реданные своему делу и Отечеству, широко образованные и отличавшиеся завидными способностями, они легко нашли общий язык. Уже в то время барон обнаруживал в себе явные задатки лидера. Потомок шведских рыцарей, он был аристократ до мозга костей. История его семьи иллюстрировала страницы русской славы: один из Врангелей отличился в русско-турецкую войну, взяв крепость Баязет, другой пленил Шамиля, третий совершил два кругосветных путешествия, составил карты побережья Северо-Восточной Сибири и водных путей Аляски… Его дед, отличившийся при штурме Варшавы и в бою под Варной, был губернатором, бабка приходилась троюродной сестрой Пушкина, дядя состоял в тесной дружбе с Достоевским, а брат, погибший в последнюю войну, стяжал известность, как искусствовед, воскресив многие забытые имена, среди которых – Кипренский, Мартос, Росси, и был удостоен за свои труды орденом Почётного легиона. Сам же Пётр Николаевич, прежде чем посвятить жизнь военному делу, окончил Горный институт. Ему, инженеру, легко давались все точные науки, изучаемые в Академии, а потому он охотно помогал товарищам, не обладавшим такой изрядной подготовкой. Академию барон окончил, показав лучший результат, чем нажил себе завистников. Во всех действиях его присутствовала твёрдость, решительность, быстрота, воля и внутреннее благородство. Он обладал редким даром привлекать к себе людей, притягивать и подчинять их без малейшего насилия. Несмотря на столь завидное положение, никакой надменности и заносчивости в Петре Николаевиче не было. В те благодатные годы друзья называли его просто Пайпер по названию его любимого напитка. Так называл барона и Тягаев. По окончании Академии пути их разошлись, но Пётр Сергеевич не терял его из виду. Да и трудно было потерять из виду офицера, покрывшего себя неувядаемой славой уже в первые дни войны! В битве при Каушене Врангель получил приказ атаковать вражеский оплот своим эскадроном в конном строю. Петру Николаевичу удалось отлично использовать местность: эскадрон неожиданно вылетел напротив немецкой батареи, изумлённые немцы не успели изменить прицел и ударили наудачу. Эскадрон шёл в лоб. Непрерывным огнём были выбиты из строя все офицеры, кроме командира. Коня барона убили под ним прямо перед вражескими траншеями, но он вскочил на ноги и с шашкой ринулся к батарее. Вместе с остатками эскадрона Врангель врукопашную дрался на немецких позициях, и в итоге Каушен был взят.
И вот, теперь Пётр Николаевич Врангель был в Петрограде. Узнав об этом, Тягаев, превозмогая мучительную боль в голове, немедленно отправился к нему. Барон был человеком, которому не изменяли воля и разум в любых ситуациях. Именно такой человек и был нужен, чтобы действовать! Полковник сам точно не представлял, какие действия необходимо предпринять, но знал одно: нельзя сидеть сложа руки, нужно делать хоть что-то. Нужно смело и настойчиво двигаться вперёд, невзирая на результаты, как завещал Филипп Оранский. Тягаев рассчитывал, что совместно с Врангелем они смогут разработать план действий, собрать офицеров, разрозненных и затравленных, наладить работу, необходимую для спасения страны. Не мог, не мог Пётр Сергеевич покорно ожидать своей участи, не мог бездействовать. Вся жизнь его была подчинена Долгу, и перед ним отступала на второй план жена, семья, на которую почти не оставалось времени, и теперь Долг велел искать единомышленников и делать хоть что-либо.
Барон был рад видеть старого товарища. Но ещё больше рад был Тягаев, найдя Петра Николаевича почти не изменившимся со времён Академии. Та же стать, та же спокойная и трезвая уверенность в себе, то же горячее желание действовать, тот же властный и подчиняющий себе взор выпуклых, необычайно светлых глаз… А главное – генеральский мундир с вензелями Наследника Цесаревича на погонах! И никаких красных ленточек! Уже по первому взгляду понял полковник, что не ошибся в своих расчётах.
– Не опасаешься так явно выделяться на общем фоне? – полушутя осведомился Тягаев, обращая внимание на форму барона.
– Ничуть. Я целый день проходил так по городу, и ни один каналья не посмел сделать какого-либо выпада по моему адресу, – ответил генерал.
– И каковы впечатления? От улицы.
– От улицы, от поездов и вокзалов, от всего впечатление одно: это анархия! Это, возможно, конец! Неописуемое что-то! Какая-то вакханалия словоизвержения. Будто бы столетиями молчавший обыватель ныне спешит наговориться досыта, нагнать утерянное время. А эти красные банты! Ты, я вижу, тоже не принял этой новой формы одежды?
– Подобная форма кажется мне… – Пётр Сергеевич помедлил, – низостью!
– Вот! – барон поднял долгий палец. – Трусливость и лакейское раболепие, малодушие, не достойное порядочных людей! Заслуженные генералы покрывают позором свои седины!
– Великий князь Кирилл…
– Слышал! – Врангель поморщился. – До чего же все опустились!
– Россия впервые за долгие века лишилась Монарха. Это великая трагедия.
– Твоя правда. Опасность состоит уже в уничтожении самой идеи монархии, исчезновении самого Монарха. Что должен испытывать русский офицер или солдат, сызмала воспитанный в идее нерушимости присяги и верности Царю, в этих понятиях прошедший службу, видевший в этом главный понятный ему смысл войны… Старшие руководители растерялись и ничего не умеют толком объяснить армии, овладеть её психологией. Зато в этом преуспевают различные тёмные субъекты из Советов и комитетов, чёрт бы взял их со всеми потрохами! – глаза барона блеснули. – Ты не можешь вообразить себе, Пётр Сергеевич, какой эффект в армии произвёл Приказ №1 Петросовета! Крымов в отчаянии. Я должен был передать его письмо Гучкову. Он пишет в нём, что те, кто втягивают армию в политику, творят преступление.
