Серебряные слезы побежали по щекам девочки.
– Просто… просто сердце у тебя очень маленькое. Ты мой милый мальчик, но как ты сможешь его остановить?
– Разрежу его на кусочки! – пригрозил он. – Столкну в шахту и взорву!
– Милый Томас, – слабо улыбнулась Люсиль сквозь слезы, – если бы ты действительно мог это сделать.
#
Два года спустя, ранним утром, перед началом большой охоты на лис, пока Томас стоял на стреме, Люсиль почти надвое разрезала подпругу на седле своего отца и выдернула два гвоздя из подковы его лошади. Он тогда упал с лошади и сломал себе шею. Томас понял, что она также подмешала ему что-то в питье, так, чтобы все случилось наверняка.
– Мама показала мне как… – сказала она Томасу нежным голоском.
А через два года настал черед их матери.
#
Томас вынырнул из воспоминаний. Она много раз заводила его, и он всегда поступал так, как говорила Люсиль, прямо как механическая игрушка. И это всегда работало на них. На него.
Но сейчас… Сейчас фундамент их отношений пошел трещинами. Сейчас он уже не думал так же, как она. Глядя на свою сестру и ощущая энергию, которая исходила от нее, как пар, двигавший его машину, исходил от парового котла, он неожиданно почувствовал головокружение и сильный испуг.
– Неужели же это необходимо? Эдит? Неужели мы должны?..
Вытирая руки, Люсиль повернулась и, не веря самой себе, посмотрела на него. И в ее карих глазах он увидел несгибаемую волю, которую, в разговоре с Картером Кушингом, он приписал себе. Но в их изысканных детских играх кукловодом всегда была Люсиль.
– Да, Томас. Мы должны, и я это сделаю.
С этим он не мог смириться. Эдит не такая, как все. Все те ослепленные любовью женщины вроде Юнис Макмайкл – они были очарованы его изяществом, социальным положением и влюблены в его титул. Когда они смотрели на него широко открытыми глазами, то видели перед собой Принца-Очарование, как это изначально и предполагалось. Юнис была самой очарованной из них – задавала ему самые наивные вопросы, вроде того, что он надевал на последней встрече с королевской семьей, которую он в глаза не видел, и есть ли у него корона.
Но Эдит разглядела в нем мужчину, и при этом умного мужчину. Он ведь был умен. И изобретателен. Как ее отец, которым Томас искренне восхищался. Как любым другим американцем, представителем этой нации созидателей, где ценность человека определялась его делами, а не титулами. У Эдит были свои собственные цели в жизни. А еще она хотела помочь ему достичь его целей. Поэтому-то он оказался очарован ею. Он влюбился в американку, и эта любовь его изменяла. Но сможет ли он стать другим? Ведь достаточно Люсиль нажать на кнопку, и он опять начнет действовать – как и у волшебника в детской, у него не было никаких новых фокусов.
Никаких.
Но я могу их выучить. Я свободный человек.
Это было ошеломляющее открытие.
Люсиль прочитала отказ на его лице, и теперь Томас увидел уже ее ужас.
– Ты не представляешь, что они с нами сделают, – визгливо сказала женщина. – Нас увезут отсюда. Запрут. Мы потеряем наш Дом… друг друга. Они тебя повесят.
В этом она права. Женщин редко приговаривали к смертной казни, кроме того, он был готов все взять на себя. Но только если об их преступлениях станет известно. Только если кто-то о них расскажет. Но где тогда окажется Люсиль?
Она всегда бывала права. Хорошо знала, что будет лучше для них двоих. И он был обязан ей всем.
Но может ли он отдать ей жизнь Эдит?
Он весь пылал – лед и пламя, чистые помыслы и грязные намерения. Он представлял, как благородная алая кровь его предков бежит по его сосудам; аристократы всегда гордились своей кровью, но они… Кровь Шарпов была отравлена гнилью. Это все, что он знал наверняка; это все, чем он был на самом деле.
Глаза Томаса переполнились слезами. Он был совершенно сбит с толку. Без руля и без ветрил. Милая Эдит! Если бы только она знала, через что им пришлось пройти! Если бы только она это знала! Она бы поняла его, разве нет?
– Мы всегда вместе и никогда раздельно, – произнесла Люсиль. Это была их клятва во время долгих ночей бесконечных мучений. Безумие их обоих родителей. Никто в их жизни даже не пытался помочь им. Учителя и учительницы, священники и врачи – все они видели горе на их лицах, пустоту в их глазах, но ни один из них не решился заговорить об этом. Их отец был слишком могуществен, а мать внушала слишком сильный ужас.
Никто, кроме Томаса, не видел следы, оставленные хлыстом на теле несчастной Люсиль. Его мать наслаждалась, наказывая ее, и даже не удосуживалась разобраться, чья была вина, прежде чем наброситься на девочку. И когда его сестра сознавалась хоть в малейшем нарушении правил, это немедленно распахивало шлюзы материнского гнева.
А Люсиль всегда все брала на себя: Это сделала я.
А маленький Томас слишком боялся подать голос.
И вот теперь, на кухне, он тоже плакал: Знаю, я все знаю.
