В тесной комнате стали собираться участники совещания. Пришедший прежде других генерал Марков повалился на пол у стены и заснул. Скоро появились Алексеев, Деникин, Богаевский, атаман Филимонов и председатель Кубанского правительства Быч. Последним пришёл Романовский, разбудивший Сергея Леонидовича… Когда все собрались, Корнилов открыл заседание. Решить на нём предстояло один единственный вопрос: продолжать ли осаду города или необходимо отступить. И если всё-таки отступать, то в каком направлении. Вначале Лавр Георгиевич подробно обрисовал положение, а затем пригласил присутствующих высказываться:
– Положение действительно тяжёлое, и я не вижу другого выхода, как взятие Екатеринодара. Поэтому я решил завтра на рассвете атаковать по всему фронту. Каково ваше мнение, господа?
Генерал Романовский толкнул Маркова, вновь задремавшего у него на плече. Сергей Леонидович вскинулся:
– Извините, Ваше Высокопревосходительство, разморило – двое суток не ложился… – пояснил, с трудом приходя в себя.
– Мы считаем, что осаду нужно продолжать, так как всякое иное решение, по нашему мнению, означает общую неминуемую гибель! – твёрдо заявил Филимонов, поддержанный Бычом.
Глаза Сергея Леонидовича недобро блеснули, но он не стал высказываться сразу, уступив очередность Деникину. Антон Иванович был не менее категоричен:
– Необходимо немедленно отходить от Екатеринодара. При создавшихся условиях попытка взятия города – дело безнадёжное. Армия обескровлена, люди измучены, оружия нет. Мы погубим всех, если решимся на это.
К мнению Деникина присоединился Романовский:
– Первый порыв уже прошёл, настал предел человеческим возможностям, и об Екатеринодар мы просто разобьёмся. Неудача штурма вызовет катастрофу.
Богаевский, поразмыслив немного, задумчиво произнёс:
– Я не думаю, что город взять невозможно… Но удержать его нам не удастся… Даже взятие Екатеринодара, вызвав новые большие потери, привело бы армию, ещё сильную в поле, к полному распылению её слабых частей для охраны и защиты большого города. Тем не менее, я не могу с уверенностью высказаться в пользу того или иного решения…
– Ваше мнение, Сергей Леонидович?
– Я думаю, Ваше Высокопревосходительство, что, если я, генерал, так вымотался за эти дни, что в первый раз в жизни засыпаю на совещании, то каково должно быть состояние рядовых бойцов! По мне, так лучше не соваться, а поры дождаться! Я нахожу, что нужно отойти от города и двигаться по казачьим станицам в Тёрскую область. У нас ещё будут победы!
– Михаил Васильевич?
Все выжидающе посмотрели на старика Алексеева, известного с давних пор блестящим стратегическим умом, которому, правда, не доставало решимости и быстроты, иногда столь необходимых.
– Екатеринодар должен быть взят… – медленно произнёс Михаил Васильевич своим скрипучим голосом. – Но я полагаю, что лучше будет отложить штурм до послезавтра; за сутки войска несколько отдохнут, за ночь можно будет произвести перегруппировку на участке Корниловского полка; быть может, станичники подойдут ещё на пополнение.
– Итак, будем штурмовать Екатеринодар на рассвете первого апреля, – тотчас согласился Верховный. – Отход от Екатеринодара будет медленной агонией армии, лучше с честью умереть, чем влачить жалкое существование затравленных зверей!
Приказ о подготовке штурма после однодневного отдыха был отдан тут же. По окончании совещания генерал Марков поднялся из-за стола и заявил:
– У меня есть предложения, господа! Для подъёма настроения в войсках пусть кубанский атаман, правительство и Рада идут впереди штурмующих!
– Я не возражаю… – откликнулся Филиминов, а Лука Быч промолчал.
Покинув штаб, Сергей Леонидович устало бросил своим подчинённым:
– Наденьте чистое бельё, у кого есть. Будем штурмовать Екатеринодар. Екатеринодара не возьмём, а если и возьмём, то погибнем.
Когда участники совещания разошлись, Лавр Георгиевич остался наедине с Деникиным. Корнилов монотонно постукивал пальцем по столу, смотря куда-то вдаль, мимо Антона Ивановича, погрузившись в свои мысли. Позвякивал, ударяясь о дерево, перстень с иероглифами судьбы, разрывались снаряды где-то совсем рядом, стонали в соседней комнате искалеченные люди, многим из которых вот-вот суждено было уснуть в смерть. Смерть уже вступила в это небольшое здание, по-хозяйски ходила по нему, намечая жертву, прицеливаясь, чтобы не дать осечки на этот раз…
– Лавр Георгиевич, почему вы так непреклонны в этом вопросе? – тихо спросил Деникин, прерывая затянувшееся молчание.
Корнилов сцепил пальцы и ответил просто:
– Нет другого выхода, Антон Иванович. Если не возьмём Екатеринодар, то мне останется только пустить пулю себе в лоб.
– Этого вы не сможете сделать. Ведь тогда остались бы брошенными тысячи жизней. Отчего же нам не оторваться от Екатеринодара, чтобы действительно отдохнуть, устроиться и скомбинировать новую операцию? Ведь в случае неудачи штурма отступить нам едва ли удастся.
– Вы выведете… – проронил Корнилов.
Антон Иванович резко поднялся с места и произнёс взволнованно:
– Ваше превосходительство! Если генерал Корнилов покончит с собой, то никто не выведет армии – она вся погибнет!
