ма Хачатуряна «Гаянэ» (если кто не в курсе, то это очень энергичный танец). Диспетчеру Наде Черемых было строго-настрого велено встретить четырнадцатую бригаду по возвращении прямо на воротах и проверить наличие фельдшера Иванова в машине. С последующим написанием докладной…
Тут надо сделать небольшое отступление для того, чтобы пояснить роль старшего врача на подстанции. Старший врач — это заместитель заведующего по лечебной работе. Он отвечает за то, чтобы подстанция исправно лечила контингент. Когда-то, в благословенные времена, о которых сейчас никто уже и не помнит, старшие врачи были честными помощниками и верными соратниками заведующих. Каждый заведующий выбирал себе старшего врача по душе, такого, кому доверял и на которого мог положиться. Но некто Сестричкин, занимавший пост главного кадровика московской «скорой» в течение трех десятков лет, завел другие порядки — посеял рознь между заведующими и старшими врачами. Так ему было проще руководить — разделяй и имей всю информацию о происходящем на подстанции. Опять же, если каждый старший врач будет знать, что, вскрыв какие-то весомые нарушения, он сможет занять место снятого заведующего… Ну, вы же все понимаете, можно дальше не объяснять.
Так что разоблачить Иванова Хрену было нужно не только для того, чтобы отомстить, но и для того, чтобы подставить заведующую подстанцией (смотрите, какой бардак она развела!) и продвинуться по карьерной лестнице. Он бы и сам встречал бы четырнадцатую бригаду у ворот, да на следующий вызов пришлось уехать.
Когда доктор, работавший вместе с Ивановым, отзванивался по рации, Надя сказала кодовое слово, означавшее «срочно перезвони по телефону — случилось нечто важное». Озадаченный врач отправил Иванову сообщение на пейджер и благоразумно не стал возвращаться на подстанцию, а нашел себе работу на улице, то есть высмотрел спящего на скамейке алкаша и начал его лечить с официальным оформлением вызова. Это можно. Ехали по улице — увидели, что человеку плохо и остановились полечить его. Надо же как-то оправдать свое отсутствие на подстанции.
Докторский пейджер молчал. С передачей сообщений часто случались задержки. «Отреанимированного» алкаша повезли в больницу, потому что с улицы всех пациентов положено госпитализировать. И надо же было такому случиться, чтобы на обратном пути, когда доктор высматривал новую «жертву» (пейджер все продолжал молчать), в машину врезался какой-то лихач. Водитель получил сотрясение мозга, а сидевший в салоне доктор — сотрясение плюс перелом костей левой голени. Очевидцы вызвали «скорую» и бригада с другой подстанции (район был чужой) отвезла пострадавших коллег в пятнадцатую больницу.
Узнав от Нади о случившемся, Хрен завопил:
— Я так и знал, что эти сволочи начнут выкручиваться! Но не на такого напали! Я их выведу на чистую воду!
Фамилий госпитализированных на подстанцию не сообщили, просто сказали «ваша четырнадцатая бригада попала в «авто», всех госпитализировали в «пятнашку». Поехать в больницу для личной проверки на месте Хрен не мог, потому что он работал на линии. Но позвонить он мог и сразу же это сделал.
Узнав о том, в какие отделения госпитализированы водитель и врач, Хрен спросил:
— А Иванов? Третий должен быть — фельдшер Иванов с этой же бригады…
И замер в предвкушении ответа: «Не было никакого Иванова».
Но вместо этого услышал:
— В морге ваш Иванов!
Дело в том, что медсестра приемного отделения, с которой общался Хрен, была человеком мыслящим, а не простым исполнителем. Она рассуждала так — забыть на «авто» пострадавшего «скорая» не могла, тем более, если речь шла о коллеге. Сами не увезут, так вызовут еще одну бригаду и передадут ей. А если вместо троих с авто привезли всего двоих, то где третий? Ясное дело — в морге. В судебно-медицинском, где и положено быть «жертве насильственной смерти» (это реальное выражение из реального милицейского протокола).
Логично? Абсолютно логично! Но даже железная логика иногда дает сбой…
А в это самое время наконец-то освободившийся Иванов каждые десять минут передавал доктору сообщение: «Что случилось? Где вы?». Так и не дождавшись ни ответа, ни бригады на заранее оговоренном перекрестке, он тормознул бомбилу, проехал мимо подстанции и увидел, что родного «бригадвагена» во дворе нет. Доехал до своего дома, находившегося в квартале от подстанции, и стал ждать боевых товарищей там. Дом Иванова был условленным резервным местом встречи с бригадой.
Время шло, а информации все не было, никакой… Догадавшись, что случилось нечто экстраординарное (наиболее вероятным казался отзыв бригады с линии в Центр на допрос и скорую расправу, такое случалось), Иванов попросил свою сожительницу Галю позвонить на подстанцию. Позвонить якобы для того, чтобы передать ему нечто срочное. Времена тогда были скудномобильные, ковырять в ухе антенной сотового телефона могли лишь избранные счастливцы, а подавляющее большинство общалось посредством городской телефонной связи.
