мучительных размышлениях. Ну прямо как царь-батюшка, который некогда на стрелецкую жену вожделеющий глаз положил и все никак не мог придумать, куда и за какой надобностью ее благоверного понадежнее в командировку заслать, чтобы самому, значится, в адюльтерные отношения со стрелецкой супругой впасть. Ну в итоге у обоих, и у царя, и у начальника штаба, вроде как получилось. Царствующая особа про «туда, не знаю куда» и про «то, не знаю что» под напором нахлынувших гормонов удумала, а начальник штаба, не сильно в географии преуспевавший, в фантазиях своих дальше пожарного щита не продвинулся.
Но и щит, если взять в расчет реалии, в которых Петька службу заканчивал, тоже задачей не архипростой выглядел. Дослуживал Петька в небольшом гарнизоне, который свое расположение в жарких прикаспийских степях раскинул, и чтобы там на каждом углу доски ненужные да багры с ведрами и топорами пожарными валялись, так нет, там такого точно не бывало. Не имелось в Петькином распоряжении бесхозных пиломатериалов и пожарных девайсов. А начальник штаба знай себе стоит и, ишь ты, морда золотопогонная, во все зубы улыбается. Улыбается и пальцем в ничем не занятый пятачок у штабного крыльца тычет: «Вот тут, мол, на этом самом месте, друг мой Пётр, ежели сильно пораньше домой попасть хочется, изволь к утру щит пожарный во всей его алой красе предъявить. И смотри ж мне, чтоб песочек в коробе обязательно чистенький и без окурков был! А иначе все! Иначе не приму такой бездарной работы и замусолю тебя, харю ленивую, в рядах ВС СССР до самой твоей пенсии, а то и до самой гробовой доски. На веки вечные то есть».
Высказался начальник штаба про щитовую задачу, на каблуках начищенных развернулся и в свой родной штаб торжественно ушел. И что вы себе думаете? Загрустил наш Петька и встречу с домашним очагом в туманное и неопределенное будущее переносить начал? Да ни в раз! Нормального солдата во все времена служба такой сообразительностью и умением круглое переносить, а квадратное перекатывать наделяла, что нерешаемая задача забесплатно кубометр досок посреди засушливой степи найти – это так, мелкое недоразумение. Задачка про «два плюс два». И не задачка вовсе, а так, разминочка смекалки и сообразительности. Справедливо это утверждение и в отношении Петьки нашего. Приказ начштаба внимательно выслушав, репку, за сто дней до приказа до зеркального блеска выбритую, почесал, два раза «м-да-а-а-а…» в задумчивости протянул и в конце концов, широко заулыбавшись, куда-то вглубь гарнизонных сооружений галопом умчался.
В конечном счете и трех дней не прошло, как порученное противопожарное сооружение стояло на отведенном ему начштабом месте. Наскоро сколоченный из планок овощных ящиков, коих на продовольственном складе было в избытке, и прапорщик, за тот склад отвечавший, только порадовался, когда Петька часть ненужной тары в неизвестном направлении уволок, блестел ярким кумачом свеженькой краски, добытой в гараже гарнизонного автохозяйства. Краской поделились такие же дембеля, на тот момент исполнявшие свои собственные трудовые повинности и оттого отнесшиеся к чаяниям Петьки с чувством и пониманием. Противопожарный инвентарь, умыкнутый Петькой в нужном количестве и ассортименте с других пожарных щитов, также свежеокрашенный в цвета Октябрьской революции, дополнял собой радостную картину полной готовности к пожарным неприятностям. Была, правда, у Петьки небольшая сложность с огнетушителем, но и его Петька добыл, выменяв на литр клея ПВА у двух братьев-дагестанцев, сосланных для бессменного дежурства на дальний посадочный привод по причине их суровых и неуживчивых характеров. И даже песок в ящике был кристально чист и стерилен, словно только что привезли его с белоснежного пляжа Анс-Лацио на Сейшелах. Ровно таким, как допрежь начальник штаба возжелал.
По-настоящему не повезло только со столбиками. По всем требованиям инженерной науки для того, чтоб тяжеленный щит мог на себе ведра, ломы и огнетушители надежно держать и при этом на пару метров над землей возвышаться, должны столбики, к которым такой щит прикручивается, из трубы стальной делаться и никак не меньше трех метров в длину быть. Так, чтобы, надежно в землю на метр углубясь, потом два метра, наружу торчащих, на протяжении долгих десятилетий всему миру демонстрировать. Петьке же столбиков длиннее, чем «два с хвостиком», добыть ну никак не удалось. «Хвостик» одной трубы составлял чуть больше сорока сантиметров, а у второй и вовсе до тридцати сантиметров недотягивал. Задачу по вкапыванию это, конечно, сильно облегчало, но надежности и устойчивости пожарному щиту не придавало вовсе. С таким неглубоким залеганием фундамента противопожарное сооружение не грохалось оземь лишь по причине безветренной погоды и еще потому, что Петька привязал его к тяжелому ящику с песком жесткой сталистой проволокой. Проволоку Петька также покрасил в красный цвет. Для порядка.