И снова этот неподъёмный груз – «никто не выведет», «вся погибнет»… Нужно было уходить в зимовники. А лучше – в Сибирь… Как чувствовал Лавр Георгиевич, что не кончится добром этот Кубанский поход, а обернётся для армии Голгофой и Распятием… И неслучайной была та икона в Ольгинской – Положение во гроб… Гроб – вот, чем становится Екатеринодар для армии. Братская могила. И зев её уже раскрыт, и отступать некуда, потому что армия, её обескровленные остатки зажаты в тиски, и не вырваться из них… Отступить? Куда? Снова идти сквозь станицы, каждая из которых ощетинивается штыками и встречает огнём? Тот же гроб, та же смерть, но только растянутая во времени… Армия будет таять изо дня в день – для чего? Екатеринодар – по крайности, достойная цель. И погибнув у её стен, армия не узнает позора. А погибнув при отступлении, пожнёт позор, потому что отступление (бегство!) – всегда позор! Нет, довольно будет с этих бандитов гибели армии, её позора они не увидят, и не получат возможности ещё и тыкать грязными пальцами, насмехаться над беженством «кадетов». Они отпразднуют победу, но армия не будет побеждена. Потому что дух погибшей армии не будет побеждён. Армия принесёт себя в жертву на алтарь России, прольёт искупительную кровь, будет распята на её кресте, но не побеждена. Останется на земле её непобеждённый, непобедимый дух, который, может быть, достигнет русских сердец, заставит их биться по-новому. Но от армии побитой при отступлении не останется и этого… Нет иного выхода. Только штурм. Победа или смерть. И он сам, Верховный, поведёт послезавтра в последний бой свою армию. И иного не дано…
Когда растревоженный Деникин ушёл, Лавр Георгиевич отправился в свою комнату. Небольшое окно было завешено старым мешком. У печки стоял стол, специально перевезённый сюда из Елизаветинской, на столе была расстелена карта, на которой лежал браунинг, с которым Корнилов не расставался. Генерал затеплил свечу и, опустившись на единственный стул, стал смотреть на карту. За эти дни он запомнил каждую точку на ней и мог бы с закрытыми глазами начертить её на листке бумаги. Взгляд упал на тускло поблёскивающий браунинг. Впервые мысль свести счёты с жизнью посетила Лавра Георгиевича в роковые августовские дни, когда почти все предали его, отвернулись от него, затаились все, кто обещал поддержку и чествовал ещё несколько дней назад. Ничего нет тяжелее, чем разочаровываться в людях. И нет ничего труднее, чем бороться, не чувствуя рядом надёжного плеча, твёрдой почвы. Куда не ступи – болото, на кого не понадейся – предадут… Конечно, оставались верные офицеры. Но и их в критический момент оказалось немного – немного, открыто поддержавших – большинство предпочло безмолвствовать. Для любого дела нужны, прежде всего, люди. Мало воли и энергии вождя, но нужна всесторонняя поддержка, нужны умные, честные и готовые работать люди рядом с ним. А людей-то и не было! Авантюристы, прожектёры, фокусники… Они все играли в политические игры, не видя надвигающейся катастрофы, делали ставку на его имя, втягивая его самого в водоворот происходящих событий, сильно отдающих всеобщим безумием. И никогда нельзя было знать наверняка, не воткнут ли эти люди нож в спину. Если на фронте, стоя на наблюдательном пункте и замечая всё зорким глазом, Корнилов управлял боем, то в битве политической всё было наоборот: уже не он, а она управляла им. Когда-нибудь все узнают, что сделали с Корниловым… В Корниловы он пошёл не сам…
С самого начала, с того момента, как его призвали после Февраля командовать Петроградским военным округом, разные силы пытались использовать его авторитет в свих целях, а сами эти цели оставались туманны и переменчивы. Чёткая цель была у Гучкова: понимал Александр Иванович неизбежность большевистского восстания и считал, что именно Корнилов должен подавить его и навести в стране порядок железной рукой, потому и добивался его назначения командующим Северным фронтом. Но воспрепятствовал этому Алексеев, так рьяно воспрепятствовал, что пригрозил даже оставить пост главнокомандующего. И отправился Лавр Георгиевич на Юго-Западный, откуда до Петрограда ой как не близко было… А Гучков остался не у дел, как и почти все, стоявшие у истоков Февраля… Не таким простым делом оказалось управлять распадающейся страной. И в чьих руках оказалась власть? В руках этого вертлявого адвокатишки с непомерным честолюбием и эффектами, достойными ярмарочного шута, а не главы правительства! Консервативная общественность ждала чуда от Корнилова, провозглашённого «вождём партии порядка», но сама уклонялась от действий. Всеобщее бессилие и нежелание делать что-либо приводило Лавра Георгиевича в отчаяние. Ультиматум за ультиматумом отправлял он в Петроград, вопия о катастрофе, нарастающей на фронте: «Армия обезумевших тёмных людей, не ограждавшихся властью от систематического развращения и разложения, потерявших чувство человеческого достоинства, бежит. На полях, которые нельзя назвать полями сражений, царят сплошной ужас, позор и срам, которых русская армия не знала с самого начала своего существования… Выбора нет: революционная власть должна встать на путь определённый и твёрдый. Лишь в этом спасение родины и свободы. Я, генерал Корнилов, вся жизнь которого от первого дня сознательного существования доныне проходит в беззаветном служении родине, заявляю, что отечество гибнет, и потому, хотя и не спрошенный, требую немедленного прекращения наступления на всех фронтах, в целях сохранения и спасения армии для её реорганизации на началах строгой дисциплины… Я заявляю, что если правительство не утвердит предлагаемых мною мер и тем лишит меня единственного средства спасти армию и использовать её по действительному назначению – защиты родины и свободы, то я, генерал Корнилов, самовольно слагаю с себя полномочия главнокомандующего». Отдельные меры (возвращение смертной казни на фронте и др.) нехотя принимались, но каких усилий стоило добиться этого, каких тяжёлых потерь на фронте…