У любимой домашней игрушки всегда есть в запасе кое-какие трюки. И до сна ей еще очень далеко.
#
Эдит не столько шла, сколько падала вперед, двигаясь в направлении лестницы и понимая, что Люсиль все еще жива. Ступени под ногами вертелись как живые, а второго падения она просто не переживет. А она должна жить. И остановить их. Если бы она могла поджечь Дом, она бы его подожгла и сгорела бы в нем заживо, если бы это помогло уничтожить Томаса и Люсиль.
А потом она увидела Томаса, который шел ей навстречу, и попыталась закричать. Томас поднял руки в примиряющем жесте.
– Эдит, подожди! – закричал он.
Приостановилась она только потому, что была слишком слаба, чтобы двигаться дальше.
– Ты не можешь идти по ступенькам, – сказал Томас. – Тебе нужен лифт. Пойдем со мной.
Как загипнотизированная, она подняла ручку, свое единственное оружие. Его лицо расплывалось у нее перед глазами.
– Ты мне соврал, – бросила она в это лицо.
– Да, – признался он, раскрывая объятия.
– Ты меня отравил!
– Отравил.
– Ты говорил, что любишь меня.
– Люблю, – Эдит смогла наконец рассмотреть его лицо и увидела правду: он действительно любит ее. Любил раньше и все еще любит.
Она споткнулась, и Томас поддержал ее, заключив в объятия, очень напоминавшие вальс… Танец смерти. Все ночные свечи сгорели. На его свет прилетело не ночное чудовище, а настоящая бабочка, и сейчас она едва держалась на краю смерти.
– Я отведу тебя к Макмайклу, – сказал он быстро, серьезно и правдиво. – Он все еще жив. – Томас кивнул, стараясь, чтобы его слова дошли до нее, и Эдит очумела. Алан! Значит, Томас нашел способ его спасти?
– Вы сможете уйти через вертикальный штрек. А я займусь Люсиль, – пообещал мужчина.
Наконец-то герой! Не рыцарь в сияющих доспехах, но человек, который увидел свет в конце тоннеля. Кто говорит, что любовь слепа?
Они вошли в лифт, и Эдит прислонилась к Томасу. Алана надо как можно скорее доставить к доктору, а деревня так далеко отсюда. Но с Томасом на их стороне шансы Алана значительно возрастают.
Он взглянул на ручку в ее дрожащей руке, и выражение на его лице неожиданно изменилось.
– Подожди. Ты что, подписала бумаги?
– Меня это не волнует, – ответила она. – Ты пойдешь с нами.
– Нет, это же все твое состояние, – настаивал Томас. И Эдит поняла, что он уверен, что его сестра будет жить дольше, чем он, завладеет богатством Эдит, а потом убьет ее. И его страх испугал Эдит: может быть, в этом полном призраков Доме Люсиль была непобедима? Бессмертна?
– Я схожу за ними, – сказал Томас. – Я покончу с этим. Жди здесь.
Эдит не могла не подчиниться ему – она была слишком слаба и нуждалась в отдыхе. Облокотившись о заднюю стенку лифта, она смотрела, как Томас уходит. Уходит изменившимся человеком с искупленной душой. И Алан жив. Все это Божьи благословения и дары. У нее появилась надежда. И она будет за нее держаться.
Глава двадцать девятая
Любовь моя, подумал Томас, входя в комнату сестры. Там его встретил хаос и уничтоженная коллекция насекомых. В этом разрушающемся Доме Люсиль относилась к своим экспонатам как к драгоценностям, а он делал для нее игрушки. Она расставляла ловушки и сети, а он лечил раненых голубей.
Неужели я когда-то думал, что так и должно быть? спрашивал он себя. Как я не замечал, что мы превращаемся в монстров? Как я мог оправдать любовь к своей собственной сестре?
Боль.
Ужас.
Издевательства и жестокость. И вечное незнание, когда все это повторится сначала. Издевательства, совершенно непереносимые для ребенка, и нет никого, кто бы попытался их остановить. Никого, кроме Люсиль, страдавшей за них двоих. И это было все, что они могли сделать, для того, чтобы их желание исполнилось – Люсиль повторяла ему это множество раз. У нее было очень простое желание: чтобы шахта вновь заработала и чтобы Дом опять стал настоящим домом. Чтобы их состояние больше не разбазаривали, а их имя больше не чернили.
Она любила его наперекор логике и здравому смыслу и считала, что другие женщины относятся к нему точно так же. И это было правдой. И за это они платили своей смертью.
Люсиль в комнате не было, но банковские бумаги там были. Они были разбросаны по всему полу. Он обнаружил страницу с подписью Эдит, согласно которой все ее состояние, до последнего пенни, переходило к сэру Томасу Шарпу, его наследникам и тем, кому он захочет его передать.
Дрожащей рукой он положил нож на маленький столик и стал собирать эти бумаги. При этом он наклонился, согнув голову, как будто просил Вселенную принять его искупление. И бросил бумаги в огонь, как свой выкуп Року.
В камине уже была целая гора пепла. Было видно, что здесь сожгли множество бумаг, и Томас подумал: что бы это могло быть?
