зки Кутепов всегда проводил лично, взяв с собой одного-двух охотников, среди которых неизменно оказывался и Арсентьев. Ростислав Андреевич особенно любил вспоминать один случай. Японцы выставили заставу из восьмидесяти человек. Среди ночи охотники подкрались к часовому, не заметившему их приближения. Арсентьев оглушил его прикладом, и разведчики во главе со своим бессменным командиром бросились вперёд с криком «ура!». Японцы разбежались, оставив оружие, ставшее трофеем кутеповского отряда. Вскоре пути двух офицеров разошлись. Ростислав Андреевич получил тяжёлое ранение, после которого был признан инвалидом, и целых два года провёл в родном имении, коротая время за чтением книг.
Поправив здоровье, Арсентьев вновь вернулся на службу. Его тянуло к разведывательной деятельности, но командование оставляло исполнительного офицера на штабных должностях. Карьера Ростислава Андреевича явно застопорилась. Он получил чин капитана, но вскоре произошла история, вернувшая ему погоны поручика. История была тривиальной. Два офицера поссорились из-за дамы, последовала дуэль, в которой Арсентьев, будучи близким другом одного из поединщиков, выступил в роли секунданта. Дуэль закончилась плачевно: друг Ростислава Андреевича был убит, а его противник серьёзно ранен, оба секунданта разжалованы. Возможно, Арсентьев никогда бы не простил себе этой несчастной истории, если бы она не свела его с женщиной, которой он вскоре безоглядно отдал сердце и сделал предложение.
Аделаида была прелестным созданием. Невысокая, хрупкая девушка с маленьким, живым лицом на тонкой, нежной шейке, с острым, чуть вздёрнутом кверху, пуговкой-носом, и умными, иконописными глазами под удивлёнными дугами бровей – вот, что увидел перед собой Ростислав Андреевич при первом знакомстве. Аля оказалась скромной, покладистой, начитанной юной особой, получившей прекрасное домашнее образование, талантливо музицировавшей и крайне далёкой от набирающего популярность типа эмансипированных девиц, равно как и от образа светских барышень. Арсентьев был очень удивлён, что такое невинное существо могло стать причиной кровопролитной дуэли. Сама Аля была совершенно подавлена последней, виня себя в случившемся несчастье. Она даже подумывала уйти от мира и посвятить жизнь Богу, но решительный натиск молодого поручика изменил её намерение. Она стала его женой, и Ростислав Андреевич увёз её в своё имение.
Несмотря на служебные неурядицы, то были самые счастливые годы его жизни. Аделаида оказалась не только преданной и любящей женой, но и великолепной хозяйкой. Дом Арсентьевых, запустевший после смерти бабушки без женской руки, теперь расцвёл. Отец, вышедший в отставку, не мог нахвалиться невесткой и привязался к ней, как к родной дочери.
В Четырнадцатом году со второй попытки Ростислав Андреевич поступил в Николаевскую академию Генерального штаба. Начавшаяся война поставила его на распутье: сердце офицера рвалось на фронт, разум требовал довести до конца начатое – окончить академию. Начатое Арсентьев оставлять не любил, к тому же надежда получить назначение на фронт, на линию огня, а не в очередной штаб для него, признанного медкомиссией «ограниченно годным» да ещё имеющего служебный проступок, была невелика. Взвесив всё и прозондировав почву, Ростислав Андреевич остался в академии…
В Шестнадцатом году стало известно о появлении в академии нового лектора – молодого генерала, только что приехавшего с турецкого фронта. Слухов о нем было множество, но самого его ещё никто не видел, а потому аудитория ожидала лекции с большим интересом и волнением. Наконец, в широко раскрытые двери вошёл совсем молодой, сухощавый, темноволосый генерал с худым, нервным лицом, черты которого казались заострёнными до резкости. Георгиевский крест, Георгиевская шашка и серая папаха в руке дополняли образ. Крупными нервными шагами лектор прошёл на кафедру и заговорил громким, резковатым голосом:
– Я – генерал Марков, приехал к вам с Кавказского фронта, будем вместе с вами беседовать по тактике, поменьше зубрежа; прошу на лекциях слушать, а главное, почаще меня останавливать; всякий вопрос, всякое несогласие несите сюда, ко мне, не оставляйте его при себе; дело военное – дело практическое, никакого трафарета, никакого шаблона.
Такое начало было собравшимся в диковину, а потому внимание ещё усилилось. Лектор говорил образно, выпукло, приводя огромное количество примеров из военной истории и личного опыта, почерпнутого из двух войн. Блестящая эрудиция дополнялась меткими и часто резкими умозаключениями. Резкость проступала во всём образе генерала. Даже движения его, жесты, которыми сопровождал он свою яркую речь, были резки и угловаты. Казалось, будто бы на кафедре вдруг запылал факел, обжигая сердца каждого присутствующего. Арсентьев слушал эту удивительную, ни на что не похожую лекцию, боясь пропустить хоть слово. Промелькнула мысль: как щедро одарила природа этого человека, столь многого достигшего и на военном, и на научном поприще к своим неполным сорока годам. А что же сам Ростислав Андреевич? Переступил тридцатилетний рубеж и остался в чине поручика…
Все лекции Маркова сопровождались большим количеством вопросов слушателей. Критика и возражения выслушивались лектором со вниманием и получали подробный ответ. То был обмен мнениями, блестящий поединок, в котором сверкали как мысли генерала, категорически порывавшие со всеми шаблонами прошлого и мятежно ищущие новых свободных путей, так и отклики на них из аудитории. Единой жизнью жили слушатели и лектор, в едином ритме бились их сердца, и эта атмосфера являла собой нечто феноменальное, небывалое.
