— А ну, слазь оба! Давайте сюда, в хату!
И еще не все было потеряно — ударить бы кнутом по коням, понеслись бы они во весь опор, а там — подстрелили бойцов или нет, это дело случая, а могли бы и уйти. Но уж очень благодушно перед нежданной встречей были настроены молодые красноармейцы, и грубый окрик застал их врасплох. Медленно, как больные, слезли они со скамьи, устланной сеном, и, подталкиваемые стволами, вступили в большую избу. А там, за широким столом, уставленным разной снедью и водкою, обедало с дюжину матерых казаков. В углу под образами сидел старший из них — могучий, вислоусый казачина с двумя «Георгиями» на распахнутой гимнастерке и маленькими на его медвежьих плечах погонами сотника.
— Ваше скородь, поймали красношкурых разведчиков! Приехали, вишь, с кухней для отвода глаз, — бойко доложили ему.
Пристально глядя на совсем жиденьких против него пареньков, бывший вахмистр, ныне офицер Охрименко опрокинул в рот стакан с остатками водки, звучно откусил соленый огурец и низко, накаляясь яростью («И от таких сопливых уже месяц как бежим?»), спросил:
— Какой части?
— Интернационального двести двадцать второго полка двадцать пятой дивизии товарища Чапаева! — четко доложил рыжий, веснушчатый кашевар.
— Тырнационального… Так… Разведчики, значит?
— Никак нет, кашевары мы.
Охрименко выбрался из-за стола и подошел к пленным, нависнув над ними, как громоздится темная гора над тонкими зелеными березками.
— Так вашу… А где ваш полк сейчас?
— Должон быть в этом селе, а раз нету, так не знаем.
— А сколько штыков у вас в полку?
— А это мы не знаем, — побледнев до самой последней желтизны, отвечал боец.
— А ты, значит, кашу варил? — тяжело дыша, спрашивал Охрименко.
— Варил, — еле слышно шепнул кашевар.
— А на сколько же персон ты варил? А? — дико заорал офицер. — Говори, не то сейчас мозги вышибу!
— На всех варил, — едва шевеля губами, вымолвил пленник.
Хрясь! Страшный удар пудового кулака обрушился ему на переносицу и отбросил паренька к стене. Широким черным потоком хлынула кровь, она мгновенно залила все лицо, рубаху, штаны, полилась на пол.
— А! — с пьяным криком казаки бросились насмерть забивать пленных: ногами, кулаками, еще ногами, еще кулаками!
— Стой, дьяволы! — заорал Охрименко. — Стой! Так они живо отойдут в царство небесное, дешева будет расплата за нашу земельку! А ну, вяжи их к стульям!
С бойцов посдирали гимнастерки, посадили их и привязали веревками к стульям.
— А вот так, а вот так! Равноправия захотели, голытьба проклятая? Бог тебе равноправие! Ну, продолжай. — И он передал своим кровавым сподвижникам нож, которым начал резать кривую пятиконечную звезду на спине у кашевара. — А ну, кто там, соли сюда!
Один из бойцов глухо стонал, скрежеща зубами, только обильный ног залил ему лицо, другой закричал нечеловеческим криком, когда казаки начали сдирать с его спины кожу.
— Ну, сколько у вас бойцов, гад? Отвечай! — Охрименко поднял за чуб сникшую голову с закатившимися глазами. Кашевар открыл свои померкшие глаза, и дикая ненависть засветилась в них. Собрав последние силы, он плюнул кровью в лицо палачу. Со звериным ревом тот отшатнулся и стал шарить у пояса шашку; не найдя ее, он бросился к стене, выхватил из ножен оружие и рубанул бойца по руке. Тогда и другие, озверевшие от крови, злобы и водки, казаки начали добивать свои жертвы — табуретами, бутылками, ножнами.
Вдруг неподалеку звонко лопнул выстрел, за ним другой.
— Братцы! Красные близко! — вскочил в избу казак.
— Тихо! Этих — в навоз! — Охрименко быстро стал опоясываться. — Седлать коней!
Четверо потащили замордованных пленников в хлев, остальные заметались по комнате, собирая вещи, оружие. Через несколько минут все повысыпали наружу.
— Ты! — Охрименко притянул к себе полумертвого от испуга хозяина дома. — Молчать! Мы скоро вернемся. Проболтаешься — зарублю! — И он отбросил его прочь.
За селом слышались частые выстрелы, беспорядочные крики «ура!».
— По коням! За мной! — И они вихрем умчались прочь от приближающегося боя. Не прошло и пяти минут, как по улице мимо избы молнией промчались красные кавалеристы — конный взвод под командой Григория Далматова отрезал путь отступающей белой пехоте. Когда погоня кончилась, Григорий отдал приказ бойцам спешиться и отдохнуть, а Еремеичу и Фролову собрать всех пленных вместе.
Не торопясь, шагом возвращались бойцы к просторной избе на краю деревни.
— Здравствуй, хозяин, — обратился Григорий к крестьянину, который, схватив щеки как при зубной боли, сидел около своего дома. — Можно у тебя отдохнуть?
— Родные вы мои! Что было, что было-то… Заезжайте скорее, только сперва бабы кровь отмоют — весь пол, все стенки в крови! — И пожилой, тертый-перетертый жизнью мужичонка неожиданно закричал тонким голосом и стал биться лбом о крыльцо.
— Что такое? Что случилось? — Григорий спрыгнул с коня и бросился к хозяину.
Тот оторвал от стены залитое слезами лицо и стал совать рукой в сторону конюшни:
— Там… там… В навоз двоих ваших зарыли, детишки еще совсем… Может, дышат еще…. О, душегубы окаянные, что наделали-то!..
Далматов и его бойцы бросились в конюшню и осторожно стали снимать с кучи навоза в углу слой за слоем, и вот показались измазанные, окровавленные, обезображенные тела замученных бойцов. Принесли воду, стали обмывать лица, грудь, руки. И вдруг из-под навоза показалась вырезанная на спине у первого пятиконечная звезда.
— Ах сволочи! А-а-а! За нашу красную звезду мстят! — закричал Григорий и выскочил из конюшни. Он схватил старика за грудь и стал трясти его. — Кто? Кто это сделал? Говори!
— Здоровый такой казачина сотник Охрименко всем распоряжался, он и повинен…
— Где он? Говори!..
— Да ускакали все как раз перед вами…
Далматов вскочил на коня и наметом бросился со двора на улицу.
«Вы нас за наши идеи мордуете? За нашу всесветную совесть мучите? Ах вы, кровавые вампиры! Я вам покажу сейчас все пять концов красной звезды!»
— Гриша! Гриша! Товарищ, командир! Стой! — услыхал он голос Фролова. — Стой, ты куда?
Далматов чуть придержал копя, яростно и нетерпеливо поглядывая на догонявшего его друга. Запыхавшись, Володя радостно отрапортовал:
— Товарищ командир! По деревне захвачено и взято в плен семьдесят два белых солдата. Мобилизовал две подводы для сбора оружия.
— Где пленные?
— А вон там… Стой, чего это с тобой?..
Далматов ветром понесся к пленным. Они сидели на траве и слушали Еремеича, который что-то говорил им.
— Охрименко есть? — закричал Григории, подскакав к ним. — Я спрашиваю, кто Охрименко, ну? Ты? — Он направил коня на дородного пожилого солдата. Тот испуганно упал на землю, крестясь дрожащей рукой:
— Быстрых, Быстрых мы, это кто хочешь скажет.
— Григорий, ты что? — Еремеич сурово встал перед Далматовым. — Опомнись!
— Опомнись? А ты видел, что они с нашими бойцами сделали? Звезды нарезали, живьем истерзали! О, палачи проклятые! Встать! Всем следовать вперед! Ну!..
Еремеич твердой рукой схватил за уздечку пляшущего Ратмира и, глядя в глаза Григорию, тихо произнес:
— А ты уверен, что палачи — среди этих? А? Всю работу нам сорвать хочешь? Семьдесят солдат от советской власти отпугнуть хочешь, так что ли? — Два взора столкнулись: один горячий, бешеный, другой — холодный, властный, едва ли не презрительный.
— Эх, Еремеич, — промолвил Григорий, — если б ты видел… — Взгляд его понемногу становился осмысленным.
— А ты думаешь, я не видел такого, что тебе и не снилось? — Старый большевик отпустил поводья Ратмира: — Эх, сынок, голову только не надо терять: бывает, потом и не подберешь. — Он повернулся к пленным, громко скомандовал: — К месту злодеяния — шагом арш! — вскочил на коня и вместе с Далматовым погнал всю толпу к дому на околице.
Там на дворе, перед окнами, уже лежали обмытые мертвецы со сложенными на груди посеченными руками. Их вид был страшен. Пленные закрестились, стащили фуражки. Григорий соскочил с коня, подошел к трупам и бережно перевернул их на живот — спекшимся мясом засияли синие, фиолетовые звезды на спинах.
— Что за базар такой? — вдруг раздался начальственный звонкий голос.
К дому подъехал в сопровождении Фурманова и Петра Исаева Чапаев.
Григории встал с колен и, приложив руку к козырьку, отрапортовал:
— Товарищ начдив, отдаем последнюю честь зверски замученным красным героям!
Все расступились, и Чапаев увидал трупы.
Что-то в лице его дрогнуло, глаза сузились, как от боли. Он спрыгнул наземь, сорвал с головы папаху и подошел к мертвым бойцам.
— Товарищи! — пронзительным высоким голосом яростно закричал Чапаев, обращаясь к красноармейцам и крестьянам. — Так поклянемся же над этими павшими героями, которых зверски замучали беляки, бить колчаковцев и всякую погань, чтобы они знали, что вечное сияние красной звезды никто не сможет погасить! Клянемся!
— Клянемся!! — был громовой ответ. Среди пленных прошло шевеление, с ужасом смотрели они на красных бойцов.
Вперед быстро вышел Фурманов:
— Дорогие товарищи! Очень правильно говорил наш командир дивизии товарищ Чапаев, что мы без пощады до полного разгрома будем бить проклятого врага! Будем бить так, чтобы духу не осталось на нашей земле от ненавистных злодеев! Но, товарищи, посмотрите на этих замученных героев: неужели мы когда-нибудь станем такими, как их убийцы? Нет, мы никогда не будем такими, как белогвардейские псы: если уж противник попал к нам в плен, мы сохраним ему жизнь, потому что мы не дикие звери, подобные тем, которые истязали и убили двух наших героических бойцов. Имена палачей мы узнаем! Мы установим также имена людей, которые под страшной пыткой ничего не сказали врагу, и с их именами пойдем вперед, неся смерть пособникам помещиков и капиталистов. И в этой святой борьбе нам помогут также и крестьяне, которых временно обманул наш общий враг — кровавый адмирал Колчак. Правильно я говорю? — обратился он к пленным.