– Боюсь, ты напрасно потратишь время, – заметил Тягаев.
– Крымов верит Гучкову. Он давно с ним знаком, и тем сильнее потрясён, как мог Александр Иванович допустить выход такого приказа.
– Лично я не верю ни Гучкову, ни кому бы то ни было из этой братии. Гучков, конечно, человек смелый и умный. Я даже готов признать в нём патриота. Но он перешагнул грань, которую не подобает перешагивать порядочному человеку. Борясь с негативными процессами, которые, безусловно, имели место, и отдельными фигурами, взлетевшими недопустимо высоко, он вначале стал бороться с Государем, доходя до самых низких приёмов, а, в итоге, не заметив того, стал бороться и с самой Россией! К слову, насколько мне известно, Гучкова нет теперь в Петербурге.
– Я знаю, – кивнул Врангель и добавил с едва уловимой неприязнью. – Сегодня я был весьма любезно принят Милюковым…
– Милюков – подлец! – вспыхнул Тягаев, чувствуя, как от нервного тика задёргалась щека. – Это он вместе с Гучковым и прочими своей гнусной ложью о сепаратном мире довели армию и всю страну до этого позора! Что же он сказал тебе?
– Сказал, что то, что я пытался донести до него, весьма интересно, – мрачно отозвался барон. – Что он передаст Гучкову. И что их сведения, полученные от других представителей армии, освещают вопрос иначе.
– Интересно, о каких таких представителях идёт речь? Об этой краснобантовой швали? О комиссарах и революционных солдатах?!
– Я задал ему в точности такой вопрос. Он ничего не ответил. Сказал, что Александр Иванович компетентнее его в этих делах, а потому мне лучше дождаться его.
– Результат будет тем же! Что же, станешь ждать?
– Нет, я получил приказ Крымова немедленно возвращаться в Кишинёв. Сегодня вечером уезжаю.
Тягаев был разочарован. Дела не выходило. Пётр Сергеевич рвался на фронт, но раны удерживали его в столице. В этом, впрочем, полковник находил для себя один плюс: ему не пришлось присягать ненавистному Временному правительству.
Врангель, однако же, вскоре возвратился в Петроград. Не разделяя надежды генерала Крымова на казаков, хорошо зная их психологию, стремление к обособленности и полагая, что они могут легко стать орудием в руках известных кругов, Пётр Николаевич не счёл для себя возможным быть ближайшим помощником Александра Михайловича, и теперь ожидал нового назначения. Оказавшись в столице, Врангель немедленно пригласил к себе Тягаева, и тут речь пошла о том, что с первых революционных дней жгло душу полковника.
– Власть безвольна и бездарна, – говорил барон, шагая по комнате. – Они ничего не могут. Говорить с ними не о чем. Но всего хуже, что это безволие и бездарность поразили и парализовали почти всё общество. Только большевики проявляют активность. Растерянность, безразличие, столь свойственное русским людям, неумение договориться и сорганизоваться, какое-то непонятное легкомыслие и болтливость наблюдается кругом! Все говорят о необходимости организоваться, все конспирируют на словах, но никакой серьёзной работы не ведётся! В Ставке под руководством Алексеева и Деникина сформировался союз офицеров, ведущий полезную и действенную работу, но здесь, в Петербурге, складывается атмосфера, которая может лишь повредить престижу армии. Завелись непротивленцы, желающие сделать карьеру, принимая революцию. Нам нужна военная организация в столице, располагающая хотя бы небольшими военными силами и могущая выступить в нужную минуту! А такая минута при нынешней власти, а, вернее, безвластии, придёт очень скоро. И нужен вождь, популярный в армии, обладающий твёрдой и непреклонной решимостью, требования которого, опирающиеся на штыки, были бы выполнены.
– Петр Николаевич, да ведь это то, о чём я думаю уже два месяца! – горячо воскликнул Тягаев. – Необходима организация, необходима конкретная и чётко отлаженная работа! И время не ждёт!
– Ты знаешь людей, на которых можно рассчитывать?
– Думаю, что могу ручаться за нескольких, – кивнул полковник.
– Отлично. Ко мне уже обращался ряд лиц из уже существующих организаций и частей столичного гарнизона. Будем объединять разрозненные группы в единый кулак.
С того дня работа закипела. Барон лично встречался со многими офицерами и скоро установил контакты с целым рядом частей. Ожидая назначения в армию, Пётр Николаевич спешил и попутно искал подходящего человека, чтобы перепоручить ему налаживаемое дело. Выбор его пал на своего однополчанина графа Палена. Прослужив всю жизнь в гвардии в Петербурге, он был известен, пользовался уважением Петроградского гарнизона, был аккуратен, молчалив и честен. На роль вождя был намечен генерал Корнилов, обладающий исключительным авторитетом в армии и занимающий как нельзя более удобный для намеченного дела пост начальника Петроградского военного округа. Однако, в начале мая Лавр Георгиевич отбыл на фронт, окончательно разойдясь с Советом. Это несколько спутало карты. Было предложено сделать ставку на генерала Лечицкого, авторитет которого был сравним с корниловским. К нему Пётр Николаевич отправился лично. Бывший командующий Девятой армией внимательно выслушал барона, но принять на себя нелёгкую ношу вождя отказался: