ое, настоящий отек легких или некупируемый приступ бронхиальной астмы. А то скучно у нас чего-то…
На возмущенные вопли напарников Иванов всегда отвечал одно и то же:
— Не беспокойся, я этого тяжелого не в свою очередь возьму! И следующего тоже возьму. Тебе страдать не придется.
Ага — не в очередь! Как же — не придется! Еще как придется!
Света объявит диспетчерам, что доктор Иванов из реанимации шестьдесят пятой больницы жаждет тяжелых пациентов, а те и рады стараться — пришлют не одного, а целых пять! И вообще до конца смены все «этакое» будут в шестьдесят пятую слать. Стереотипы, такие стереотипы. В результате все, кто дежурил с Ивановым, включая и его самого, выматывались в усмерть. Так выматывались, что у некоторых не было сил домой идти. Без преувеличения.
В паузах между активными лечебными мероприятиями, если таковые случались, Иванов начинал сетовать на свою горькую судьбу. Мол, женился я по любви и врожденному благородству на сироте, не имеющей ни приданого, ни связей, вот и прозябаю здесь в рядовых врачах. А те однокурсники, которые профессорских и министерских дочек расхватали, давно уже сами в профессора и начальники вылезли. Хнык-хнык…
Напарникам в такие минуты хотелось, чтобы «скорая» поскорее привезла бы кого-то еще, так доставал Иванов своим нытьем. Вроде бы и ничего особенного, на дежурствах все друг с другом личным делятся, но у Иванова это личное слишком уж депрессивным было.
В конце концов, заведующий реанимационным отделением пришел к главному врачу и поставил вопрос ребром — или мы убираем Иванова, или лишаемся половины дежурных врачей. А то, чего доброго, и всех лишимся. Ситуация аховая — увидев себя в графике в паре с Ивановым, люди пишут заявления на увольнение по собственному желанию. Уже три заявления написали и это только начало.
— Есть за что его уволить? — спросил главный врач.
— Нет, — вздохнул заведующий. — Не за что. Идеальный сотрудник, хоть и идиот. Вот при всем огромном желании придраться не к чему.
— Вот прямо так и не к чему? — усомнился главный врач. — Ни разу не опоздал? Ни в одном диагнозе не ошибся? И в историях болезни ни разу не накосячил.
— На дежурство он приходит за сорок минут, чтобы подготовиться как следует, — доложил заведующий отделением. — К началу дежурства он уже про всех, кто лежит, все знает. Диагнозы ставит четче, чем доктор Хаус. А документацию ведет так, что хоть в музей под стекло.
— Тогда придется повышать, — сказал главный врач. — Другого выхода у нас нет.
Спустя неделю Иванов стал заведующим отделением. Не реанимационным, а «обычным» отделением терапевтического профиля, в которое пациенты поступали в плановом порядке, по направлению поликлиник. До сих пор, насколько мне известно, он этим отделением и заведует. И вроде как ничего — человек на своем месте. Тяжелых пациентов в «плановые» отделения не укладывают, жаловаться на жизнь подчиненным как-то не принято, так что своим мудрым решением главный врач нейтрализовал оба негативных качества Иванова.
Неэтичный поступок
Закон — что дышло, а этика вроде лекала. Ее и так, и этак приложить можно. Все зависит от конкретных обстоятельств.
На одной московской скоропомощной подстанции работал доктор Тимофеев, хороший врач и хороший человек. Не ангел, конечно же, но и не сволочь. В общем, коллеги его любили, а начальство ценило.
И жила в районе обслуживания той подстанции девушка Ира, которой постоянно изменял муж. Ира по этой причине сильно страдала. Примерно два раза в месяц доходила до последней черты и пыталась покончить с собой на глазах у неверного супруга. Чтобы запомнил на всю жизнь, подлец этакий, как она умирала.
С логикой у Иры, конечно, было плохо. Разве произведет на неверного мужа сильное впечатление смерть нелюбимой жены? Особенно с учетом того, что детей у них не было. Вряд ли… Скорее можно предположить обратное — муж обрадуется свалившейся на него свободе и начнет куролесить пуще прежнего.
Но Ира действовала вопреки здравому смыслу. Припрется муженек домой под утро, благоухающий чужими духами и перемазанный чужой помадой, а Ира ему с порога:
— Все! Конец! Я выпила сорок таблеток снотворного и сейчас усну навсегда! А ты, гадина подлая, кобель драный, живи и помни, как я умирала!
Муж, разумеется, вызывал «скорую». Бригада приезжала, промывала Ире желудок и везла ее в психосоматическое отделение стационара. Попытка суицида, если кто не в курсе, является прямым и безоговорочным показанием к госпитализации. Во избежание более удачных повторов.
Бригаде Ира несла то же самое, что и мужу — про сорок таблеток снотворного. А в больнице резко меняла показания. Говорила, что о суициде и не помышляла, а всю эту историю придумала для того, чтобы досадить неверному мужу. Ее держали несколько дней проформы ради, а затем выписывали.
Спустя неделю-другую после выписки Ира снова симулировала суицид. И все повторялось по новой. Мужу бы плюнуть, да пойти спать, но он всякий раз вызывал «скорую». Кто ж ее знает, психопатку, вдруг она в этот раз и впрямь снотворное приняла. Приехавшая бригада тоже рассуждала подобным образом и потому делала все, что было положено делать — промывала Ире желудок и везла в больницу. Кстати говоря, на просьбу предъявить пустые блистеры или флаконы от таблеток Ира всегда отвечала, что выбросила их в окно.
Так продолжалось долго, года два, если не больше. Ире не надоедало развлекаться подобным образом, а вот подстанцию она своими «фокусами» достала конкретно. И вот однажды доктор Тимофеев сказал ей пока ехали до больницы:
— Я и мои коллеги, уважаемая Ирина Витальевна, прекрасно понимаем, как вам тяжело жить, если вы так настойчиво пытаетесь уйти из жизни. Сердца наши преисполнены искреннего сострадания. Мы договорились, что больше не будем вам мешать умирать и даже поможем. Сегодня я вас машинально спас, по привычке, на автомате, но в следующий раз желудок промывать не стану и даже сделаю один дополнительный укольчик, от которого вы точно «уйдете». Нельзя же страдать бесконечно, в самом деле…
Сказано это было на полном серьезе. Фельдшер подыграл, сумев замаскировать смешок под всхлип. Ира поверила.
Утром Тимофеев рассказал о своей «психотерапии» на пятиминутке. Народ поржал и начал делать ставки — сработает или нет?
Сработало. Суицидов Ира больше не симулировала, во всяком случае по данному адресу «скорую» больше не вызывали. Но жалобу на Тимофеева она написала. Причем — прямиком в Минздрав. Спасите-помогите, только на министерство надежда, ниже обращаться нет смысла, потому что везде круговая порука, врачи-убийцы усыпить меня хотят.
Поднялся большой шум. Дело осложнилось тем, что старший врач той подстанции мечтал подсидеть заведующую. А тут ему в руки упал такой козырь. Отбрехаться Тимофеев не мог, поскольку сам принародно рассказал о том, как «воспитывал» Иру. Пришлось признать, что так оно и было, а в мотивы никто из высокого начальства вникать не стал.
— Радуйтесь, что вас просто увольняют по статье! — орал в лицо Тимофееву главный кадровик московской «скорой» Сестричкин. — Вас врачебного диплома лишить надо за такие выходки! И посадить лет на десять! Если мне будут звонить насчет вас, то я так и скажу, что вы не врач, а садист и палач!
— А вы…дак! — сказал Тимофеев и ушел.
Сестричкину никто не позвонил потому что Тимофеев устроился на коммерческую скорую помощь, руководитель которой в свое время был уволен Сестричкиным под похожие фанфары. Тимофеев на собеседовании честно рассказал о своем проступке и добавил, что сделал правильные выводы из случившегося. Его приняли.
Все, что не делается, в конечном итоге делается к лучшему. На сей раз этот закон сработал на все сто процентов. Новая работа была чище, график — не такой напряженный, зарплата — больше. Красота!
— Давно надо было работу сменить, да все повода не было, — смеялся Тимофеев.
В настоящее время Тимофеев работает в системе МЧС. У него все хорошо. О судьбе Иры и ее непутевого мужа мне ничего не известно. Хочется надеяться, что у них тоже все хорошо.
Шантаж вообще недостойное занятие, а уж шантаж суицидом — так особенно.
Благодарная вдова
У доктора Крольчицкой был муж-тиран. Работал он в ГУВД, на какой-то не очень большой, но вроде бы очень перспективной должности. Крольчицкая говорила, что быть ей генеральшей. Если, конечно, она раньше на себя руки не наложит от безысходности.
Рассказы Крольчицкой о ее семейной жизни были главами триллера, написанного в жанре чернейшего нуара. Здесь присутствовало все — начиная с постоянных унижений и заканчивая регулярно повторяющимися изнасилованиями. Жуть, в общем.
— Уходи от него! — наперебой советовали коллеги.
— Не могу! — рыдала Крольчицкая. — Он меня не отпустит и сына мне не отдаст. Убьет, а потом скажет, что это была самооборона. Или же в психушку упечет пожизненно. Он хвастался недавно, что у него главный психиатр Москвы на крючке…
Так тянулось долго. Если поутру в ординаторской не было слышно тихих рыданий, то это означало, что Крольчицкая взяла больничный. Больничные она брала довольно часто. Звонила заведующему и честно говорила:
— Я снова неделю «невыходная».
Это означало, что следы побоев на лице нельзя замазать косметикой.
И вдруг муж-тиран умер. Ночью. Скоропостижно. Ойкнул громко и умолк навечно. Злые языки намекали, что тут не обошлось без участия Крольчицкой… Впрочем, злые языки всегда найдут что сказать плохого. Дело не в этом, а в том, что буквально же сразу после смерти мужа Крольчицкая начала петь ему дифирамбы.
И красавец он был распрекрасный, и хозяин расчудесный, и семья для него была на первом месте, и любил он ее так, как никто больше не полюбит (ага!). И так далее. Короче говоря — какой-то образцовый супруг, не имеющий ничего общего с тем монстром, которого все знали по рассказам Крольчицкой.
Коллеги удивлялись. Некоторые предполагали, что у Крольчицкой от всего пережитого съехала крыша.