Ошарашенно поворачиваются и уходят. Назавтра, правда, забрали меня прямо с работы. Десять дней прослужил. Потом всех отпустили по домам.
В Москве, у посольства Нидерландов
В сентябре 1990 года я стоял в огромной очереди перед посольством Нидерландов в Москве. Дипломатические отношения с Израилем Советский Союз разорвал в 1967 году, после Шестидневной войны. Израильская консульская группа размещалась на территории посольстве Нидерландов. Они работали с невероятной нагрузкой. Очередь продвигалась медленно.
Охранники на входе проверяли документы желающих войти. Пропускали группами по пять человек. Как обычно, время от времени кто-то хотел пройти без очереди. Я пришел тудa около 6 часов утра, прямо с поезда, но там была уже куча народу. За много часов люди, стоящие в очереди, познакомились друг с другом. Народ прибыл из разных концов необъятной страны. Многие стояли здесь далеко не в первый раз. По очереди ходили разные слухи.
Вдруг откуда-то появились двое мужчин. Худые, смуглые, невысокого роста, одеты в аккуратные костюмы, с тюбетейками на голове. Они решительно шли прямо к входу. Очередь зашумела. К ним подошел охранник и провел на территорию посольства.
Один из стоящих в очереди рассказал о них.
Приближающийся распада Союза породило много этнических конфликтов. В Средней Азии громили турок-месхетинцев, в Узбекистане притесняли живущих там туркмен, а в Туркмении - живущих там узбеков. Особенно это чувствовалось на границах среднеазиатских республик. Повсеместно ходили слухи о грядущих грандиозных еврейских погромах.
И тогда аксакалы в одном узбекском кишлаке, расположенном на территории Туркмении, решили, что жизни здесь не будет и надо ехать. Куда? В Израиль, конечно. Пригласили к себе на постоянное жительство бухарского раввина, поголовно и официально всем кишлаком приняли гиюр. Приняв иудаизм, они получили "право на возвращение" в Израиль и организованно выехали во главе со своим раввином. Те двое были организаторы, они отъезжали последними.
Я когда-то рассказал эту историю в одном из израильских форумов, и кто-то там написал, что эти люди поселились в Негеве, в кибуце.
Эпиграмма
Степан Лукич Соломахо в 1947–1958 годы был секретарем Минского горкоме КПБ и по совместительству доцентом кафедры "История КПСС" в Белорусском политехническом институте. Его кандидатская диссертация называлась «Марксистско-ленинское воспитание советской интеллигенции в послевоенные годы». Будучи секретарем Минского горкома, он лично интенсивно занимался воспитанием белорусской творческой интеллигенции: писателей, журналистов, художников, музыкантов, театральных деятелей. Нередко предъявляемые к ним требования были чрезмерными. Не любили они Соломаху.
И вот где-то году в 1957-м (я еще был школьником) появилась эпиграмма:
Папа с мамой дали маху
И родили Соломаху.
Идиоматическое выражение "дали маху" в те годы было очень в ходу. Для тех, кто родился е конце ХХ века и позже, поясняю: дал маху это значит промахнулся, совершил грубую ошибку.
Эпиграмма очень быстро пошла в народ. Ее повторяли коммунисты и беспартийные, рабочие и служащие, студенты и школьники. При упоминании в местных газетах фамилии Соломахо кто-нибудь обязательно проговаривал ее вслух.
В общем, партийное руководство поняло, что надо убирать Степана Ильича с руководящей должности.
В 1958 году его назначили заведующим кафедрой "История КПСС" в БПИ. Он работал на этой должности до 1969 года. А я в 1958 году поступил в БПИ. Но лекции нам читал не он. И это хорошо. Степан Лукич очень жестко принимал экзамены.
Как мне рассказали много позже, эту эпиграмму сочинил поэт Анатоль Астрэйка, человек очень остроумный, автор множества эпиграмм, часто нецензурных.
Когда-то в Вильнюсе
B 60 - 70-е годы я довольно часто ездил в Вильнюс в командировки или просто с небольшой компанией, чтобы провести выходной день: погулять по городу, посидеть в кафе, полазить по горе Гедимина, купить какую-то местную шмотку, привезти себе и друзьям большие караваи ржаного подового хлеба. Поезд от Минска шел 4 часа - в 6 утра выехал, в десять ты уже там, а в 8 вечера садишься на обратный поезд. Тогда половина жителей Вильнюса общались между собой на польском языке, что для меня было очень удобно, так как я его знал (по-русски они говорить не любили).
Приехали как-то мы с коллегой на завод топливной аппаратуры, там работал очень толковый инженер Левитанас, окончил наш минский политехнический. Он забронировал для нас гостиницу. Приходим туда, а портье, лысый мужик лет пятидесяти, говорит, что номер освободится только через час. Сидим, ждем. Тут к портье пришел знакомый. Похоже, они давно не виделись. И стал этот портье громко жаловаться на свое житье-бытье. По-польски. Ему и в голову не приходило, что эти русские могут его понять. Он рассказывал, что ему приходится работать сверхурочно, потому что эта курва, директор гостиницы, взяла по блату женщину с маленьким ребенком, который часто болеет. Приходится ее подменять. А сверхурочные ему не оплачивают. А к этой курве приходит любовник, начальник главка. Она его бесплатно кормит обедом и поит в ресторане, а потом они уходят в номер...