Последнюю свою лекцию Марков закончил словами:
– Всё это, господа, вздор, только сухая теория! Забудьте все теории, все расчеты. Помните одно: нужно бить противника и, выбрав место и время для удара, сосредотачивайте там наибольшее количество ваших сил… Весь ваш дух должен быть мобилизован на месте удара! Хотя я здесь призван уверять Вас, что ваше счастье за письменным столом, в науке, но я не могу, это выше моих сил; нет, ваше счастье в подвиге, в военной доблести, на спине прекрасной лошади. На фронте, в окопах – вот где настоящая школа. Я ухожу на фронт, куда приглашаю и вас! Идите туда, на фронт, и ловите ваше счастье!
Восхищённые слушатели подняли своего лектора на руки…
После этого поручик Арсентьев отправился на фронт, добившись назначения в воюющую армию, несмотря ни на какие предостережения медиков. В боях Ростислав Андреевич проявил себя наилучшим образом и за проявленную доблесть был награждён Георгиевским крестом, а позже и Георгиевским оружием. Только приказ о производстве в следующий чин всё оставался лежать где-то под спудом. Знать, не всякому казаку в атаманах быть… Это тяготило Арсентьева, раздражало его честолюбие, но, тем не менее, впервые с японских боёв он ощущал себя на своём месте. Штабная рутина была для него мучением, а здесь, ежечасно рискуя собой и отвечая за жизни подчинённых, он чувствовал прилив жизненных сил и уверенности в себе. Лёгкое ранение, обострившее старую контузию, не заставило его лечь в госпиталь – слишком много времени было потеряно и без того – и поручик продолжал воевать.
Революция застала его в Галиции и стала тяжёлым ударом. Рушились вековые устои русского общества, устои, которым был свято верен поручик Арсентьев и его отец. Триада Православие-Самодержавие-Народность не было для него пустым звуком, но своеобразным Символом Веры, и гимн «Боже, Царя храни…» пел он всегда с воодушевлением. Фигура Монарха была для Ростислава Андреевича священной, и её низвержение представлялось кощунством. Крах Самодержавия Арсентьев ощутил, как крах всей Российской Империи, а с нею армии и его самого. Последующее события показали, сколь верным было это первое осознание произошедшего.
В разгар военных действий на фронте постоянно собирались митинги, уважение к начальству упало до минимума, офицеры стали бояться собственных солдат, ожидая от них удара в спину. Солдаты бросали винтовки, покидали окопы, оставляли фронт… Тыловые ораторы провозглашали:
– Нам чужой земли не надо, пусть она останется под австрияком. И своей земли достаточно, особливо у помещиков! Свою землю защищать будем, а на чужую воевать не пойдём!
В июле Семнадцатого в районе городка Подкамень судьба снова свела Арсентьева с уже получившим чин полковника Кутеповым. Вместе они, сопровождаемые лишь двумя ординарцами, двигались вдоль линии фронта, наблюдая его паническое бегство. Навстречу попадались бегущие солдаты, с руганью бросающие винтовки, и уже не было человеческой силы, способной их остановить. Ростислав Андреевич приходил в отчаяние. Не выдержав, он налетел на солдата сибирского стрелкового батальона:
– Стрелок, как тебе не стыдно бросать винтовку?! Подбери её!
Солдат обернулся, схватил винтовку и кинулся на поручика. Он несомненно убил бы Арсентьева, если бы не меткий револьверный выстрел Александра Павловича.
– Сволочи! В своих стрелять! – в сердцах выругался полковник и, приметив угрожающее движение дезертиров, вскинул руку с пистолетом: – Назад! Всех перебью!
Солдаты разбежались.
– А ведь вы спасли меня, господин полковник…
– Бросьте! Скачите в тыл, где хотите раздобудьте хоть взвод и защищайте переправу через Сереть.
У перелеска за Серетью Арсентьев приказал развернуть два орудия. С ним оставалось шесть человек. На опушке мирно щипали траву брошенные лошади. Внезапно из леса вышла целая толпа солдат.
– Вы куда? – крикнул поручик.
– Да воды испить.
– Назад! В окопы!
– Да пить хочется, ваше благородие, и всех наших офицеров перебило.
– Назад! Мало вам воды в реке?! – ледяным тоном процедил Арсентьев.
– Ступай сам туда, коли охота! Вы войну развязали – вы и воюйте, а с нас хватит!
– Взвод, на картечь! – приказал поручик. – Прямой наводкой по своим отступающим! Огонь!
Орудия развернулись, и над головами толпы пронеслась картечь. Солдаты угрожающе зароптали, но не стали рисковать и мгновенно исчезли в лесу…