ся такой же сильной, ты только выживи в это страшное время, и тогда твой раненый рыцарь однажды встанет перед тобой на колени и попросит простить за всё! Рыцарь… Хорош рыцарь, нечего сказать! Почему, почему всё так? А Павел?.. Ведь не законченный подлец и он! Ведь пришёл же предупредить, ведь даже после пришёл, подавив обиду… Значит, совесть есть ещё. Как же позволила ему эта совесть служить убийцам Родины? Как мог так затуманиться разум его? И его ли одного? Господи Боже, что же происходит с людьми? Всё смешалось, перепуталось, всё гибнет… И куда и зачем едет он, Тягаев, по подложным, Гребенниковым добытым, документам, в актёрском вагоне, в одном купе с этой волоокой красавицей? Ничего непонятно…
Красавица, между тем, разлила чай, достала из корзины печенье:
– Угощайтесь! – улыбнулась, сияя жемчужными ровными зубками.
– Благодарю вас.
– Мишенька всё рассказал мне. В нашей труппе вы можете себя чувствовать совершенно спокойно. У нас все люди хорошие и весёлые. Вот, только как бы нам вас рекомендовать? Может быть, певцом?
Это предложение развеселило Петра Сергеевича:
– Боюсь, что у меня нет ни голоса, ни слуха.
– Какая жалость. У вас такой приятный тембр. Тогда что же?.. – Евдокия Осиповна задумалась. – А стихи вы читать умеете? Можно выдать вас за мелодекламатора.
– Вот, стихи – умею, – чуть улыбнулся полковник. – И даже – довольно неплохо. Правда, уж не взыщите, Маяковских и прочих футуристов не признаю и не знаю.
– Я сама не люблю их! Я люблю стихи красивые, певучие! Прочтите что-нибудь, окажите мне любезность!
Тягаев ненадолго задумался, решая, чтобы прочесть этой в высшей степени милой, очаровательной женщине. Она смотрела ожидающе, и глаза её казались ещё больше, красивее. Пётр Сергеевич поймал себя на мысли, что невольно залюбовался ею, и само собой пришло на память стихотворение Теофиля Готье:
– Я вас люблю: моё признанье
Идёт к семнадцати годам!
Я – только сумрак, вы – сиянье,
Мне – только зимы, весны – вам.
Мои виски уже покрыли
Кладбища белые цветы,
И скоро целый ворох лилий
Сокроет все мои мечты.
Уже звезда моя прощальным
Вдали сияет мне лучом,
Уже на холме погребальном
Я вижу мой последний дом.
Но если бы вы подарили
Мне поцелуй один, как знать! –
Я мог бы и в глухой могиле
С покойным сердцем отдыхать.
Глава 8. Свои
23–30 марта 1918 года. Закубанье
Кладбищенская тишина царила в аулах. Громыхали рассерженно горные речушки, низкорослые деревья казались сухими и безжизненными. На всхолмиях стояли серые, крытые соломой бедные сакли, и минареты таких же бедных мечетей стремились к небу. Капитан Арсентьев толкнул хлипкую дверь одного из убогих жилищ, вошёл внутрь и остановился потрясённый. Груда человеческих внутренностей была разбросана по полу, а у печи лежало тело старика, по-видимому, хозяина дома. Ноги его обгорели, а горло прокололи штыком… Ростислав Андреевич быстро вышел вон. Пройдя несколько шагов, он наткнулся на перепуганную черкешенку. Увидев его, она хотела броситься бежать, но капитан успел схватить её за руку:
– Не бойся, я ничего тебе не сделаю! Скажи, что здесь произошло?
Девушка посмотрела на офицера чёрными, полными страха глазами, ответила дрожащим голосом на ломанном русском:
– Убили всех…
– Кто убил?
