И еще деталька: коврики эти, две трети цветовой гаммы светофора в себе содержащие, как правило, не на полу лежали, как это приличным коврам положено, а на стенах яркими пятнами располагались. Ну, потому как ковер – это дефицитная ценность и яркое выражение благосостояния семьи, а кто же в здравом уме и трезвой памяти семейные реликвии по полу разбрасывать станет? Никто! Совершенно никто. Вот и висели на стенах, как правило, над диванами в больших комнатах, гордо именуемых «зал», эти узорчатые коврики «два на три», радуя глаз и годами аккумулируя в себе пыль. А этот, генеральский, тем Петьку в самую глубь мозга поразил, что, во-первых, был он соткан из удивительно мягкой шерсти и длина ворса у этой шерсти была даже немного больше, чем волосы на Петькиной голове, во-вторых, цвет ковра был удивительно мягко-бежевым и красноты какой-нибудь или, положим, зелени в его замысловатых орнаментах не просматривалось вовсе. Ну и в-третьих, ой, мамочки мои, вы только подумайте, что за ересь и преступление, он не на стене висел, а прямо по полу, под самыми ногами свое узорчатое сокровище раскинул.
Ну и мебель. Мебель в том тайном кабинетике вся, что ни на есть, дорогой и очень удобной была. Мягкой кожей цвета любимого Петькой сливочного пломбира обитой. У Петьки дома диван был, на котором он всю свою детско-юношескую жизнь провел. Хороший такой, зеленый. Качественной рогожей обитый и крепкими нитками не совсем ровными строчками прошитый. Петька на этом диване с малолетства по ночам спал, а днем, развалившись уютно, в черно-белом телевизоре замечательные мультфильмы рассматривал. И мал тот диван Петьке начал становиться только тогда, кода он в девятом классе своего собственного отца размерами роста обогнал. Ну так вот, даже кресло в той генеральской комнате, у полированного журнального столика стоящее, было и больше, и удобнее Петькиного дивана. А столы со шкафами и полками всяческими? Это решительно чудо какое-то! Петька по малости лет и узости кругозора тогда еще не знал, что бывает мебель ручной работы, и потому, когда эту, генеральскую, воочию улицезрел, подумал, что делали ее на какой-то волшебной фабрике и не иначе как аж в самой Москве. Да что там в Москве. Наверняка в самом Ленинграде делали!
Нужно честно сказать, что каким-то особым благосостоянием и чрезмерным материальным достатком Петькина семья не блистала и бытовой роскошью с излишествами похвалиться особо не могла. Правда, и бедностью в их доме тоже никогда не пахло, а потому считались они вполне себе среднедостаточной, совершенно типовой в плане финансового благополучия советской семьей. В тогдашние времена отношение к богатству как к таковому было несколько иным, и народ, на коммунистической идеологии взращенный, больше мечтал о научных открытиях и полетах в дальний космос, нежели о дворцовой роскоши собственного жилья. Хотя чего же греха-то таить, мещанские мечтания о «красивой жизни» и «неимоверном богатстве» сидели где-то в глубине каждого строителя коммунизма. Не обделены были этими стяжательскими чувствами и Петькины родители. Откладывая и накапливая рублик к рублику месяц за месяцем, с большой помпой и тожеством закупали они потом имущество, призванное служить подтверждением того, что и их семья вполне себе может пожить красиво. Будь то новый телевизор, бытовой кондиционер или даже немножечко подержанный мотоцикл «Восход-2М».
Одним из объектов такого бытового богатства Петькиных родителей был набор хрусталя, с гордостью и пиететом выставленный на всеобщее обозрение за сдвижными стеклянными витринами серванта. В не самый богатый набор входили в том числе две лодочки-салатницы, огромное плоское блюдо с резными краями, полусферическая чаша непонятного назначения, несколько стопок разного калибра, рюмки в виде остроносых стрелецких сапожков и шесть фужеров на длинных и изящных ножках. У двух фужеров, правда, эти самые ножки были сломаны в середине, и потому их прятали позади всего остального, радужно переливающегося великолепия, соединив ножку в месте разлома резиновой трубкой. Трубку за тарелками и салатницами видно не было, и потому вся экспозиция смотрелась вполне себе прилично. Так было в Петькином доме. Но Бог ты мой, что за хрустальная роскошь и феерия творилась в зеркальных шкафах генеральской комнаты задушевного отдыха! Глядя на это радужно переливающееся великолепие, можно было совершенно точно поверить в то, что весь город Гусь-Хрустальный работал на эту выставку достижения стекольного мастерства никак не меньше двух месяцев. Всем народонаселением и всеми имеющимися фабриками!
Именно в этой комнате генеральского уединения Петька впервые понял, что холодильники бывают и больше коробки из-под телевизора, а сами телевизоры могут быть цветными и их можно, вы только подумайте, какое чудо, без помощи плоскогубцев с канала на канал переключать. Все увиденное, конечно, сильно поразило Петьку, и смотрел он на эту роскошь, как первобытный папуас с затерянного острова на жестяную банку из-под кока-колы, вынесенную на берег морским прибоем. С замиранием сердца и трепетным благоговением смотрел. И хотя, конечно же, друзья мои, все это великолепие по своим физическим качествам и хрупко, и к поломкам склонно, все ж таки не поломка какая по неосторожности и не утеря товарного вида чего-либо из ценного генеральского имущества Петьку под монастырь подвели, нет. Вовсе не угробленное имущество сгубило Петьку.