Диспетчер сначала попросила Галю сесть и отодвинуть от себя подальше все острое и режущее. Затем она сказала философское «когда-нибудь это все равно должно было случиться, все мы умрем» и сообщила Гале, что Иванов погиб в аварии и что бренное тело его находится в судебно-медицинском морге, куда пока что ехать бесполезно — даже взглянуть не допустят. А вот завтра можно и даже нужно поехать, в компании двоих сотрудников подстанции — группы моральной и физической поддержки.
Хитрая Галя (а работала она официанткой в незабвенном ресторане «Три заставы», где до конца смены доживали только хитрые и везучие) последовательно изобразила недоверие, отрицание, осознание и отчаяние. Она переспрашивала через слово, чтобы Иванов был в курсе. Иванов помогал Гале изображать эмоции. Когда она сказала: «ну как же я теперь без Гошеньки…» он начал ее интенсивно щекотать. Боящаяся щекотки Галя разразилась смехом, так сильно похожим на рыдания, что диспетчер чуть было не отправила к ней бригаду. А после диспетчер говорила на подстанции: «Не знаю, как кто, а вот Игоря его Галка любит всерьез. Я никогда не слышала, чтобы женщина так убивалась…».
Получив информацию, Иванов начал искать выход из сложившегося положения. Следовало воскреснуть, причем так, чтобы истинный расклад событий остался в тайне. С учетом того, что Хрен будет рыть носом землю, пытаясь вывести Иванова на чистую воду, следовало продумать каждую деталь.
Иванов начал с того, что надругался над своей рабочей формой. Вышел в подъезд, который не мылся со времен Олимпиады-80 (тот еще был дом) и как следует потоптал одежку ногами. Затем надел ее и попросил Галю от души врезать ему скалкой по темечку. Но у Гали не поднялась рука на любимого мужчину, даже по его просьбе. Пришлось Иванову брать небольшой разбег (сильно ведь в тесной квартирке не разбежишься) и прикладываться головой о дверной косяк. Получилось. На темени вспухла знатная шишка.
Закончив приготовления, Иванов дал Гале инструкции, выпил чашечку кофе и пошел на подстанцию. Он шел грязный, с шишкой на башке, да еще и пошатывался — картина маслом не для слабонервных.
Сказать, что его появление произвело на подстанции фурор, означало не сказать ничего.
— Вот же суки…! — обругала коллег с другой подстанции диспетчер Надя. — Живого законстатировали и в морг сдали!
— А что — я в морге был? — удивился Иванов. — Когда? Я ничего не помню. Помню только ехали мы и вдруг Колупаев (доктор) со всей силы мне по голове врезал. Хорошо, что машина в этот момент остановилась — я выскочил из нее и убежал. Потом упал наверное, валялся где-то, вот же — вся одежда грязная… Помню еще, как меня какие-то мужики тормошили — «вставай, вставай!». Или, может, не мужики а бабки… Потом я шел и еще падал, голова сильно кружилась. Очнулся здесь, неподалеку, около сберкассы. Вот как от сберкассы до подстанции шел — очень хорошо помню…
Приставать с расспросами к воскресшему после сотрясения мозга человеку не решился даже Хрен. Иванова госпитализировали. Хрен написал докладную на имя заведующего подстанцией, а копию получил главный кадровик Сестричкин. Докладная была составлена четко и побуждала к активным административным мерам. Но прежде чем рубить головы, следовало получить объяснительные от всех членов бригады, лежащих в разных отделениях.
Сестричкин навестил каждого лично. Когда речь заходила о том, чтобы вывести кого-то из сотрудников скорой помощи на чистую воду, этот великий человек без раздумий покидал свой уютный кабинет и шел в народ. Сестричкин задавал коварные вопросы о конкретном времени, о том, во что был одет мужчина, которому на улице стало плохо с сердцем, о том, кто где сидел в момент аварии и так далее. Классика жанра — допрос членов банды «Черная кошка» в МУР-е. Порознь допрашиваем, затем сличаем показания.
Показания совпадали так, будто были написаны под копирку. И объяснительные совпадали так же. Галя четко выполнила данные ей инструкции. Навестила с утра пораньше врача и водителя, а затем побывала у Иванова. Короче говоря, скоординировала все наилучшим образом.
Сестричкин поинтересовался и братом Иванова. Тем, которого Хрен принял за Иванова. Иванов вполне мог бы послать Сестричкина куда подальше, поскольку копание в семейных делах выходило за рамки его должностных полномочий, но вместо этого подтвердил, что да — есть такой брат у меня, если не верите, то как я выпишусь, мы вместе к вам на прием придем вместе, сможете убедиться собственными глазами в нашем родственном сходстве. Сестричкин ответил, что не прочь бы был убедиться.
До совместного визита обоих братьев дело не дошло, поскольку днем позже к Сестричкину явился «брат» Иванова, показал удостоверение похоронного агента, согласно которому его звали не Игорем Сергеевичем, а Павлом Сергеевичем, и с места в карьер устроил скандал — на каком основании вы терроризируете моего пострадавшего на работе брата? Да кто вам дал право? Да кто вы такой, чтобы издеваться над травмированными людьми? Под конец гневной тирады прозвучало грозное: «Я на вас у начальства управы искать не стану! У нас в похоронном бизнесе свои правила — земля всех примет, и хороших, и плохих».