Новые, непривычные комнаты выходят окнами на сверкающее Арно. Сидя на полу рядом с раскрытым сундуком-кассоне, Туллия перебирает привезенные с собой платья, а также отрезы тканей — подарки явных поклонников и тайных любовников, и думает: может, стоит заказать себе новый наряд? Впрочем, покупать обновы по местной моде еще рано. Сначала надо как следует осмотреться в новом городе.
И Туллия выходит в гостиную: пришло время приветствовать гостей — придворных герцога Козимо Медичи, флорентийскую знать, купцов, а также, разумеется, местных интеллектуалов. Собралось несколько старых знакомых, но много было и тех, кто только много о ней слышал и мечтал познакомиться.
— Вот есть цель, — мелькает в мыслях у нее, когда ее приветствуют флорентийцы, — стать звездой и здесь. Смогла же я покорить Рим, Венецию, Сиену, Феррару и прочие городишки. Самые блестящие люди Флоренции пришли сюда из любопытства. Я сделаю так, чтобы они приходили сюда, влекомые непреодолимой силой, и поклонялись мне!
И Туллия д’Арагона, уверенная в себе, как пушечное ядро, улыбается гостям. Она смотрит каждому в глаза, называет по имени и отчеству, перечисляет их достижения, слава о которых донеслась до нее даже в других краях. Ее окружает золотое сияние от венецианского парчового платья.
Нет, это не земная женщина перед ними, это волшебница Армида со страниц поэмы Торквато Тассо. Неотразимая, непобедимая! Кто может устоять перед самой знаменитой куртизанкой среди поэтесс и самой знаменитой поэтессой среди куртизанок? Перед той, кого обожал поэт Спероне Сперони и кардинал Ипполито Медичи? Той, кому поклонялись и посвящали строки столь знаменитые стихотворцы, как Бернардо Тассо и Джироламо Муцио?
Той самой женщины, из-за которой хитрый политик, жук Филиппо Строцци, ныне покойный, так потерял голову в Риме, что выболтал слишком много государственных тайн? Палаццо Строцци, которое он успел перед изгнанием построить на родине, во Флоренции, возвышается в центре города будто трофей Туллии, напоминая о ее победе каждому (пусть эту куртизанку никогда и не пустят на его порог).
Способных отказать ей нет, ибо в ее гостиной собрались самые умные люди города. И поэтому — наиболее уязвимые перед ее интеллектом, тактом, ловкостью и блеском.
Среди пришедших — один сеньор, с которым она прилюдно вежлива и ласкова, но не особо восторженна. По его же личной просьбе: окружающим совершенно не нужно знать, что именно по его приглашению (и, главное, на его средства) знаменитейшая Туллия д’Арагона прибыла в «город лилии» над Арно, в очередной раз стремительно покинув прежнее место жительства. А какие, вы думаете, бывают причины переезда куртизанок? Не считая преследования со стороны блюстителей закона и нравственности, разумеется.
Один из гостей целует ей руку, склоняясь в поклоне:
— А вот и прославленная Туллия д’Арагона, самая знаменитая поэтесса из всех куртизанок и самая знаменитая куртизанка из всех поэтесс!
— Просто «поэтесса», ваша милость. Этого для меня достаточно. Больше я не хочу быть никем, — отвечает она.
В ту секунду, когда Туллия переступила порог своей гостиной, в том же городе, но в совсем другом квартале прекрасная герцогиня Элеонора Толедская из рода герцогов Альба, маркизов де Вильяфранка-дель-Бьерсо, дочь испанского вице-короля Неаполя, а значит, почти природная принцесса, супруга герцога Козимо Медичи, внезапно захотела апельсина. Она в очередной раз ждет дитя, чем вымотана донельзя.
Лежа на мягчайшей из перин своего дворца, Элеонора, не слушая лютнистку и серебряный голосок кастрата, думает о том, что предыдущего ребенка, который мог стать пятым по счету, она доносить так и не смогла. И поэтому теперь надо быть вдвойне осторожней, но как же ей надоело быть сосудом великой династии, когда ноги так отекают. Прибегнув к самому сильному из опиатов — воображению, герцогиня начинает представлять тот день, когда ребенок наконец родится и, избавившись от этого бремени, она вновь начнет ходить, танцевать, скакать на лошадях. И влезать в свои любимые платья — их почти триста.
Бронзино. «Портрет Элеоноры Толедской с сыном Джованни». 1544–1545 гг. Уффици
ОДИН ИЗ САМЫХ ЗНАМЕНИТЫХ ПОРТРЕТОВ ПОЗДНЕГО ВОЗРОЖДЕНИЯ, ШЕДЕВР МАНЬЕРИЗМА — НАПРАВЛЕНИЯ, КОТОРЫЙ ОТЛИЧАЕТСЯ ХОЛОДНОСТЬЮ, ВЫЧУРНЫМ КОЛОРИТОМ И ОСОБЕННЫМИ ОТНОШЕНИЯМИ С ФОРМАМИ, КОТОРЫЕ ПОРОЙ СТАНОВЯТСЯ СЛИШКОМ ИЗВИВИСТЫМИ И НЕНАТУРАЛЬНЫМИ.
КАКОЙ ИМЕННО ИЗ МНОГОЧИСЛЕННЫХ СЫНОВЕЙ СОПРОВОЖДАЕТ МАТЬ НА ЭТОЙ КАРТИНЕ, ТОЧНО НЕИЗВЕСТНО — ПРЕДЛАГАЮТ КАНДИДАТУРЫ ФРАНЧЕСКО, ДЖОВАННИ И ГАРЦИИ. ОДНАКО ИСКУССТВОВЕДЫ, НА ОСНОВЕ ЭВОЛЮЦИИ СТИЛЯ БРОНЗИНО И ДРУГИХ ПАРАМЕТРОВ, УСТАНОВИЛИ ГОДЫ СОЗДАНИЯ КАРТИНЫ И, СРАВНИВ С ДАТАМИ РОЖДЕНИЯ МАЛЬЧИКОВ И ПРИМЕРНЫМ ВОЗРАСТОМ РЕБЕНКА НА КАРТИНЕ, В ДАННЫЙ МОМЕНТ ПРЕДПОЛАГАЮТ, ЧТО ЭТО ВСЕ-ТАКИ ДЖОВАННИ (КОТОРЫЙ СТАНЕТ КАРДИНАЛОМ И УМРЕТ В ВОЗРАСТЕ 19 ЛЕТ). ТАКЖЕ БРОНЗИНО И ЕГО ПОСЛЕДОВАТЕЛИ ВЫПОЛНИЛИ МНОЖЕСТВО ПОРТРЕТОВ ЭЛЕОНОРЫ БЕЗ ДЕТЕЙ.
Апельсины приносят на майоликовом блюде, расписанном тюльпанами, Элеонора принимается посасывать дольки и наконец вслушивается в песню сопраниста. Но канцона не развлекает ее. Можно почитать рыцарский роман, но на это у нет сил. Она приказывает призвать к себе придворного портретиста Аньоло Бронзино и спрашивает, на какой стадии находится работа над ее новым портретом, начатым им несколько месяцев назад. Художник докладывает:
— Лицо, как вы знаете, моя госпожа, я написал сразу. Теперь же я продолжаю работу над платьем. Как обычно, я пишу его с натуры, оно надето на манекен, посаженный в ваше кресло. Поверхность бархата выходит очень удачной с этими новыми пигментами, на которые вы дали недавно денег.
— Там ведь мое темно-красное платье, отделанное жемчугом, присланным моим кузеном, королем испанским. Оно очень мне идет.
Герцогиня зовет свою камеристку. Она приказывает посмотреть, остался ли еще в числе ее драгоценностей какой-нибудь непришитый жемчуг. «Платье! Мне совершенно точно нужно новое платье!» — думает Элеонора и радуется этой мысли так, как будто такое приходит ей в голову впервые.