Удовлетворенный начальник штаба, похлопавший по огнетушителю ладошкой для проверки его подлинности и поковырявший ногтем овощные доски в тех же целях, подписал-таки Петькины бумаги на увольнение, и тот радостно убыл в родные пенаты. Ну а позже, когда начался сезон штормов на Каспийском море и мощные, напоенные соленой влагой ветра долетали до гарнизона, почти не утратив своей силы, Петькин пожарный щит все ж таки рухнул. И вот что самое интересное: рухнул он именно на начальника штаба, который в тот момент за ним от ветра прятался и табачные изделия курил, сбрасывая пепел и окурки в приснопамятный ящик с песком. Придавленный противопожарным сооружением и сильно ушибленный красным ведром в самоё причинное место, начальник штаба орал недуром и обещался Петьку найти и самолично расстрелять. Но все это уже было лишь пустыми словами и никчемными угрозами…
К чему я все это? А к тому, чтобы истинная причина, по которой уважаемый прапорщик Загоруйко вдруг Картофаном стал, всякому ясна и понятна стала.
Случилась эта нарекающая история не осенью, как это с заборным майором произошло, а как раз наоборот – в весенний призыв и, соответственно, весенний же дембель. Загоруйко, как я уже и говорил, к солдатикам относился с некоторой теплотой душевной и отеческой строгостью, но и он не избежал того, чтоб дважды в год от увольняющихся мальчишек исполнения трудовой повинности требовать. С волками же жить – по-волчьи, стало быть, выть. Ничего Загоруйко супротив всеармейского правила о прощальной работе поделать не мог. Ну, ведь не просто же так их, лбов здоровых, домой отпускать, в самом деле?! Обязательно чего-нибудь потребовать нужно! И отчего, скажите на милость, не потребовать, если уж так испокон веку заведено, а они, морды отъевшиеся, под ногами крутятся и сами на «дембельский аккорд» напрашиваются. Ну не совсем же он глупый, он же прапорщик. А прапорщики – это центр мыслительной изворотливости и хитрой сообразительности всех Вооруженных сил. Так что, не сильно радея за штабное имущество, как это Петькин начштаба делал, а больше к улучшению собственного хозяйства стремясь, решил Загоруйко весенние работы на своем приусадебном участке так провести, чтоб ни ему, ни жене его спины ломать и три ведра пота проливать не пришлось.
Ну и вот…
Собрал Загоруйко вокруг себя шестерых дембелей и говорит: «Ровно как огород вскопаете и картошки мне на нем по всей поверхности высадите, так в тот же миг и свободу гражданскую обретете. А дотоль, пока корнеплодов в землю не зароете, про дальнюю дорогу забудьте, потому как о мамкиных пирожках да разгульности гражданской вы аж до самого июля в родной казарме мечтать будете. Аж до самого до тридцатого июля, понимаешь!»
То есть, если вещи своими именами называть, потребовал Загоруйко от дембелей свой собственный огород в его частнособственнических интересах вскопать и картошку в персональных нуждах его семьи высадить.
Парни те славные, пока к ним Загоруйко со своей аграрной идеей не пристал, по гарнизону без дела слонялись и уже во всех красках себя не совсем трезвыми в поезде на пути к дому предвкушали. И тут на тебе: иди и сажай личную Загоруйкину картошку, а иначе домой никак не раньше, чем к новому урожаю яблок приедешь! Нет, они, конечно же, против прощального салюта в честь родной войсковой части совсем не возражали, если уж порядок такой. Они даже ремонт какой в казарме или штабе по-быстрому спроворить полностью готовы были. А то и нужник, если потребуется, на вертолетной площадке соорудить. Но так, чтобы их, заслуженных дембелей, парней гордых и уже практически вольных, взять да в собственных нуждах поиспользовать?! Как первогодок зеленых?! Это же уму непостижимо! Где же такое видано, товарищи дорогие, чтобы дембеля, соль земли солдатской, лопатами в плодородном слое ковырялись и, как духи бестелесные, офицерские корнеплоды для размножения в грунт зарывали?! Да никогда же такого не бывало! Это же позор и унижение, как ни крути. Стыд и позор!
Ну вот от этих стыда и позора и обозлились дембеля на Загоруйку.
Обозлились, но аграрный «аккорд» таки сделали! Вышли вшестером, лопатами заточенными и лицами одухотворенными вооруженные, в ладони поплевали погуще и ну давай землицу азербайджанскую рыть и пот с раскрасневшихся лиц смахивать. Рыли и сажали, сажали и рыли от самой утренней зорьки до полного захода солнца. И огород, говорят, образцово-показательный получился. Ни травинки тебе, ни соринки. Каждый комочек земли, что покрупнее грецкого ореха, в мелкую пыль вручную размололи. Всякую растительность, которой на огороде быть не полагается, не просто из земли вырвали, но еще и до самых кончиков корней докопались и в буквальном смысле слова искоренили. Всякий камешек, который почвой по своим физическим характеристикам не являлся, тщательно отобрали и с огорода вынесли, большую кучу гравия на огородной границе соорудив. А грядки, пользуясь длинным шнуром, из казармы принесенным, спланировали так ровно, что по ним, по грядкам этим, можно было бы колонны торжественного парада в честь Дня Победы или очередной годовщины Октябрьской революции выстраивать.
В общем, красота получилась несказанная, а не огород. Ну и картошку, конечно же, высадили. Все двадцать ведер семенного фонда, что Загоруйко им самолично привез, высадили и пустую тару прапорщику в целостности и сохранности возвернули. Посмотрел на все это растроганный Загоруйко, отческую слезу пустил и в умилении душевном, а также в радости телесной парней к дому с миром отпустил. «Езжайте, – говорит, – сынки, с Богом! А я уж, – говорит, – тут трудов ваших не подведу и по осени урожай „сам десять“ собрать обязуюсь». Парней три раза просить нужды не было, и, радостному прапорщику глубоко здоровья и семейного счастья пожелав, разъехались бывшие военнослужащие по родным домам уже на следующий день.