Время шло и потихоньку нивелировало наши взаимоотношения. К четвертому курсу нам уже казалось, что Андрюха исправился. Если бы не одно происшествие. Как-то незаметно стали исчезать шерстяные носки. Нет, не новые. А старые, изношенные до дыр на учениях или полевых выходах. Причем дыры были площадью с третью часть всего носка. Можете представить, как «озонируют» воздух носки после недельной носки в полевых условиях.
Скажете, кому они нужны? Мы полагали так же. И именно потому, что подлежали они выбросу в мусор, эти пропажи не сразу привлекли внимание их владельцев. Мало ли? Дневальный с мусором выбросил, или уборщики замели утром. Но вскоре стало ясно, куда делась пропажа. Не то чтобы их искали. Просто в один из вечеров Анрюлик был застигнут совсем не за спецназовским занятием. Он мотал клубок шерсти. Два больших аккуратно смотанных клубка уже лежали в полиэтиленовом пакете. В конце концов Будаков раскололся. Мысль его была предельно проста: «Чего добру пропадать? Распущу-ка я носочки на ниточки да смотаю в клубочки. В стране тотального дефицита нет ничего, в том числе и шерсти для вязания. Отправлю их супружнице моей. Та — девка рукодельная, свяжет мне свитерок да вышлет, чтобы на учениях не мерзнуть».
Охреневшие от признания мы стояли, не зная, что сказать. Наконец я нашелся:
— Андрюха, так ведь шерсть-то грязная и вонючая. Как свитер-то носить?
Андрюха, видимо, предвидел этот вопрос и мигом парировал:
— Так ведь и постирать свитерок можно. Дальше говорить было бессмысленно. Зачем задавать вопрос, как будет любимая супруга вязать Анрюлику свитерок? В противогазе?
Наверное, ответ был и на это. Заставить удивляться курсанта четвертого курса довольно трудно, но Будакову это удалось.
Событие не давало покоя и обсуждалось в курилке. После обеда следующего дня мы с Борькой Сусловым удрали с самоподготовки и, закрывшись в одном из классов кафедры иностранных языков, приступили к творчеству, финалом которого была стенгазета, названная нами «Пиявка». Имелась в виду не болотная пиявка, а такой щелбан, отпускаемый оттягиваемым средним пальцем. Чтобы никто не перепутал, был изображен несчастный в процессе получения этого «удовольствия». Ясно, что газета была посвящена нашему однокашнику — любителю шерстяных вещей ручной вязки.
Первая карикатура, которую Боб нарисовал левой рукой (он был левша и рисовал только левой, хотя писал правой), была посвящена собственно Андрею. На рисунке он стоял на четырех костях у перевернутого мусорного ящика роты и выбирал из кучи мусора рваные носки. Ядовито желтым цветом Боб изобразил поднимающееся зловонье. Выше пунктиром была обозначена траектория полета мухи, которая, попав в ядовитые пары, замертво валилась на пол. Место пересечения траектории и зловоний было отмечено красным кружком, который был перечеркнут крестом — «точка смерти».
На втором рисунке была изображена Будаковская супруга, вяжущая ему носки в противогазе. На полу лежал зловонный клубок, рядом с которым сидел совершенно охреневший кот с глазами «в кучу».
Карикатуры я снабдил какими-то гаденькими стишками.
Получилось очень ядовито. Под стать сырью вязальщицы. Довольные собой, мы вывесили газету в расположении роты примерно за полчаса до возвращения курсантов с самоподготовки.
Вскоре послышался гул голосов и топот армейских сапог, поднимающихся по лестнице. Дверь стремительно распахнулась, и в роту влетела толпа. Надо сказать, что сатирические газеты роты отличались высоким качеством сатиры. Их любили даже нарушители, в газетах изображенные.
Поэтому с затаенным дыханием мы с Борькой ожидали реакции зрителей. Надо сказать, «без ложной скромности», премьера прошла «на ура!». Народ давился со смеху. Вскоре прибежал и Андрюха, по обыкновению, задержавшийся в булдыре. Пользуясь старшинством, он начал пробираться к газете, еще не зная, что сегодня главный герой — он. Народ услужливо расступался. Мы злорадно наблюдали это. Как только он достиг цели и понял, что «попал», Будаков попытался выскользнуть из круга. Но хохочущая толпа не давал ему прохода. Наконец он вырвался и позорно бежал.
Дневальных с первого курса я заинструктировал «до слез», что если ночью Будаков снимет газету, то жизнь их до моего выпуска из училища будет чернее ваксы. Поэтому дневальные ночью стерегли наше произведение искусства, не смыкая глаз. А когда Андрюха в ночи попытался совершить диверсию, он был обнаружен, и два первокурсника, обнажив штыки, плечом к плечу отстояли газету. Угрозы Будакова не имели действия, поскольку дневальные предпочли из двух зол выбрать меньшее. В роту стали приходить курсанты и других рот. Газета стала приобретать всеучилищную известность, но на третий день после зарядки я вдруг не обнаружил нашу «нетленку» на ее прежнем месте. Дневальный испуганно пояснил, что ее забрал Невмержицкий. Вскоре он вызвал и меня.
Николай Иванович Невмержицкий, которого за глаза мы звали просто Коля, командовал нашим взводом почти четыре года и знал нас наизусть.
