– Да, стрелок, это и впрямь уже совсем не то, что я от тебя слышал прежде, – похвалил Митя. – Это уже поэзия…
– Он и в корпусе прекрасно писал! – гордо сказал Адя, радуясь за друга. – Пиши, дружище! Только голову давай всё же не слагать! Теперь нам просто обязательно надо победить, чтобы ты стал таким же знаменитым, как Давыдов, как Гумилёв! А вы, Таня, что скажете?
Таня ласково улыбнулась, подошла к Саше и по-сестрински поцеловала его в лоб:
– Вы умница, Сашенька! Продолжайте, пожалуйста! Храни вас Господь!
Позже, когда все уже разошлись спать, кадет Рассольников продолжал сидеть у костра, вороша в нём палкой и сочиняя всё новые и новые строфы. О рыцарстве и подвиге он писал и прежде, но только теперь эти фантастические образы обрели подлинную почву, и оттого совсем иначе зазвучали Сашины стихи…
Утром какая-то сердобольная казачка, утирая слёзы, сунула кадету в ранец горбушку хлеба и шмат сала.
– Что вы, мамаша?
– Жалко мне вас, чадунюшек… Осподи, ведь малые совсем! Как представлю, что и мой так же… Ох ты, миленький! Бери, бери, кушай! Ты на сына моего похож… Что за жизнь настала, ох, осподи… – казачка обняла Сашу, как родного. От неё сладко пахло свежим хлебом, а руки её были горячие, словно она грела их у печи. – Спаси тебя Христос, чадунюшка!
И вот – новый ночлег. Станица Журавская: темень, холод… Грязный пол какого-то сарая, под головой – ранец… Хлеб с салом по-братски разделили с Адей, а голод всё равно не утихал. Только во сне и не чувствовался… Этой ночью Саше снилась мама. Ещё молодая, весёлая, с блестящими зелёными глазами, копной пшеничных волос и певучим голосом… Милая мама, прости, что обидел тебя, что причинил такую боль, пойми…
– Подъём! – прорезала ночь боевая команда.
Саша с трудом разомкнул глаза. Уже пора… Выдвигаться к Выселкам… Кажется, сегодня, наконец, ждёт кадета Рассольникова серьёзное дело. Сейчас он полежит ещё минуточку и встанет… Только минуточку… Когда-то в детстве Саша умолял будившую его маму: «Ну, пожалуйста, ещё полчасика… Ну, хоть десять минуточек…» Только минуточку… И сон снова заволок едва забрезжившее сознание. Внезапно кто-то грубо толкнул его в бок.
– Поднимайся ты, сонная тетеря! – сердитый Адин голос над самым ухом. – Эх ты, воин! Первый свой бой проспал!
Саша резко сел, ошалело посмотрел на друга:
– Как проспал?!
– Проснулся, наконец! – усмехнулся тот. – А я уж думал холодной водой тебя окатить! Дрыхнешь тут, как сурок, а наши уже из станицы уходят! Шевелись живее!
Саша молниеносно вскочил, подтянул ремень и, подгоняемый Адей, выбежал из сарая. Сонные, зевающие Партизаны вяло тянулись по дороге, поёживаясь от холода.
– Насилу добудились всех, – говорил Адя, бодрый, словно ему ничего не стоил этот мучительно ранний подъём. – Командир уже почти отчаялся! Будят этих сонь, а они обратно храпеть! Сонное царство! Насилу их офицеры на ноги поставили! А я гляжу: тебя нет! Ну, думаю, точно: смотрит наш пиит свои грёзы – кинулся тебя расталкивать.
– Спасибо, – искренне поблагодарил Саша, с ужасом представив, какой был бы стыд, если бы полк ушёл без него и сражался, пока он мирно спал в сарае.
По мере пути не выспавшиеся бойцы приходили в себя, бодрились.
– Веселей! Веселей! – подбадривал идущих рядом товарищей Адя. – Что вы как осенние мухи? Этак вас красные голыми руками перехлопают! Эх, всё хорошо, – заметил он, обращаясь к Саше, – вот только дурно, что без завтрака! Брюхо подвело, чёрт… У тебя сала вчерашнего не осталось?
– Нет, мы вчера всё умяли, – виновато ответил Саша.
– Погорячились мы с тобой… Надо было хоть горбушку про запас оставить…
Но не о еде были теперь мысли кадета Рассольникова. Он волновался перед грядущим боем, первым настоящим боем в его жизни. Для Ади это было не в диковинку. Чернецовский партизан, он уже успел поднатореть в военном деле. А Саше предстояло держать самый серьёзный в жизни экзамен. Экзамен на мужество. И он боялся не выдержать его, перепутать что-нибудь, замешкаться, ударить в грязь лицом…
Дорога до Выселок заняла три часа. К станции подошли уже засветло, хотя генерал Богаевский рассчитывал атаковать станицу ещё в темноте, чтобы избежать лишних жертв среди своих подчинённых. Тишина утра не нарушалась ничем, кроме скрипа колёс орудий батареи. Партизаны развернулись редкими цепями и без звука двинулись к кажущимся погружёнными в сон Выселкам. Артиллерия заняла позицию и выпустила первый залп по станице. В тот же миг всё ожило, и с длинного гребня холмов, примыкавших к селу, обрушился свинцовый дождь из пулемётов и ружей. Стреляли из крайних построек, окопов, из зданий паровой мельницы и цементного завода.
– Ура! – грянули Партизаны и ринулись в атаку, но тотчас стали падать, сражённые свинцом.
– Ура! – кричал Саша и бежал под огнём вперёд, стараясь не отстать от Ади и лишь краем глаза замечая падающих рядом товарищей.