– Большевики… Всех, всех убили! – черкешенка заплакала, завывая. – Брата убили! Отца убили! Буржуи, сказали! Штыками кололи… А мы с сестрой в горы убежать успели… Мужчин почти всех убили…
Вспомнилась ночёвка в станице Рязанской, граничащей с аулами. Подозрительно покорные жители её встречали армию хлебом-солью и всё норовили пасть на колени. Знала кошка, чьё мясо съела… Ох, не знали Добровольцы причины этой покорности! А надо было бы дотла выжечь это бандитское гнездо! Теперь в мёртвых аулах выяснялось, что эта раболепствовавшая накануне станица первой приняла большевизм, и иногородние, объединившись с казаками, напали на соседние аулы. Мужчин истребляли поголовно: в ауле Габукай убили более трёхсот человек, столько же – в Ассоколае… Многих подвергали истязаниям. Спаслись лишь некоторые, успевшие убежать в горы. Несколько дней затем казаки и крестьяне вместе с жёнами и детьми приезжали сюда, грузили на подводы черкесское добро и увозили с собой. Безумные люди! Неужели они думают, что добро, за которое пролито столько крови, не возалчет теперь крови самих убийц? Что это добро не станет жерновом на шее их детей? Черкесы никогда не простят гибели стольких своих братьев, но будут мстить до последней капли крови. Все, оставшиеся в живых, на своих лошадях примкнули к армии с одной целью – отомстить большевикам…
Не так, совсем не так, как ожидалось, встречало Добровольцев Закубанье. Угодила ворона прямо в суп… Думали найти тихую гавань, а угодили в осиный улей, искали отдыха, а, в итоге, что ни день, то кровопролитная сеча… Усть-Лабинская, Некрасовская, хутор Филипповский – каждая верста с боем. От хутора к хутору продирались сквозь большевистское кольцо, орошая землю кровью, теряя людей. Но, вот, дошла обнадёживающая новость: совсем рядом, в шестидесяти верстах ведёт бой отряд Покровского. Хоть бы не разминуться с ним, как уже случилось на Кубани!
А ведь как мечталось о Екатеринодаре… Виделся он измученной армии Обетованной землей, и вдруг это земля растаяла, когда Добровольцы были уже совсем рядом. Не оправдалась и надежда на кубанских казаков. Ростислав Андреевич, впрочем, этой надежды не разделял. И скептическое его мнение ярко подтвердил один случайно услышанный разговор офицера-корниловца с казаком, у которого он стоял на постое:
– Вот вы, образованный, так сказать, а скажите мне вот: почему это друг с другом воевать стали? Из чего это поднялось?
– Большевики разогнали Учредительное собрание, избранное всем народом, силой власть захватили – вот и поднялось.
Сильный аргумент, ничего не скажешь! Особенно для этого хитрована, чья хата завсегда с краю. Учредительное собрание! Видал он его! Нет, так ничего нельзя объяснить, пустое…
– Опять вы не сказали… Например, вот скажем, за что вот вы воюете?
– Я воюю? За Учредительное собрание. Потому что думаю, что оно даст русским людям свободу и спокойную трудовую жизнь.
Даст! Непременно даст! Держи карман! Откуда этот простой люд знает, даст ему что это самое собрание или нет? Глупо, бездарно… Сулить народу Учредительное собрание всё равно что фигу с маслом… Фигу в ответ и покажут…
– Ну, оно конечно, может вам и понятно, вы человек учёный…
– А разве вам не понятно? Скажите, что вам нужно? Что бы вы хотели?
– Чего? Чтобы рабочему человеку была свобода, жизнь настоящая, к тому же земля…
– Так кто же вам её даст, как не Учредительное собрание?
– В это собрание нашего брата не допустят.
– Как не допустят? Все же выбирают, ведь вы же выбирали?
– Выбирали, да как там выбирали, у кого капиталы есть, те и попадут…
– Да ведь это же от вас зависит!
– Знамо от нас, только оно так выходит…
Земли и воли! – вот, что нужно простому человеку. А все эти собрания видел он в гробу. Он этой всей казуистики не понимает, ему подай что-то, что пощупать можно! А то – после дождичка в четверг! Да, по правде сказать, за эту Учредиловку Ростислав Андреевич и сам бы пальцем не шевельнул. Обозвали-то как… Казённо, слух режет. А куда б лучше – древнее, русское, настоящее – Собор. Русский Народный Собор. Как в прежние века! Созвать такой Собор, и избрать на нём нового Государя, как некогда избрали Михаила Феодоровича! И никаких республик и прочих изобретений всяких суемудрых прожектёров… В России может быть только монархия, только Царь. И лозунг этот, если и не будет всеми принят, то, во всяком случае, ясен будет всем. И не может быть такого, чтобы в такой стране, как Россия, так скудно стало с людьми, чтобы некого было возвести на трон. Конечно, в Династии вряд ли найдётся достойный претендент на престол. Хотя бы потому, что, кажется, никто в ней его по-настоящему не хочет. Никто не хочет принять этот крест. Сколько великих князей, а все занялись этими либеральными игрищами, словно бы они не правящая Династия с трёхсотлетней историей, а рядовые обыватели! Ростислав Андреевич готов был положить жизнь, чтобы спасти Династию, но… как можно спасти тех, кто не желает спасаться? Но не свет же клином сошёлся… Перевелись Рюриковичи – явились Романовы. Взамен Романовых неужели не сыщется иной фамилии? Но решить всё может только Собор! Не Парламент! Не Учредиловка! Там русского духа не будет, а, значит, и решение станут приниматься не для русского народа, а в угоду партиям, доктринам, классам… Русский Народный Собор… И почему никто не додумается до этого? О монархии вслух, вообще, боятся заикаться сами добровольческие вожди. Корнилов провозгласил себя республиканцем. Зачем? И – от души ли? Ему ли иметь что-то против монархии? Кого обмануть хотят, кого перехитрить? Себя самих только… Нет, хитрость – это не наше. Она нам боком выходит. Только чёткие, конкретные и понятные всем лозунги.
Эх, спросил бы этот дотошный казак Арсентьева, за что он воюет… Рассказал бы ему Ростислав Андреевич… Всю свою жизнь рассказал бы, и всякому стало бы понятно…
Мать его умерла, когда ему не было и года. Отец, потомственный дворянин, офицер славного Лейб-гвардии Преображенского полка, участник Балканской кампании, был занят на службе, и детство Славика прошло в фамильном имении, расположенном в Орловской губернии, под присмотром бабушки и кормилицы. Мальчик рос серьёзным и вдумчивым, но в то же время резвым, бойким. Он с равным удовольствием блуждал в одиночестве по аллеям парка или сидел с книгой в отцовском кабинете, ходил на охоту с мужем кормилицы и его сыновьями, своими молочными братьями, пропадая в лесах и на болотах по целым дням, предавался играм с деревенской ребятнёй. В нём не было барственной заносчивости, но чувство собственного достоинства было развито необычайно. Он знал себе цену, был целеустремлён, решителен и становился лидером в детских играх не правом рождения, а умением заставить подчиняться своей с самых ранних лет железной воле. Аккомпанементом тем беззаботным годам стали рассказы отца о сражениях на Балканах, о Скобелеве, Черняеве и других героях. Девяти лет Андрей Петрович отдал сына в кадетский корпус. По окончании его Ростислав поступил во Владимирское военное училище, оказавшись в одном классе с юнкером Александром Кутеповым. Тогда судьба свела их впервые. Ростислав сразу отдал должное дисциплинированному, подтянутому и волевому однокашнику, пришедшему в училище из гимназии, не имея за плечами кадетского опыта. Отсутствие последнего, однако, ничуть не мешало ему: Кутепов был первым учеником и производство в фельдфебели получил, минуя чин старшего портупей-юнкера, что случалось крайне редко. По окончании училища многие молодые офицеры сразу отправились на разразившуюся Русско-японскую войну. Среди них были и Арсентьев с Кутеповым. Оба, оказавшись на фронте, получили назначение в команду разведчиков. Большим разведывательным операциям, как правило, предшествовали ночные вылазки, предпринимаемые силами нескольких человек с целью минимизировать риск для всей команды. Такие выла