— А сметанка от той самой коровы? — спросил Петр, зарываясь в пухлую румяную лепешку чуть не по уши.
— От нее, от нее, голубушки.
— Ммм, хороша! Придется, Василь Иванович, охранить хозяйку-то, а?
— Ну спасибо, хозяюшка! Угодила нам! — Чапаев аккуратно вычистил остатками лепешки миску. — Прямо тает во рту твое угощение. Попомни: сам Чапаев твою снедь похвалил!
Хозяйка раскраснелась от удовольствия, но ответить ничего не успела: отворилась дверь, и в горницу, пригибаясь под притолокой, зашла группа командиров. Приглушенным разноголосием они поприветствовали начдива, он, остро глянув на них, пригласил всех к чаю. Последовал вежливый отказ: уже почайпили. Чапаев сделал жест, как бы не соглашаясь, и Исаев принялся собирать для пришедших посуду.
— Так что с приказом Тухачевского делать будем? — сразу ухватил быка за рога немногословный, коренастый Луговенко, начштаба дивизии.
Исаев тем временем поставил перед каждым по стакану с чаем, все принялись пить его, громко откусывая сахар, ожидая решения начдива. Чапаев не торопился отвечать. Он сидел откинувшись к стене, покручивая кончик уса. Слышалось только хрупанье сахара да сопение чаевников.
Чапаев думал. По замыслу Фрунзе, как Чапаев понимал его — а он весь жил идеей этого контрудара, — наступление следовало разворачивать северо-восточнее Бугульмы. Вчерашний же приказ командарма Пятой требовал повернуть дивизию на северо-запад. Тухачевский — горячий и хитрый командир; дерзко решил он окружить корпус генерала Войцеховского, зайти ему чуть ли не в тыл. Доброе дело! Знатное дело. Да вот будет ли Войцеховский тем временем стоять на месте? И он ведь не дурак! А если генерал переместится да и сам ударит во фланг? А штыков, сабель и артиллерии у него раза в два поболее, чем в 25-й дивизии…
— Карту!
Мигом очищен от посуды столик, расстелена буро-зеленая бывалая карта, все головы склонились над ней…
Началась трудная, кропотливая работа: один за другим входили по вызову в избу начальники конных разведывательных отрядов, срочно посланных в район Бугульмы тотчас после получения приказа командарма Пятой. Придирчиво выпытывая у каждого самые малейшие подробности, Чапаев наносил на общую карту все, что ему докладывали.
— Да, осторожен генерал, — часа через два задумчиво протянул Чапаев, разгибая спину. — Умен! Или пронюхал что-то, или сам сообразил: все данные, что он стал перемещаться вот сюда — в сторону Уфы. И значит… Ты понимаешь, комиссар, что это значит? — обратился он к Фурманову.
Тот встал, покуривая трубку, заходил по комнате. Перемещение Войцеховского значило, что выполнение нового приказа — дерзкого и смелого по замыслу — тем не менее ставило дивизию Чапаева под фланговый удар заведомо более сильного противника, потому что генерал Войцеховский оказался осторожней и дальновидней, чем предполагал Тухачевский. А невыполнение Чапаевым важного приказа в условиях острых непрерывных боев, да еще при старой репутации партизана и анархиста, было чревато незамедлительным отстранением Чапаева от командования, и Фурманов знал, что сам начдив это отчетливо осознает.
— Что ж ты решаешь, Василий Иванович? — с интересом спросил он. Чапаев встал и тоже заходил по комнате — быстро и гибко.
— Как думаешь, — неожиданно спокойно спросил он. — Тухачевский — мужик умный?
Умный ли? Для Фурманова этот вопрос никакой сложности не составлял: то, что он знал о молодом командарме, безусловно говорило за это. Но…
— В этом ли соль, Василий Иванович? — попыхивая дымком, спросил он. — И умные бывают амбициозные. А в этом смысле я о нем ничего не знаю.
Ни слова не говоря, Чапаев снова склонился над картой. Десятки мелочей, добытых разведкой, говорили за то, что Войцеховский уходит из-под задуманного удара и развертывает свой корпус для броска во фланг 25-й дивизии.
— С дворянским гонором, значит? — переспросил Чапаев. — А тебе ясно, комиссар, что ждет нас, если мы выполним вчерашний приказ? — И он провел резкую черную стрелу, перечеркивая красный контур своих бригад. — Я думаю, каждому должно быть это ясно-понятно, если он не последняя контра. А если кому и неясно, так я из-за этого своих бойцов понапрасну тратить на погибель не буду!.. И белую шкуру Войцеховского трепать не перестану! Вот так! — Он ходил гибкой, кошачьей походкой из угла в угол по комнате. — И не верю я, что командарм-пять из-за гонора-амбиции будет настаивать на приказе, не хочу верить! — Чапаев ударил кулаком по хрустнувшему столику. — Михаил Васильевич о нем упоминал по-доброму, а уж он людей понимает. Ну, а если…
Фурманов с глубоким удовлетворением глянул на Чапаева, кивнул.
— Ну, а если… Главное, перед революцией мы будем правы. Значит, можно доказать.
Чапаев вскинул на него при слове «мы» глаза.
— Пиши приказ, — решительно обернулся он к Луговенко. — Учитывая новую обстановку, задание всем бригадам меняем…
— Но, Василь Иванович…
— Вот тебе и «но». Чтобы через полчаса новый приказ был составлен: семьдесят третью — сюда, семьдесят четвертую — сюда, семьдесят пятую — нацель сюда. — Он энергично провел три красные линии на северо-восток. — А как отправишь приказ по бригадам, от моего имени напиши командарму Пятой. Объясни, что нами установлен отход корпуса Войцеховского с прежнего места. Выполнение вашего приказа приведет наш удар на пустое место и поставит дивизию под контрудар белых по правому флангу. Вот почему и просим вашего изменения приказа по армии в таком-то смысле. Он поймет, должен понять! А нет — пускай летит одна голова Чапая, чем десять тысяч голов, потребных для мировой революции. Ясно? Выполняй!
— Василь Иванович, ставь и мою подпись, — все так же попыхивая трубкой, мягко сказал Фурманов. — Уж пусть летят две головы вместе, чего ж порознь?
— Так ведь и моя голова что-то весит, — весело добавил Луговенко. — Не серчай, Василь Иванович, но и я подпишу твое письмо.
— Вот и хорошо, — как-то трудно, с глубоким раздумьем и без свойственной для него живости согласился Чапаев, — на миру и смерть красна. Значит, через полчаса вернусь, подпишу приказ, а пока поеду, потолкую еще с Троицким: артиллерийский глаз — зоркий глаз, он такое примечает, что нам и невдомек…
Это было пятого мая. Седьмого мая полевой телеграф отстучал короткую депешу на имя Чапаева, Фурманова, Луговенко: командарм-5 Тухачевский решение Чапаева утверждал и в новом приказе по Пятой армии придавал именно то единственно целесообразное направление 25-й дивизии, и более того — также и 26-й, по которому бригады Чапаева уже решительно двинулись двое суток назад.
Безусловно, это решение высоко характеризует молодого талантливого полководца Тухачевского. Но мы упростили и спрямили бы историческую истину, если бы остановились лишь на событиях пятого и седьмого мая (хотя бы факты и были воспроизведены точно): ведь между пятым и седьмым было и шестое мая. А документы свидетельствуют, что Тухачевский был первоначально крайне раздражен письмом из чапаевской дивизии: оно, с его точки зрения, не только сводило на нет большую, тщательно выполненную оперативную работу, проведенную его штабом по разработке эффективнейшей, как ему представлялось, операции, но — главное — лишало подчиненную ему армию возможности нанести долгожданный весьма серьезный удар по противнику, лишало столь крупного успеха. Вот почему, ничего не отвечая Чапаеву, он по прямому проводу сразу же обратился в штаб Фрунзе, зная личное влияние Фрунзе на Чапаева. К аппарату подошел Новицкий. Выслушав гневное, негодующее сообщение Тухачевского, Новицкий высказал спокойное предположение, что командарм-5, видимо, что-то в письме Чапаева не понял, и посоветовал еще раз внимательно в этом письме разобраться. Не напрасно же, отвечал Тухачевскому старый опытный профессионал войны, Фрунзе высоко ценит талант Чапаева и поручает именно этому начдиву наиболее сложные, требующие самостоятельного мышления операции, которые Чапаев до сих пор всегда выполнял успешно… К чести Тухачевского, он воспринял охлаждающий разговор с Новицким именно так, как требовалось от полководца-революционера, для которого общее дело — превыше всего: он вновь вернулся к анализу обстановки. Результатом изучения новых разведданных явился приказ, согласно которому, как мы уже знаем, в направлении, предложенном Чапаевым, двинулась не одна 25-я дивизия, но вслед за нею и 26-я, а чуть позже и 27-я — штатные дивизии Пятой армии.
Прямым следствием этих оперативных действий было то, что девятого мая 73-я бригада Ивана Кутякова в ожесточенном встречном (а не фланговом!) бою одержала решительную победу над Ижевской бригадой корпуса Войцеховского, а 74-я бригада ударила всей силой по смешавшейся 4-й дивизии белых и также разгромила ее.
Получив эти сведения, осторожный Войцеховский 11 мая отдал приказ о срочном отходе оставшихся частей на восток — только это и помогло ему спастись от окончательного разгрома, и 13 мая 27-я дивизия армии Тухачевского овладела Бугульмой. Конечным следствием всей этой операции явилось твердое решение Фрунзе: пришло время нацеливать главный удар всех своих армии непосредственно на Уфу.
«ТЫ ХОРОШО ИГРАЕШЬ В ШАХМАТЫ, КЫЗЫЛ-ГЕНЕРАЛ…»
— Смелый ты человек, кызыл-генерал! Атакуешь королем. Не всякий отважится.
— Приятно слушать похвалу столь искусного игрока, как ты, курбаши. Позволь заметить, что я угрожаю твоему коню.
— О, кызыл-генерал, красный генерал, это беда небольшая: мои кони — как ветер в пустыне, сейчас они здесь, а вот их уже и нет… Эй, кто там? Кофе нам! — Мадамин-бек повелительно хлопнул в ладоши.
— Ветер может улететь за горы, курбаши, а твоим коням с шахматного поля уйти некуда. Вот мой офицер перекрыл им все проходы. — Фрунзе отхлебнул из крошечной чашечки. — Спасибо за кофе, отменный вкус!
— Уж не этот ли офицер? — Мадамин-бек с тонкой улыбкой посмотрел на невысокого худощавого адъютанта в гимнастерке, выгоревшей под злым солнцем Средней Азии. — Вам не жарко, дорогие гости? — Курбаши что-то коротко и гортанно бросил басмачу, неподвижно стоявшему у окна. Тот поклонился и распахнул створки. В комнату ворвался разноголосый говор, конское ржание, клацание оружия, возбужденные выкрики.