Люсиль же выглядела такой же маленькой и испуганной, как в те моменты, когда он позволял ее наказывать. И ничего не говорил в ее защиту. Когда он вел себя не как настоящий мужчина.
Но ради Эдит он должен им стать. Она наконец развеяла мрак в этом Доме и в его собственном мире! Мрак в его душе. И он может спасти ее там, где не смог спасти Люсиль.
Но ведь он любит сестру, действительно любит ее – она была центром его Вселенной всю его жизнь.
– Ты ведь не можешь бросить меня? – спросила женщина.
– Нет, не могу, не могу, – всхлипнул Томас.
Она языком осушила его слезы. Они прижались друг к другу – сироты, которым смерть их воистину демонических родителей принесла освобождение и которых она, эта смерть, потом преследовала всю жизнь. Лишенные всего, что их окружало, кроме непроницаемой темноты. Так что же, для них уже слишком поздно увидеть свет?
#
Оно наблюдало. Оно ликовало. Наконец-то они оказались там, где Оно хотело их видеть.
А эти несчастные духи, которые взывают к справедливости?
Такие не относящиеся к делу…
И такие прелестные…
На улице росло багровое пятно вокруг Дома, хлюпающее болото красной глины, и грехи Шарпов становились видимы для всех.
Еще немного, и я покажу вам седьмой круг Ада[37].
Глава двадцать четвертая
В то же утро
В тот день, почти две недели назад, когда Алан начинал свое путешествие, в Буффало шел снег.
В Лондоне ему сказали, что высота выпавшего снега достигла рекордной отметки. Но здесь, в Кумберленде, было хуже всего – еще один из ужасных снегопадов закрыл практически все дороги. Он уже много дней не встречал ни единой живой души.
К тому времени, когда он добрался до почтового двора и вылез из крытой повозки, Алан успел продрогнуть до костей. Несмотря на то что он вырос в Буффало[38], ему никогда не было так холодно. Он хотел бы задержаться здесь, чтобы поесть горячего и принять горячую ванну, но ничто не могло остановить его сейчас, когда Эдит была так близка. С того момента, как Алан узнал от Холли, что сэр Томас был женат, он существовал в постоянном страхе за Эдит. Кушинг знал, что англичанин был охотником за наследством, но представлял ли он себе, что тот был еще и двоеженец? Его мнимая сестра, леди Шарп… не была ли она его настоящей женой?
Оставив на минуту свой багаж, американец быстрым шагом подошел к мужчине официального вида.
– Мне необходимо знать, как добраться до Аллердейл Холла, – сказал он.
– На вашей лошади вы туда не доберетесь, – покачал головой мужчина. – А у нас здесь лошадей нет. Мы закрыты на всю зиму.
Внутренне Алан застонал. Англичане такие узколобые.
– А пешком я могу туда дойти?
Англичанин скорчил гримасу и со значением посмотрел в сторону окна, за которым бушевала снежная буря.
– Если идти по дороге, то это займет больше двух часов.
– Тогда не буду терять времени, – сказал Алан, выдвинув подбородок.
Он договорился о хранении своего багажа, но решил взять с собой саквояж с медицинскими принадлежностями. Сидящие в помещении крестьяне смотрели, как клерк выписывает ему квитанцию на багаж, и улыбались упрямому невежеству этого молодого человека. Несколько человек пробормотали что-то себе под нос, и он услышал, как они сказали: «Американец, не имеющий никакого представления о том, что произойдет, если погода действительно испортится».
Мужчина в ярко-желтом шерстяном шарфе заявил, что кто-то должен показать ему дорогу, но своей кандидатуры не предложил.
Раздраженный и сильно обеспокоенный, удастся ли ему пережить эту прогулку, Алан замотал шарфом лицо, покрепче надвинул шапку на голову и опять вышел в шторм. Снег сыпал все сильнее, и в довершение ко всему на дороге стала образовываться ледяная корка.
Какой-то старик, всплеснув руками, последовал было за ним, но передумал. Ворота почтового двора захлопнулись за Аланом, и он оказался совсем один в этом мире снега и льда.
#
Несколько часов спустя порывы дождя со снегом стали тормозить продвижение Алана вперед.
Лес гнется, никнет сень осин,
Бьют крылья, шепчут облака:
«О, верный Божий паладин,
Скачи же! Цель близка!»[39]
Лицо Алана сморщилось. Если бы только у него была лошадь.
Он снова и снова мысленно повторял стихотворение Теннисона о сэре Галахаде, и оно помогало двигаться вперед. Он весь покрылся замерзшей коркой пота, а пить ему хотелось, как никогда в жизни. И он устал. Очень устал. Просто смертельно. Для того чтобы двигаться вперед, приходилось поднимать груз снега, налипавшего на сапоги, так что каждый шаг давался с трудом. А снег продолжал валить, засыпая следы.
Ему ничего не оставалось делать, кроме как продвигаться вперед, несмотря на сильное желание упасть в сугроб. Надо было послушаться мужчину на почте, отдохнуть и поесть. Если Эдит в беде, то что он реально сможет ей предложить? Ей придется отвечать за его гордыню. Он совсем не похож на рыцаря в сияющих доспехах.