— Как тебе не стыдно травить своего товарища? — грозно спросил он меня. Будаков стоял рядом.
— Что значит травить, — поинтересовался я. — Стенгазета направлена на то, чтобы выявлять и пресекать позорные явления нашей жизни. Ведь я же не обижаюсь и не считаю травлей, когда меня изображают залетевшим по пьянке в комендатуру.
— Ну, так ведь ты и правда напился и залетел, — все еще не просекая ситуацию, сказал Невмержицкий.
— Ну, так ведь и все, что здесь изображено и написано, тоже правда, — парировал я.
И тут до Коли дошло:
— Будаков, ты что, и вправду грязные носки собирал?
В ответ Будаков ответил:
— Мне жаль, что я предал этот факт огласке!
Секунд тридцать взводный смотрел на него, а потом резко встал и сказал:
— Козлов, повесь газету на место!
Что я с радостью и выполнил.
Недели через две газета вновь пропала и уже совершенно бесследно. Только в Афгане Леха Рожков признался, что она лежит у него дома. Он, оказывается, собирал все сатирические газеты роты.
После выпуска мы не виделись с Андреем года четыре. Дороги наши пересеклись в Афганистане. В 1985 г. в Лошкаргах из Чучково прибыл 6-й ооСпН, в котором помощником начальника штаба был Андрюха. Это была старлеевская категория. Андрей попросился на эту должность с капитанской категории командира группы спецназначения. Видимо, командир он был никакой, потому никто не оспаривал это назначение.
Как-то его направили в штаб Армии в Кабул. Лететь надо было через Кандагар. Только здесь, на юге Афганистана, садились самолеты. Дожидаясь борта, Андрюха прибыл к нам в офицерский модуль. Ему сразу выделили свободную койку, а по поводу прибытия офицера из братского батальона решили даже «сообразить» и накрыть стол. Побежали в магазин и купили какой-то закуси. Достали, что лежало в закромах, на случай обмытия чего-нибудь. Извлекли даже литровую флягу спирта. Глядя на эти приготовления, Андрюха расчувствовался и, смахнув скупую мужскую слезу, сказал: «Э-эх! Гулять, так гулять!» и рванул к своему рюкзаку.
Все с интересом замерли, наблюдая, что он там ищет. С видом купца, швыряющего под ноги толпе золотые червонцы, Андрюха шваркнул на стол… пачку сухарей. Видя наше недоумение, он пояснил, что тем, кто едет в командировку, согласно какому-то приказу, полагаются пшеничные, белые сухари. «Многие этого не знают, и продслужба обманывает командировочных, «зажимая» сухари. Но я-то этот приказ читал и начпроду сказал, что без сухарей в командировку не уеду. Пришлось ему выдать. Вот! Мы сейчас их и съедим».
На столе были хлеб, спирт, югославские консервированные салаты, «колбаса, ветчина и прочая антисоветчина» и… результат широкого жеста Андрея Будакова — пшеничные сухари.
Все потрясенно смотрели на них. На Будакова старались не смотреть.
Ну что поделаешь? Человек такой!
Всему свое время
Воздушно-десантное училище, называемое сейчас институтом, до сих пор не испытывает трудностей с желающими обучаться в стенах этой прославленной кузницы офицерских кадров. А во времена, когда у руля ВДВ стоял прославленный «Дядя Вася», Василий Филиппович Маргелов, конкурс туда был, как в МГУ. Однако большая часть абитуриентов, а при удачном для них стечении обстоятельств курсантов первого курса, стремилась в училище не столько для того, чтобы постигнуть «науку побеждать» в Суворовском смысле. Ими скорее двигало желание постигнуть науку побеждать в уличной драке. Карате, которое было панацеей от дворовых обидчиков, вот, что было побудительным мотивом для поступления. Поэтому все круто разочаровывались, узнавая, что карате занимаются не все повально, а лишь те, кого примут в секцию, которая занималась в спецклассе.
Спецкласс — это особое место. Там стояли манекены с датчиками, как в уязвимых местах тела человека. От удара по ним манекен складывался пополам. Стояли макивары. Стены были покрыты кровавыми картинами рукопашной схватки, в которой верх одерживал советский десантник. На самом деле всей этой фигней никто никогда не пользовался во время реальных занятий. Нужно это было только для «показухи» каким-нибудь лохам-начальникам или таким же лохам из состава иностранных делегаций, посещавших наше училище.
Но, несмотря на это, манекены железно работали как приманка для молодых и рьяных. Сразу после прибытия из Селецких лагерей, где молодые «курки» проходили курс молодого бойца и «высирали мамины пирожки», толпы желающих осаждали спецкласс.
Но попасть туда было не так просто. Здесь проверялись гибкость, координация движений и ловкость желающих. Потом кандидатов проверяли на стойкость в спаррингах друг с другом. И лишь самые умелые и стойкие, с разбитыми, но счастливыми мордами зачислялись в спецкласс. Далее отсеивались уже в процессе занятий. Основная масса, желавших научиться хорошо драться, овладевала этим навыком года через полтора-два. И лишь самые стойкие и фанатично преданные карате занимались до выпуска, а многие из них посвятили себя этому виду спорта и в последующей жизни.