Сестричкин изрядно перетрусил, но, тем не менее, сразу же после ухода «брата» перезвонил в отделение, где лежал Иванов, и поинтересовался его местонахождением. Не человек — кремень! Только что верной гибели избежал и снова до истины пытается докопаться.
— Минут пятнадцать назад его на эхоэнцефалографию повезли, — услышал Сестричкин в трубке. — Это дело долгое, пока до соседнего корпуса доедет, пока очереди своей дождется, пока то да се…
На этом тема брата была закрыта навсегда.
Хрен все же стал заведующим подстанцией, но ненадолго… Его сняли после того, как в течение недели три бригады были взяты с поличным при попытке сбыта нехороших веществ. «Не все коту творог, бывает и жо…ой о порог», говорили по поводу снятия Хрена сотрудники.
Иванов проработал на «скорой» еще четыре года, а затем ушел и стал заниматься только похоронами.
С Галей у него не сложилось…
Князь
Во время перестройки, будь она трижды неладна, бабушка доктора Кукина призналась внуку в своем аристократическом происхождении. Добрая старушка к тому времени пребывала в глубоком маразме и нуждалась в постоянном присмотре, но это печальное обстоятельство не вызвало у Кукина недоверия к ее словам…
Тем более, что история вырисовывалась не просто замечательная, а архизамечательная. Якобы в середине девятнадцатого века кукинскую прапрабабку соблазнил барин. Дело было в подмосковной деревне Льялово. Поиски в архивах (Гугла Всезнающего тогда не было) убедительно доказывали родство Кукина с князьями Белосельскими-Белозерскими. При условии, что прапрабабка действительно забеременела от барина и что барином этим был именно владелец Льялова, а не какой-то проезжий дворянчик.
Кукин настолько проникся своим аристократизмом, что изменился как внутренне, так и внешне. Внешность его приобрела черты старомодной элегантности, в речи появилось слово «милейший», во взгляде — надменность, а в характере — та самая буржуазная червоточина, при проявлении которой окружающим хотелось сполнить Кукина из революционного левольверта.
И жениться отныне Кукин хотел только на столбовой дворянке. Именно на столбовой, а не на какой-то там «безродной», получившей потомственное дворянство от выслужившегося из крестьян дедушки-профессора. И в Питер он ездил регулярно для того, чтобы в стопятидесятый раз сфотографироваться у известного дворца Белосельских-Белозерских на Невском проспекте. И ординатуру ему пришлось оставить неоконченной после того, как он прилюдно обозвал заведующего кафедрой «плебеем ничтожным».
Водитель Витя Шустов, работавший на одной бригаде с Кукиным, говорил, что он полностью разделяет идею красного террора и жалеет лишь об одном — что этот террор не вывел «всю эту дворянскую гниль» (то есть и Кукина тоже) подчистую.
Фельдшер Асмолов, единственный, кто соглашался работать в паре с Кукиным, признавался, что давно бы ушел на другую бригаду, если бы не водка. Кукин презирал этот напиток плебеев, поэтому вся дареная на вызовах водка (а в девяностые годы прошлого века ее дарили на вызовах частенько) доставалась Асмолову. И если мзду давали грязными и рваными купюрами, она тоже доставалась Асмолову вся целиком — их благородие доктор Кукин брезговали грязными бумажками. Так что был смысл терпеть кукинские закидоны.
В обоих подстанционных туалетах красовались надписи «Князь — м. дак». Смывать их было бесполезно, поскольку они сразу же появлялись снова. Кукина надписи не задевали. Он любил, когда его называли Князем. Пускай и с добавлением слова «м…дак» или какого-то другого.
Жениться он так и не женился. Не нашел подходящей кандидатуры. Столбовые дворянки нынче в дефиците.
Со «скорой» Кукина выгнали после громкого скандала с одним вельможным пациентом…
Кукин пропал с концами. Никто с ним не дружил и сведений о нем не имел.
Пару лет назад я увидел его в жиденькой толпе ярославских коммунистов, отмечавших день рождения Ильича. Присмотрелся — он, точно он. Подходить не стал, только понаблюдал издалека и послушал горячую пролетарскую речь, которую произнес потомок князей Белосельских-Белозерских.
Такие вот метаморфозы, почти как у Софьи Перовской.
Без вины виноватый
Доктор Грушин с большим трудом устроился работать на частную скорую помощь. В сравнении с обычной «скорой» там был рай земной — зарплата в четыре раза выше (дело было в конце девяностых), нагрузка небольшая, машины новые, оборудование в полном комплекте, бомжей возить не приходится… И другие преимущества имелись. Пациенты, правда, гоношистые, но за такие деньги можно и потерпеть.
Однажды Грушина отправили в Питер. Он повез туда даму с переломом ноги. Дама гостила в Москве у своей подруги, известной журналистки (ныне покойной) и неудачно упала на лестнице. Бывает.
Журналистка сопровождала свою подругу. До Питера доехали нормально. А там начались проблемы. После того, как пациентка со всем надлежащим почтением была загружена в квартиру, Журналистка заявила Грушину, что он должен отвезти ее обратно в Москву. Все равно же возвращаться придется.