В довершение неудачи над горизонтом взошло солнце, ударившее в глаза артиллерийской батарее. На ровном и широком поле редеющие цепи Партизан были для противника, как на ладони. Их расстреливали на выбор, без всякого труда. И всё-таки неслись вперёд отважные Чернецовцы под командованием бравого есаула Власова.
– Ура! – кричал Адя, и вторили ему другие голоса.
Внезапно командир остановился, как вкопанный, и рухнул замертво на землю. Большевистская пуля сразила его наповал.
– Командира убили! – послышалось кругом.
– Вперёд! – чей-то уверенный голос.
– Вперёд! – воскликнул и Адя, рванувшись к селению, подавая пример другим. Ах, как блестели в этот миг его глаза! Сколько воли и отваги было на мужественном лице! Саша не отставал от друга ни на шаг, и вдвоём они ворвались в станицу, а за ними ещё несколько человек.
– Ура-а-а!
Но слишком малы были силы Чернецовцев. Цепи Партизан не выдержали сплошного огня, откатились назад, поредевшие, и залегли в лощину. Чернецовцев обстреливали со всех сторон.
– Отступаем!
Отступаем?.. Разбиты?.. Побеждены?.. Не может быть! Ведь вот, уже пробились в станицу! И теперь отдать?.. И отчаянно вскрикнул Саша, бросившись навстречу огню, надеясь выбить с позиций засевших там красных:
– Вперёд!
И вдруг острая боль пронзила плечо, а вслед затем ударило, обожгло живот. Саша охнул и повалился навзничь.
– Сашка! – заорал Адя, бросаясь к нему. – Дружище, ты что? Ты не умирай! Мы же поклялись всегда быть вместе… Сашка!
– Отступаем!
Спешно уходили из станицы Чернецовцы, не в силах противостоять врагу столь малым количеством. Сыпались пули вокруг.
– Ты погоди… Я тебя вытащу… – говорил Адя, глотая слёзы.
– Брось меня, – тихо сказал Саша. – Уходи… Уходи, Адя! А то и тебя…
– Дурак! – зло закричал Адя, взваливая его на плечи. – Вместе – так до конца!
От резкой боли Саша потерял сознание. Он пришёл в себя уже в лощине, увидел рядом с собой перепачканное лицо друга и с облегчением подумал, что тот жив. Слышались ружейные залпы, пулемётное стрекотание и ухание орудий. Сыпались, словно град, пули, взрывая землю, а подчас задевая кого-то из лежавших рядом. А над всем этим простиралось безучастно ясное небо, высокое, синее… Саше мгновенно вспомнил Андрея Болконского под Аустерлицем. Князь успел совершить подвиг, а он, кадет Рассольников так и не успел, и не скажут о нём: «Какая прекрасная смерть!» И противник не великий Бонапарт, а банда мерзавцев, у которых нет никаких правил, кроме озверелой жестокости… Саша впервые почувствовал такое острое омерзение к большевикам. И так нестерпимо жалко было мучительно умирать теперь от раны в животе, практически ничего не успев в этой жизни…
– Напророчил я себе, – прошептал раненый поэт. – Видать, не стать мне Гумилёвым…
– Замолчи ты, – раздражённо бросил Адя. – Я тебя ещё на ноги поставлю! Смотри у меня!
– Что… наши?
– Туго… Сыплют сволочи красные по нам без продыху. Краснянского убили… На левом фланге пулемёт поливает. Часть наших с ним перестрелку ведут. Да он с прикрытием! А нам укрыться негде! И лопат нет, чтобы окопаться. Лежим здесь мишенью, как дураки последние… А до них доберись! Они укрытые!
– Не переживай, Адя… Корнилов помощь пришлёт… – тихо откликнулся Саша, закрыл глаза и снова потерял сознание.
А помощь уже шла. Едва узнав о тяжёлом положении Партизан, Верховный отправил им на выручку своих Корниловцев, только накануне занимавших несчастную станцию, и Офицерский полк во главе с Марковым, и выехал к месту сражения сам.
И, вот, уже стройные цепи Марковцев двинулись прямо на станицу. Широко расставив ноги и не выпуская трубки изо рта, спокойно стоял под огнём и наблюдал за действиями полка, загораживаясь ладонью от солнца, полковник Тимановский, время от времени отдавая краткие распоряжения:
– Капитану Сидорову – взводом двигаться во второй линии, параллельно первой на дистанции двести шагов!
С востока, в тыл большевикам неожиданно и стремительно ударили Корниловцы. Красные дрогнули. Шедший им на выручку бронепоезд был остановлен метким огнём батареи Миончинского. В это же время у залегших цепей Партизан появился Верховный с конвоем и знаменем. Его присутствие вдохновило изрядно побитых воинов. Все взоры мгновенно обратились к нему. Заметив обходной манёвр Корниловского полка, Лавр Георгиевич сказал:
– Ну, слава Богу, наконец-то Неженцев догадался! Теперь будет немного полегче нашему левому флангу…
Спешившись, Верховный быстро пошёл вдоль цепей. Свистящие вокруг пули он не замечал. Он твёрдо знал, что тучи пуль не опасны, а опасна одна единственная, от которой, когда придёт срок, ничто не спасёт. Знал генерал и то, как важен для бойцов личный пример командира, его присутствие рядом, и что иногда одно его появление, несколько ободряющих слов способны поднять дух и вдохновить на победу. Всё это знал Корнилов, а потому так часто прибегал именно к этому методу воздействия на своих воинов. Потому и теперь шёл он вдоль линии фронта, не скупясь на ободряющие слова для Партизан, смотревших на него с такой верой и преданностью. Каждый, к кому подходил он, пытался встать и отдать честь, но Верховный не терпящим возражения тоном приказывал: