— Я слушаю, сэр. — Она обворожительно улыбнулась.
— Очень умные и очень богатые люди решили, что я должен работать в другом месте, скажем, где-нибудь восточнее, или южнее, или западнее, а может быть и северное… А вместо меня останетесь здесь вы, дорогая Нелидова. Какая карьера, а? Какой счет в банке, а? О, мадам, тысячи претендентов будут лежать у вас в ногах.
— Насчет ног они и сейчас не брезгуют, — злобно отрубила Нелидова, по необъяснимой ассоциации вспомнив исчезнувшего неожиданно Безбородько.
— О, какой язык! Какой язык! — одобрительно покачал головой Уильямс. — Как сабля у этого… у друга вашего покойного мужа, у Плясункова…
— Да, у Плясункова. — Нелидова взяла себя в руки: этот старый черт, оказывается, знает, кто разгромил восстание в Ставрополе, от кого она бежала недавно в Самару, очертя голову, бросив Долина и других. Не подсунул бы Уильямс ей за это «пирожка». Она с испугом глянула краешком глаза на опустошенный котелок. Но, впрочем, зачем же тогда предлагать ей карьеру?..
Костер дымил, догорая. Яркой полосой зажглось небо на востоке — вот-вот брызнет первый луч. Облака в зените уже пылали желтизной.
— Да, миссис, борьба с большевиками оказалась трудней, чем многим представлялось первоначально. В свое время я предупреждал об этом! Но мы не должны отказываться от борьбы, нет! Мы должны только действовать острее, умнее. Я установил прочную связь с Южной группой казачьих войск Колчака. Все это будет передано вам. Наше руководство действительно очень ценит вас.
«Ну, значит, показалось, — с облегчением подумала Нелидова, которая уже явственно почувствовала приближение сильных резей в животе. — Ох уж эта уха, ох уж все эти угощения…» И она со вниманием начала слушать Уильямса.
— Ваша главная цель — восстания, восстания и восстания в казачьих станицах, в совершенно ослабленном тылу у этого… у Фрунзе. Итак, слушайте внимательно… — Он методично и последовательно стал диктовать ей явки, имена, пароли.
Она внимательно слушала и повторяла всё вслед за ним.
Так прошло около часа. Затем она, не стыдясь Уильямса («Ах, сэр, какие между нами могут быть условности?.. Да к тому же вы, по-моему, простите, не столько мужчина, сколько бумажник из крокодиловой кожи»), выкупалась, освежилась и, натянув на мокрое тело платье, повторила все выученное, но уже не как школьница — ученица, а как деловой партнер: в конце концов, руководитель района беседует с руководителем другого района — какое может быть неравенство? Тем более что она молода, дело знает отлично, перспективна и, надо думать, далеко не все большие начальники там наверху будут так же бесчувственны к ее прелестям, как этот старый импотент… В общем, трудно сказать, кто с кем должен говорить искательным тоном…
— Да, миссис, у вас прекрасная память. Вообще, вы далеко пойдете. Если не зарветесь. Если не забудете, как бежали из Ставрополя, из Самары. От Плясункова и других.
«Ах, угрожать? Шантажировать? Ну смотри мне, старая щука, мы еще встретимся и тогда посмотрим, чей желудок крепче!»
— Нет, сэр, я ничего не забуду. Я всегда буду помнить вас и все ваши уроки, — с милой улыбкой, но так, что у него похолодело внутри, пообещала она.
— До встречи. В случае победы — в Петербурге. А нет — в Лондоне. — Он с безупречной, вежливостью склонил голову.
Она повязала косынкой свои пышные волосы цвета вороньего крыла и вошла в лодку, подобрав подол так, чтобы раннее солнышко без помех ласкало ее ноги.
Старый рыбак, подвернув брюки и зайдя по колено в воду, столкнул лодку, и молодая, простенько одетая саратовская мещаночка медленно поплыла по реке, чуть касаясь воды веслами…
На прощанье шаль с каймою
Ты на мне узлом стяни:
Как концы ее, с тобою
Мы сходились в эти дни,—
донесся до него ее ленивый, полный презрения голос.
29 мая 1919 годаМосква
СИМБИРСК
29. V.1919 г.
По Вашему настоянию назначен опять Каменев. Если мы до зимы не завоюем Урала, то я считаю гибель революции неизбежной. Напрягите все силы. О каждом трении Каменева со штабом своевременно телеграфируйте мне шифром. Следите внимательно за подкреплениями; мобилизуйте поголовно прифронтовое население; следите за политработой. Еженедельно шифром телеграфируйте мне итоги. Прочтите эту телеграмму Муралову, Смирнову, Розенгольцу и всем видным коммунистам и питерским рабочим. Известите о получении. Обратите сугубое внимание на мобилизацию оренбургских казаков. Вы отвечаете за то, чтобы части не начали разлагаться и настроение не падало. Не увлекайтесь оперативной стороной.
«ХВОЙНАЯ ДРЕВЕСИНА, АЭРОПЛАНЫ, ЭКСПЕРТЫ-ЭКОНОМИСТЫ, ЛЕГКИЕ СПЛАВЫ…»
— Тяп да ляп — не выйдет корабль… Слыхали такие стихи, Феликс Эдмундович?