Грушин попытался было объяснить, что у него новый наряд — доставка питерской бабульки в клинику Института гематологии в Москве. И вообще, «скорая» это вам не такси. Но журналистка нагло уселась в машину и начала орать в стиле: «А ну вези падла! Ты чо, не понял с кем дело имеешь?!». И это еще были не самые энергичные выражения. Когда Грушин об этом мне рассказывал, я ушам своим не верил, потому что в телевизоре эта Журналистка выглядела культурнейшей из культурных. Ну прямо честь и совесть нации, гордость эпохи.
Отчаявшись решить дело миром, Грушин позвонил начальству. Журналистка, в свою очередь, тоже кому-то названивала, не выходя из салона — поднимала волну.
Грушинское начальство взяло тайм-аут, а через час отменило наряд (за бабулькой в Питер ушла другая машина) и разрешило Грушину везти Журналистку в Москву.
Ехали весело, под непрекращающиеся комментарии Журналистки в стиле: «Ну что — поняли кто я такая? Нехрена было брыкаться!». Грушинский фельдшер Миша, человек добрый, спокойный и глубоко верующий, после признался, что у него в прямом смысле чесались руки — хотелось придушить наглую бабу. Грушин стоически молчал. Водитель пыхтел и тоже молчал. Водителю было легче, чем другим членам бригады — он мог отвлечься на управление транспортным средством.
Когда машина остановилась у дома Журналистки, та вышла не сразу. Еще раз проговорила мантры, которые читала всю дорогу и велела Грушину передать начальству, что она их «с. аную шарагу» по миру пустит. Но, наконец-то, ушла.
А на подстанции Грушина и Мишу ждал новый сюрприз. Им объявили, что они уволены. За грубость, нарушение врачебной этики и неуважительное отношение к клиентам. В трудовом договоре были пункты, развязывавшие руки администрации — не оспоришь.
— За что?! — изумился Грушин. — Ведь я сделал все, как мне велели. Вы же сами отменили наряд и распорядились везти эту дуру в Москву. Какая грубость? Какое нарушение этики? Я ей и слова не сказал. А вот она…
— Ее мы уволить не можем, — ответил Грушину главный врач. — А вас можем!
Грушин вернулся на «скорую» и с тех пор бомжей возил без раздражения.
— Подумаешь — воняет от человека немножко, — говорил он водителю и фельдшеру. — Это ничего, можно потерпеть…
А когда вспоминал эту историю, жалел, что не высадил Журналистку на трассе, где-нибудь в глухом месте. Если бы знал, что все равно уволят — высадил бы. Я лично в этом сомневался — эта фурия при попытке ее высадить всю бригаду превратила бы в лысых слепцов.
Жизнь Журналистки, к слову будь сказано, закончилась трагически. Но Грушин здесь не при чем.
И девять ждут тебя карет… (не для впечатлительных)
К гражданке Дугановой (атеросклероз, гипертония плюс не диагностированная официально шизофрения) однажды не приехала «скорая». Это Дуганова считала, что не приехала, а на самом деле просто задержалась, ибо не приехать на вызов «скорая» в принципе не может. Даже если бригада в аварию попадет или станет жертвой серийного убийцы, то взамен на вызов вышлют другую. Открытый вызов должен быть закрыт — это закон. Но Дуганова решила, что про нее просто забыли, ведь «скорая» приехала уже после повторного звонка на заветный телефон «03»… И на будущее решила подстраховываться.
Подстраховывалась Дуганова грамотно, не иначе как какая-то сволочь из знатоков научила. После вызова к себе на квартиру делала вызов в свой подъезд с поводом «женщина, сорок лет, посинела, задыхается». Затем во двор около дома — «женщина, тридцать лет, без сознания». Иногда поводы менялись местами. Если первой приезжала бригада в подъезд или на улицу, Дуганова встречала ее и говорила: «Это я вызывала, ко мне, просто пока вы ехали, успела до квартиры доползти. Измерьте-ка мне давление…».
Оцените кокетство — «женщина, сорок лет» или «женщина, тридцать лет» — при том, что Дугановой было около семидесяти. Но дело было не в этом…
Дело было в том, что вызывала она через день и без причины — просто дурью маялась своей, не диагностированной официально. Через день! По дури! По три бригады разом! Причем бригады врачебные, ибо поводы к вызовам серьезные, фельдшеров обычно на подобные поводы не отправляют. А на подстанции, обслуживавшей крупный московский район, врачебных бригад было немного — четыре суточных и одна-две полусуточные, которые работали с восьми утра до десяти вечера или же с девяти до одиннадцати.
Объясню для непосвященных — это участковому врачу можно дать кучку вызовов и пусть он их по очереди обслуживает. На «скорой» на каждый вызов направляется отдельная бригада. Даже если вызовы рядом. Даже если все знают, что это «пустышка», ложняк. Такова специфика работы. Кто может поручиться, что на сей раз около дома номер десять по Сарайской улице не лежит «бессознательная» женщина? Никто! Никто не рискнет «поднимать с полу» пять лет срока за то, что не отправил бригаду на вызов к