. Он совсем запутался. Его щеки горели, а ладони были влажными.
– Эта ночная бабочка очаровательна, – сказала сестра, беря свой подарок в руки. – Как ты сумел сделать такое?
– Я прикрепил вот сюда нитку, и теперь, когда ты за нее дергаешь, крылья раскрываются, – мальчик с надеждой улыбнулся. – Я сделал это для тебя, потому что мне было жалко, что тебе попало. А это значит, что я хороший. Правда, Люсиль? Я хороший, потому что мне жаль тебя!
Люсиль покачала головой. Крылья ночной бабочки хлопнули.
– Папа сказал маме, что хочет отправить нас учиться. Тебя в частную школу, а меня в академию для молодых леди в Швейцарию.
– Нет! – Томас был потрясен.
– Мы этого не можем допустить, – продолжила Люсиль. – Мы должны поклясться друг другу, что не позволим им разделить нас, никогда и ни за что.
– Я клянусь, – крикнул Томас, подняв руку. – Клянусь всем своим сердцем.