— Стихи? — удивленно поднял брови.
— Да, стихи.
Тяп да ляп —
не выйдет корабль,
а воздушный —
и тому подавно.
Надо, чтоб винт
да чтоб два крыла б,
чтоб плыл,
чтоб снижался плавно…
— Маяковский, видимо?
— Он. И не мудрено, что не слыхали. Еще не напечатано.
— Это что же, он по вашей просьбе, Михаил Васильевич, в виде добавочного аргумента к нашей беседе подготовил? — Дзержинский иронически поднял брови.
Шла к концу деловая беседа: Председатель Высшего Совета Народного Хозяйства и Председатель Революционного Военного Совета, он же народный комиссар по военным и морским делам, более часу обсуждали претензии, предъявленные авиастроителями хозяйственникам.
— Когда мы с Луначарским вырабатывали проект недавней резолюции «О политике партии в области художественной литературы», встретился я с Маяковским. Часа три проговорили.
— Я думаю, с автором поэмы «Ленин» говорить было действительно интересно. Неровный поэт, по удивительно талантливый!
— А как жадно он слушает! Честно говоря, жрецы искусства очень любят о себе поговорить, а Маяковский сам у меня все выпытывал, буквально выпытывал — об армии, о флоте, об аэропланах. Вот, прислал на днях мне свои новые стихи. А знаете, о задачах искусства мы с ним, оказывается, судим довольно похоже.
— О, это любопытно! — Дзержинский улыбнулся. — Хотя, впрочем, поэт революции и полководец революционной армии — почему бы им сходно и не мыслить? На чем же вы сошлись?
— Яркость, верность правде, партийность и постоянный поиск как право и обязанность художника. Однако мы немного отвлеклись, Феликс Эдмундович. На прощанье хочу подытожить. Первое: вопросом поставки особо качественной хвойной древесины для нужд авиации вы займетесь лично. Так?
— Так.
— Второе: попросим экспертов установить такой порядок оплаты этой древесины, чтобы заготовителям было выгодно ее поставлять на деревообработку, а деревообрабатывающим предприятиям — на самолетостроительные заводы. Правильно?
— Так.
— Третье: наши военные специалисты должны изыскать пути, чтобы снизить требования к природной древесине за счет наилучших способов ее обработки.
— Правильно.
— Четвертое: и военные, и гражданские специалисты будут усиленно искать металлические сплавы, которые были бы легки, как древесина, и в то же время не превышали бы стоимости черных металлов. Будущее самолетостроения — в этом. Так?
— Все правильно.
Дзержинский встал, оправил гимнастерку. Встал и Фрунзе. Дзержинский подошел к высокому окну, забарабанил пальцами по подоконнику: семь лет тому, назад, 6 июля 1918 года, могли ли они с Фрунзе хоть отдаленно представить этот разговор — хвойная древесина, аэропланы, эксперты-экономисты, легкие сплавы?.. Он, Дзержинский, был тогда, ровно семь лет тому назад, захвачен в Покровских казармах левыми эсерами в плен, а Фрунзе на маленьком броневичке ездил вокруг этих казарм, разведывал подходы и подъезды для атаки. «Как летит время! Семь лет… Если бы так же оно пролетало в ссылках и тюрьмах! Нет, там дни текли совсем иначе…»
Крепкий, с тугими, сильными плечами, веселый и ясноглазый стоял рядом с ним первый полководец республики. «Фронты, ВЧК, борьба с безнадзорностью, авиация, поэзия, железные дороги — все это и у меня, и у него ради одного: ради счастливой жизни человечества».
— О чем задумались, Феликс Эдмундович?
Дзержинский покачал головой. Ответил негромко:
— О Покровских казармах… О Чека… О стихах… О том, что вся наша жизнь отдана революции.
— Да. Помню эти казармы. — Фрунзе улыбнулся. — Одолели тогда, победим и сейчас. Так?
Дзержинский без слов пожал его протянутую на прощанье руку.
3—4 июня 1919 годаДеревни Трифоновка — Лавочное
Мчится, тяжело погромыхивает на ухабах походная кухня. Сидят на облучке два красноармейца, весело переговариваются. А что им? Обед сварен, будет доставлен в срок. И невдомек бойцам, что незаметно проскочили они необходимый поворот и едут прямо навстречу собственной смерти, которая не за горами уже, а вот — за этой последней извилиной дороги, в этой деревне, занятой белыми.
— Тпру! — весело командует кашевар, натягивая вожжи у крайней избы. — Здорово, мужики! А где здесь хозчасть Интернационального полка дивизии товарища Чапаева?
— Охти вам! — испуганно всплеснул руками один из крестьян, сидевших на завалинке, увидав красные звезды. — Братцы, тикайте отсюда, у нас еще белые!
Побледнел молодой боец, стал отчаянно дергать вожжи, чтобы развернуть коней, но тут из дома выскочило пять казаков — без поясов, но с винтовками.