Змея, змея! Какая же змея! — злословят о Туллии несколько месяцев спустя те жительницы Флоренции, которые занимаются с ней аналогичным ремеслом (и речь идет отнюдь не о поэзии). Тощая, высокая, груди нет почти — никакой сладости в теле, не за что ухватить! Физиономия злобная — сразу видно, что гадюка. Тонкие губы поджаты, улыбается коварно. Нос вообще крючком свисает. Ведьма! Не зря Аньоло Фиренцуола из Сиены пишет о ней, что она колдовством балуется и мужа своего заморила голодом. Где это видано, чтобы от таких женщин с ума сходили? Как это вообще получается, что из-за такой страшной куртизанки одни кавалеры с собой кончают, а другие разоряются? В чем секрет ее магии? Так шипели между собой красавицы Летта, Нанна и Тесса, в чьи большие мягкие груди так хотелось зарыться носом, чьи мощные зады так хотелось сжать ладонями, чьи губы были нежны и сладки на вкус, словно вишни. Флорентийские вельможи обожали нежиться в их спаленках, слушать их воркование, нежные голосочки и игру на лютнях. Но с приездом Туллии все как будто с ума сошли. Где это видано, чтобы приятному вечеру наедине со своей сладкой подругой молодой кавалер предпочел толкотню в гостиной тощей бабенки тридцати с лишним лет, почти сорока, которая тем только и хороша, что якобы умна, как дьявол, прочитала все книги на свете, дружит с какими-то там поэтами да сама рифмовать умеет?
Как вообще эта куртизанка смеет?
В чем ее власть?
Чем она их держит?!
А Туллия, устав от шума и сплетен и желая несколько увеличить дистанцию между собой и поклонниками (обдуманный тактический прием), перебирается на виллу поблизости от Флоренции, где устраивает великолепные литературные и музыкальные вечера для избранного кружка. Иногда она приезжает в город и, конечно, не отказывает себе в удовольствии пробежаться по лавкам.
Сегодня она решает заняться приобретением подарков. Она хочет отправить их в Рим матери и младшей сестричке Пенелопе (сплетничают, что та на самом деле ей не сестра, а дочь, но кого это касается). Туллия выбирает лучшие украшения и безделушки, самые яркие и дорогие ткани, ведь где, как не во Флоренции — мировом центре ткачества, запасаться ими.
— Это материи для моей матери. Я обязана своей маме всем, — позже рассказывает она своему покровителю, тому самому человеку, который умеет не хвастаться. Туллии он нравится: она, слава богу, еще в ранней молодости достигла того уровня, чтобы быть только с теми, кто ей нравится.
— Удивительный день, — отвечает он, — сегодня я услышал от Туллии банальность! Так разве бывает? Надо поставить на скачках на какую-нибудь темную лошадку, раз уж сегодня день небывальщин.
— Ты не понимаешь! — она шутливо бьет его кулачком в бок. — Да, у меня отличная память и быстрые реакции, но именно мать сделала меня такой, какая я есть. Только благодаря ей я абсолютно свободна — живу где хочу и занимаюсь тем, чем хочу. Не слушаюсь ничьих приказов. И имею для этого достаточно денег. У меня нет ни отца, ни мужа, который командовал бы мною, как рабыней, запрещал делать то, что я люблю, и приказывал любить то, что я ненавижу. Сегодня мне хорошо с тобой, а тебе хорошо со мной, но, как только это изменится, мы расстанемся за секунду. Ведь мы не связаны кандалами законного брака, из которого выход для женщин — только смерть.
— Кажется, ты не очень уважаешь это таинство, ай-ай-ай!
— Выход из него — только смерть, причем, если выхода из брака ищет муж, — это будет не просто смерть, а ее убийство. А ведь это бывает так часто, особенно у вас, у знати, ведь замешаны деньги и это ваше «чувство чести»…
— У меня начинает складываться ощущение, что ты презираешь мое сословие, дорогая.
— Я очень многое не уважаю и презираю. Чем я тебе, собственно, и нравлюсь, не спорь.
— Действительно. Итак, ты начала петь хвалы своей матери.
— Моя мать Джулия Кампана родилась под Феррарой в очень простой семье. Она была удивительная красавица, и в юности ей казалось, что благодаря этому ей подвластно все, любой мужчина. Первый большой щелчок по носу она получила на родине, куда вернулась, узнав, что местный герцог Альфонсо овдовел и скучает. Она считала, что ее красоты достаточно, чтобы покорить его, но одна местная девица увела его прямо из-под носа у мамы. Такие поражения не забываются, они скр