А когда понял, то челюсть у него отвалилась. Это была рукопись Эдит, и он мог предположить только то, что Люсиль сожгла ее из чистой злобы. Если взять первых трех женщин – Памелу, Маргарет и Энолу, то брат с сестрой не испытывали к ним никакой ненависти, наблюдая, как они пьют отравленный чай из чашки и постепенно умирают. Люсиль проверяла их почту, и им разрешалось посылать только письма, в которых содержались запросы на очередные денежные суммы. Ими никто не интересовался, по крайней мере, так казалось Томасу.
Какое счастье, что появился Алан Макмайкл, подумал Томас. Он молил бога, чтобы Алан выжил. Такой мужчина хорошо подойдет Эдит. Конечно, он, Томас, ее отпустит. Их женитьба была вполне законна с той точки зрения, что он не был двоеженцем, как думал Картер Кушинг. Не был просто потому, что убил Памелу Аптон. А развод в Англии был столь редким явлением, что они не стали сообщать о смерти Памелы, и поэтому в регистрационных книгах не было соответствующей отметки.
Свадьбу с Энолой они сыграли в Италии, а с Маргарет в Шотландии. Конечно, его вполне могут обвинить в инцесте, но, скорее всего, его жена освободится от него, став вдовой, потому что ему грозит виселица. Если же он может каким-то образом освободить ее от этого скандала, то приложит к этому все силы.
Из угла появилась тень, и на мгновение Томас подумал, что это один из тех призраков, которых видела Эдит. Но это была Люсиль, его собственный черный фантом, с покрытым кровью корсажем. Глаза Томаса расширились от шока.
– Какого черта ты здесь делаешь? – потребовала Люсиль ответа.
Кровь продолжала течь. Томас протянул руку в ее направлении.
– Люсиль, ты ранена.
Она наставила на него нож. На него! Ее глаза бегали, но челюсти были твердо сжаты. Он знал это ее выражение лица и что оно означало. Оно означало, что сестра готова и будет убивать. Но его?
– Стой на месте. Ты что, сжег бумаги?
– Она будет жить, – в третий раз возразил сестре Томас. – Ты ее не тронешь.
Рот Люсиль приоткрылся, и она выставила перед собой нож. Ее взгляд прошил Томаса насквозь, как будто это был не взгляд, а раскаленное лезвие.
– Ты что, смеешь мне приказывать?
– Мы можем уехать, Люсиль. Навсегда покинуть Аллердейл Холл. – И наконец-то освободиться от этого проклятия…
– Уехать? – эхом повторила она за ним, как будто не поняла значение слова «уехать». Он бы тоже его не понял, если бы Эдит не разбудила что-то в его сердце. Она дала ему надежду. Томас чувствовал, что смотрит на мир другими глазами. Сейчас он, покачиваясь, в ужасе смотрел на свою партнершу по смертным грехам, сбитый с толку и трепещущий.
Они смогут заслужить Искупление. Сейчас они стоят на краю бездны, и впервые в жизни Томасу пришло в голову, что они в состоянии воспарить над Багровым пиком. Крылья нужны не только бабочкам и ночным мертвым головам. У горгулий они тоже имеются.
– Да, – ответил он сестре. – Ты только подумай. У нас осталось достаточно денег. Мы можем начать новую жизнь.
– Где? – Люсиль была потрясена. – Куда мы можем уехать? – Она слушала брата. И, может быть, даже верила ему. Она рассматривала варианты, при которых он может оказаться прав, и они действительно смогут начать новую жизнь.
– Да куда угодно. Главное оставить это все позади.
– Куда угодно, – повторила Люсиль, как будто пробовала эти слова на вкус. Казалось, что она изучает эту перспективу на ощупь, как слепая. Стоящая рядом с ним на краю смертельно опасной скалы.
Томас почувствовал облегчение. Они спасены. У них есть надежда.
– Пусть имя Шарпов умрет вместе с этими шахтами. Пусть этот Дом провалится сквозь землю. Мы столько лет пытались сохранить эти гниющие стены и не дать им развалиться. Мы будем свободны, Люсиль! Свободны от всего этого кошмара. И мы сможем быть все вместе…
– Все?
Только сейчас Томас понял смысл своих слов. И что сказал он именно то, чего говорить не следовало, и сказал это в самый неподходящий момент.
– Ты ее любишь? – агония, исказившая лицо сестры, пронзила его сердце. Он вспомнил все те разы, когда ее били тростью или хлыстом, а она смотрела на него и слезы ручьями текли у нее по щекам – любя его, она брала на себя всю тяжесть наказания. Сейчас на ее лице было больше боли, чем во все те разы, вместе взятые. Томас не хотел делать сестре больно. Но для того, чтобы освободить ее и дать ей шанс, ему приходилось быть жестоким. Это было прямо противоположно той мягкотелости, в которой его обвинял Картер Кушинг, и Томас знал, что сможет быть жестоким.
А кроме того, ради Эдит и ради спасения Алана Макмайкла ему необходимо как-то успокоить ее ярость. Множество мучений, которые Люсиль перенесла от рук их собственных родителей, приучили ее к боли и страданиям. Кровь на ее платье еще не гарантировала, что она остановится и не сделает того, что решила. А это, в свою очередь, означало выполнение их изначального плана до конца.
И убийство Эдит.
Они заговорили практически одновременно.
– Этот день должен был когда-нибудь наступить, – начал Томас.
А она еще раз спросила, перекрывая его слова, как будто произносила нечто, что потом уже никогда нельзя будет взять наз