Когда он дал мне ключ от номера, я поблагодарил его по-польски. Глаза у него стали квадратными, но он ничего не сказал.
Про закусь
В 1963 году я впервые поехал в командировку в Москву. Гостиница "Заря" в районе ж/д станции "Большая окружная" (комната на четверых, с умывальником, туалет и душ прямо по коридору). В первом этаже столовая. В семь утра, как раз к открытию, зашел туда позавтракать. При столовой буфет. Тогда водка еще продавалась на разлив, а хлеб был в столовых бесплатным. Посреди каждого столика стояла тарелка с черным хлебом. К буфету подошел мужчина интеллигентной наружности. Заказал водку, от закуски отказался. Буфетчица налила ему 150 грамм в тонкий чайный стакан. Он, не торопясь, выпил, потом взял с подноса кусок черного хлеба, несколько секунд его нюхал, положил обратно на поднос и вышел.
Одна фраза
Мой старший товарищ, инженер-автомобилист, работал в 50-е годы прошлого века в Калининграде, специалисты из Минска там строили и оборудовали крупную автобазу. Жена и дочь его жили в Минске. На конец недели он и еще несколько сотрудников приезжали на машине в Минск. Ехали через Литву. На многие годы ему запомнилась литовская фраза: «Лабас, понас, ира самогонас?» — (Labas, ponas, yra samogonas? Здравствуйте, господин, самогонка есть?).
Как я опять начал курить
Было это году в 75-м. С группой сотрудников нашей лаборатории я отправился на сельхозработы, на уборку сена в Воложинский район Минской области. Сено мы заготавливали на болоте, поросшем мелким кустарником, километрах в трех от деревни, где мы были расквартированы. Утром нас забрасывали туда на тракторном прицепе, а к обеду мы возвращались пешком.
В один из дней часов в 11 вдруг стали собираться грозовые тучи. Мы кинулись сгребать сено в копны, и тут налетела гроза с градом. Укрыться было негде. Наша бригада из пяти человек не торопясь зашагала домой. Торопиться было незачем. Все равно мы промокли до нитки. Чтобы поднять настроение, я затянул песню.
Над рекой туман,
За рекой граница.
Тише, друг баян,
Что-то мне не спится.
Ребята подхватили, правда с неканоническим текстом.
Жди меня, моя Маруся
И гони гарелку,
Скоро я к тебе вернуся,
Поломаю ногу …
За полчаса мы добрались до деревни, мокрые и замерзшие, но бодрые. Мы с одним из парней квартировали в одной хате. Трое остальных — в другой. Дождь, тем временем, почти перестал. Когда мы переоделись в сухое, я подошел к хозяйке, дал ей денег и попросил, чтобы она зашла к магазинщице и купила для нас пару бутылок водки.
— Водки в магазине нет, но у нее дома наверняка есть заначка. Вам она продаст. А если мы сейчас не выпьем, — объяснил я ей, — мы простудимся и заболеем.
Она молча кивнула, взяла деньги и пошла. Ее не было около часа. Водки она не достала, но принесла три поллитровых пивных бутылки с самогонкой.
— Сосед для себя делает, — сказала она. — Еле уговорила продать.
Хозяйка быстренько приготовила яешню, достала соленых огурцов. У меня еще было в заначке пара банок рыбных консервов.
Мы уселись за стол вчетвером: я, лаборант Миша, хозяин и хозяйка и приступили к профилактике простудных заболеваний. Самогонка действительно была сделана для личного потребления: из жита, двойной перегонки, градусов пятьдесят, не меньше. После первой бутылки хозяин достал пачку "Севера" и закурил. Надо сказать, что к этому моменту я не курил уже 3.5 года. После второй бутылки я взял из пачки папиросу и тоже закурил. И тогда мне стало по-настоящему хорошо.
Наутро я пошел в магазин и купил себе пачку "Севера". Ничего другого там не было.
Через несколько лет я еще раз бросил курить, но продержался только 1.5 года. И потом курил еще лет тридцать пять.
Немного о русском фольклоре
Давным-давно, в студенческие времена, я смотрел в театре спектакль "Село Степанчиково и его обитатели" по Достоевскому.
Помню, как удивился я, услыхав многословные рассуждения Фомы Фомича:
« — Да имеете ли вы после этого здравое понятие о том, что такое комаринский? Знаете ли вы, что эта песня изображает одного отвратительного мужика, покусившегося на самый безнравственный поступок в пьяном виде? Знаете ли, на что посягнул этот развратный холоп? Он попрал самые драгоценные узы и, так сказать, притоптал их своими мужичьими сапожищами, привыкшими попирать только пол кабака! Да понимаете ли, что вы оскорбили меня благороднейшие чувства мои своим ответом? Понимаете ли, что вы лично оскорбили меня своим ответом? Понимаете ли вы это иль нет?