Собирались на Дону все оставшиеся не у дел политики: Милюков, Шульгин, Струве, Родзянко… Последний даже пожелал, чтобы его приписали к казачьему сословию, что и было сделано. На Барочной улице генерал Алексеев приступил к образованию Добровольческой армии. Осколки погибшей России оказались в одночасье сметены сюда, под защиту казачества. Доболтались, доигрались в свои политические игры, доспорились, дотщеславились… А теперь возложили надежды на казаков – выручайте! «Русская государственность будет создаваться здесь… Обломки старого русского государства, ныне рухнувшего под небывалым шквалом, постепенно будут прибиваться к здоровому государственному ядру юго-востока», – мечтали газеты. Ах, если бы, если бы!..
Целый поток знаменитейших имён России нескончаемой чредой тёк во дворец атамана. Явился однажды и Борис Викторович Савинков, расположился удобно в кресле, заговорил, как ни в чём не бывало (кажется, никто из этих людей не понимал собственной вины за случившееся, а лишь рьяно валили друг на друга):
– Я думаю, Алексей Максимович, вы не понимаете, что совершенно невозможно бороться против большевиков, не опираясь на крестьянство. Ведь настоящая Россия в огромной степени крестьянство, для крестьянства и во имя крестьянства. Иначе борьба окончится неудачей…
Митрофан Петрович взглянул на атамана и, по лицу его догадавшись, что Алексей Максимович собирается высказать бывшему террористу нечто резкое, торопливо заговорил сам:
– Нет, Борис Викторович, время демократии прошло. Мы рассчитываем на буржуазию и казаков.
Погорячились, погорячились тогда… Уж слишком невмоготу было счесть, что такой подлец, как Савинков, может дать дельный совет. А ведь он, как не печально, оказался пророком… И ведь быстро поняли это, и выдвинул атаман программу «паритета» прав всех групп и сословий донского населения. Но – опоздали! Совсем чуть-чуть опоздали! Уже успели оседлать этого конька большевики, и насулить крестьянам золотые горы… Зато предложение атамана встретило противодействие со стороны части казаков, которые упорно гнули линию на то, что власть на Дону должна принадлежать исключительно казакам, хотя они составляли менее половины донского населения. И вывернись, попробуй! Знать бы, где упадёшь…
А Савинков вскоре Дон покинул. Покинул после двух встреч с Корниловым. В первую упал перед ним на колени, каясь в предательстве, во второй просил дать ему дело. Лавр Георгиевич согласился, но предупредил:
– Смотри, Борис Викторович: ещё раз изменишь – повешу!
И исчез бывший террорист… Зато попытался явиться бывший его патрон флюгер Керенский. Алексей Максимович, узнав об этом, взорвался:
– Мало ему, что всю Россию погубил, так хочет и на Дону свою разрушительную работу продолжить! Вон! Чтобы духу его здесь не было. Не желаю его даже видеть, пусть лучше убирается прочь отсюда!
Сгущались тучи над Тихим Доном… Большевики захватили Ростов, отрезав Дон от остальных казачьих земель, и Каледин был вынужден двинуть все наличные силы для его освобождения. Страшно было пролить первую кровь, но иного выхода не было. Ростов был освобождён, а следом полковник Кутепов занял Таганрог. Большевистская пропаганда визжала о «зверствах калединцев». Опровергать эти клеветнические вымыслы вновь выпало Митрофану Петровичу: «Много ходит преувеличенных россказней о жестокости А.М. Каледина, проявившейся во времена ростовского дела. Да, несколько боевых стычек было жестоких: возле Нахичевани и во время осады ростовского вокзала, где… действительно красногвардейцев легло много, а их невысокая в то время боеспособность эти жертвы увеличивала (говорят, они шли в-открытую против вокзала). …Войдя в город, Каледин зверств, казней и т. д. не устраивал…»
Для обсуждения начавшейся де-факто гражданской войны собрался Войсковой Круг. Выступая перед ним, атаман говорил:
– Вы, может быть, спросите, почему же мы не покончили с большевиками одним ударом? Сделать это было не¬трудно, но страшно было пролить первым братскую кровь.
– Но кровь пролилась! – выкрикнул кто-то из зала.
– Кровь пролилась… – тихо повторил Алексей Максимович и добавил: – Я пришел сюда с чистым именем, а уйду, может быть, с проклятиями. Поэтому я ставлю вопрос о доверии себе и своим действиям и слагаю пока свои полномочия Войскового атамана.
Выступал на Круге и Митрофан Петрович:
– Я с тоской и мукой стоял над гробом тех юношей, которых мы похоронили. Я искал ответа: лежит ли эта кровь на моей душе? – и говорил: да, лежит. Но пусть лежит она не на мне только одном. Я принимаю ее на свою душу, но если потребуется моя кровь, то я отдаю ее за казачество. К этому я готов. Нет, не преступление то, что мы делаем, а осуществление гражданского долга. Мы, рискнувшие на этот шаг, совершаем его во имя тех целей, которые надо достигнуть, во что бы то ни стало. Я не стану вас призывать проливать свою и чужую кровь, но, когда приходят чужие и отнимают у нас Ростов, я заявляю: не боюсь я этой крови, ибо на ней строится великое будущее, так как пришел смертный час, а мы и Россия еще не хотим умирать…
Тяжек груз пролитой крови… И сколько ещё прольётся её на Дону! Казачьей крови, братской крови… Краса и гордость Дона, вольные и отважные казаки, истребят друг друга, осиротят благословенную эту землю – и за что же?.. И как отвратить напасть, как остановить, как вернуть разум потерявшим его?..
Заседание Круга завершил атаман. Мрачный и усталый, он произнёс твердым голосом:
– Власть – это тяжкий крест, который я взвалил на себя в этой борьбе с большевиками. Выйти победителем из нее мы сможем только в том случае, если все население Дона энергично поддержит своих избранников. Так, значит, борьба не на жизнь, а на смерть! Прошу верить, долг свой исполню до конца!
Что-то похоронное прозвучало в этих словах, полоснуло острым ножом по сердцу, предчувствие надвигающейся трагедии, неотвратимой и чудовищной, нависло над всеми присутствующими, и не смогла рассеять её ни старинная казачья песня в исполнении Агеева и других депутатов, ни лихая пляска Бадьмы Уланова… Нарочитое это веселье показалось ещё более страшным, чем мрачность, слишком похожим на поминки…
В первой декаде января большевистски настроенные казаки-фронтовики на своём съезде в Каменской объявили, что берут власть на Дону в свои руки, и выдвинули ультиматум, в котором донской атаман объявлялся вне закона, какая-либо помощь калединцам «со стороны местного населе¬ния или железнодорожного персонала» запрещалась, и декларировалось, что «всякий трудовой казак, который сбросит с себя иго Калединых, Корниловых и Дутовых, будет встречен братски и найдет необходимую поддержку со стороны советской власти».
Атаман встретился в Новочеркасске с представителями съезда во главе с председателем Военно-революционного комитета Федором Подтелковым. Последний потребовал передать им всю полноту власти на Дону. Требование это было в высшей степени нахальным, учитывая расстановку сил. Донское казачье войско насчитывало шестьдесят конных полков, шесть пеших батальонов, сто двадцать шесть отдельных кон¬ных сотен, тридцать семь батарей и пять запасных полков. Из всего это¬го числа воинских сил Подтелкова поддержали одиннадцать полков, один батальон, пять батарей, одна сотня и одна местная команда. По итогам выборов на Дону в Учредительное собрание, проводившихся в ноябре, за четвёртый казачий («Калединский») список проголосовало более сорока пяти процентов избирателей Дона. За большевистский пятый список отдали голоса менее четырёх процента избирателей. И, вот, выразители интересов от силы четырёх процентов избирателей с непревзойдённым апломбом заявляли теперь о намерении диктовать остальным девяноста шести процентам «свою волю», невозмутимо соглашаясь, что это обыкновенное насилие. Компромиссные предложения атамана, стремившегося сохранить мир на Дону, успеха не имели. Им, этим четырём процентам отщепенцев, было глубоко плевать и на Дон, и на мир, и на братскую кровь. Ради достижения своих целей они не собирались останавливаться ни перед чем, они не были связаны никакими рамками, а потому действовали вызывающе нагло, ничуть не заботясь о последствиях. Как могло случиться, что эта кучка людей стала вдруг доминировать, оказывать давление на абсолютное большинство, которое составляли крепкие, разумные, честные казаки?.. Непостижимо!
Разговор закончился ничем, а, между тем, к Новочеркасску стягивались красные войска. Добровольческий штаб был перенесён в Ростов. Корнилов не разделял мягкости Донского правительства, выговаривая Алексею Максимовичу, что нужно меньше цацкаться с обнаглевшими бандитами, а куда полезнее пустить кровь. Теперь, когда возникла зримая угроза казачьей столице, атаман решил собрать членов правительства и Круга, дабы обсудить сложившееся положение и выработать план действий. Митрофан Петрович посоветовал пригласить также Алексеева и Корнилова. Однако, из-за напряжённой обстановки под Ростовом последние приехать не смогли, вместо них на совещание прибыл начальник штаба Добровольческой армии генерал Лукомский.
– Господа, к сожалению, ситуация на фронтах очень тяжелая. Дон окончательно развалился, и спасти положение весьма трудно. Без Добровольческой армии нам не отстоять Дон, – заявил атаман и повернулся к Александру Сергеевичу: – Поэтому я просил бы вас, Ваше Высокопревосходительство, передать генералам Корнилову и Алексееву нашу настоятельную просьбу сосредоточить главные силы Добровольческой армии в Новочеркасске и на подступах к нему.
Лукомский, непроницаемый как всегда, поднялся с места и, извинившись за отсутствие своего начальства, ответил:
– Зная о вашем желании сосредоточить Добровольческую армию под Новочеркасском, они считают это нецелесообразным, опасаясь, что мы потеряем Ростов, и Добровольческая армия попадет под Новочеркасском в ловушку. Этим мы погубим начатое дело. Они приняли решение отступать на Кубань и просят вас скорее вернуть в Ростов офицерский батальон.
– Я отдал соответствующее распоряжение, – угрюмо отозвался Алексей Максимович.