И вот что на самом деле произошло.
В нише одного из шкафов дубовой стенки, что монументально в задушевной комнате у стены возвышалась, уютно расположился проигрыватель «Эстония-110-стерео», а рядом, как тому и положено, на ребро выставленная, пристроилась целая стопка виниловых пластинок, выпущенных замечательной компанией «Мелодия». Петька наш, все время, что пыль с полированных поверхностей протирал и полы надраивал, взгляда от этого замечательного акустического набора оторвать не мог. Очень он его заинтересовал, значится. Покончив с наведением порядка немного за полночь, добившись того, что генеральские помещения засверкали ослепительным блеском тестикул усердного кота и пришли в идеальный порядок адмиральской яхты, Петька, опасливо озираясь по сторонам, несмело прикоснулся к музыкальному прибору самыми кончиками пальцев. Ощупав холодную поверхность проигрывателя со всех сторон и убедившись в том, что проигрыватель не мираж и совершенно реален, Петька перешел к винилам. Оставшаяся половина ночи ушла у него на разбор этого богатства сказочной пещеры Аладдина, окажись тот невзначай не жадным до денег пронырой, а истым меломаном.
Нужно сказать откровенно, музыкальная коллекция генерала формировалась и пополнялась никак не за счет идеального слуха и вкусовых предпочтений высокорангового аудиофила, а опираясь исключительно на мощь финансовых возможностей и широкий круг знакомств генерала в кругу работников советской торговли. И чего там, в этой виниловой залежи, только не было, товарищи дорогие! Были там в великом множестве и Юрий Антонов с «Песнярами», и Полад Бюльбюль оглы с Кобзоном, и даже Пугачева с Муслимом Магометовичем Магомаевым. Был там и большой хор Советской армии с «Самоцветами», но также, к Петькиному удивлению, были там и БГ с АВВА, и Boney M вкупе с совсем недавно выпущенной пластинкой «Поет Джо Дассен». В общем, было в той огромной стопке все, что выпускалось мною упомянутой «Мелодией» в ограниченным тираже и распродавалось исключительно между «своими», так и не успев доехать до полок фирменных магазинов и музыкальных отделов ЦУМов и ГУМов.
С трепетом душевным и дрожью в руках разбирал Петька цветастые конверты винилов, изучая в мельчайших деталях яркую обложку очередного альбома, и замирал в священном благоговении от обретенной возможности прикоснуться к тому, о чем только слышал. Вздыхая в сладкой истоме закоренелого любителя музыки, дорвавшегося до центрального хранилища Гостелерадио, брал он в руки очередной конверт генеральской музыкальной коллекции, и волна эмоций, сопровождаемая дрожью нервного возбуждения, накрывала его. Добил же Петьку альбом «Вкус меда» от буржуйской, но при этом всемирно известной группы The Beatles. Он вожделел эту пластинку еще до армии. Вожделел искренне и чисто, жаждал владеть ею до дрожи в суставах и боли в голове. Он видел ее в своих мечтах и даже готов был продать любую свою почку, лишь бы иметь немножечко денег на покупку этой замечательной пластинки. Почку, однако же, у Петьки никто не покупал, а папа его десять рублей на покупку диска у спекулянтов категорически не давал. «Ты сдурел?!» – спрашивал он проникновенно. «Червонец на такую дрянь?! Да я лучше пропью!» – сказал так и вправду пропил…
И вот оно свершилось! Лежит это счастье тут, в его руках, и, судя по всему, пласт из конверта до того даже не вынимали! Нет, он не смог решиться и вот так, совершенно банально и обыденно, просто достать девственно-чистый черный диск из конверта и ничтоже сумняшеся подставить его под иглу острую проигрывателя. Никак не смог! Это все равно как если при покупке нового телевизора сразу пульт из пакетика вынуть, а сам пакетик в ведро мусорное выбросить. Чистейшее святотатство! Тут же все не просто так, тут же целое священнодейство требуется. С предварительной очисткой души и совести, приведением тела в энергетическое равновесие, выравниванием дыхания и произнесением мантры «ом мани падме хум» не меньше четырех раз. Тут все должно быть торжественно и запомниться на веки вечные. Как первая брачная ночь.
Потому со скрежетом душевным и болью в сердце поставил Петька вожделенный пласт на место, надеясь на то, что рано или поздно наступят лучшие времена. На то надеясь, что Картофан его как-нибудь еще раз генеральскую штаб-квартиру убирать отправит и уж тогда-то он, Петька, придет совершенно одухотворенным и чистым в помыслах своих и, будучи совершенно просветленным и к такому торжеству подготовленным, замечательный альбом обязательно из конверта нежно извлечет и даже, очень может быть, прослушает. А пока что, водрузив на себя многочисленные мешки с мусором, собранным им в процессе уборки генеральского компаунда, на трясущихся ногах ушел он в казарму бредить и мечтать о повторной встре