Кагэбэшному же генералу, который к Красной армии отношения по признаку исполнения служебных обязанностей и порученных заданий не имел, но с этими двумя издавна дружбу водил, разницы существенной, будь то бронетанковый праздник или День ВДВ, допустим, значения не имело никакого. Главное – это повод и хорошая компания. Компания и вправду подобралась хорошая, а повод совершенно подходящий она же, компания, ему предложила. Так отчего же в таком замечательном случае уважаемому блюстителю государственной безопасности не отметить этот, пусть и не его, но все-таки вполне себе прекрасный праздник? Нет к этому отрицательных поводов! Совершенно отсутствуют. Ну а раз так, прибыл он в ставку строго ко времени оговоренному, дабы со своими невоздухоплавательными товарищами славный день ВВС в уютной обстановке отметить.
Ну и вот, собрались, значит, генералы в установленное время у «нашего». В официальном кабинете за огромным совещательным столом на минутку присели и меж собой парой незначительных фраз в преддверии торжества обменялись. Поговорили для порядка и тут же, ни секунды не медля, порешили непосредственно к празднованию перейти. Ну, то есть в ту самую комнату душевного времяпрепровождения перебраться и за крепкое здоровье товарища маршала авиации Ефимова Александра Николаевича, а также всех красных соколов ВВС СССР как следует выпить и порядочно закусить чем-нибудь вкусненьким.
Ну а там, в комнате этой, ординарцем генераловым уже все давно к торжеству изготовлено. И салатов разных, в офицерской столовой по специальному заказу нарубленных, в хрустальных салатниках горками во множестве разложено и колбаска докторская, до того в холодильнике лежавшая, теперь кружками нарезалась и по блюду разлеглась, и шпроты, что допрежь в оливковом масле томились, из жестяной коробки извлечены и на хрустальном же блюдце хвостиками внутрь улеглись, и осетринка каспийская, у браконьеров на Яшыл Базаре из-под полы закупленная, на тонкие ломтики настругалась и теперь средь всего этого богатства особняком лежит и прозрачной слезой янтарного жирка истекает. И даже не поленился ординарец за пределы штабные в город сбегать, чтобы к и без того роскошному столу мясных деликатесов, каковые азербайджанские мастера с большим искусством приготовляют, прикупить да лавашей с пылу с жару к самому началу торжества приволочь и вместе со свежей зеленью и прочими «памидорами-шмамидорами» живописно по всему столу разложить. Не стол, а торжественный гимн греховному чревоугодию и древнегреческому гедонизму!
Рассаживаясь за столом, генералы довольно щурились, смачно причмокивали и, улыбаясь от уха до уха, предвкушали истинное торжество вкусовых рецепторов, а также фонтаны кулинарных наслаждений. Потирая ладошки, генерал от бронированных монстров, ошибочно полагая, что именно эта песня относится к доблестным ВВС, начал напевать:
Взвейтесь, соколы, орлами,
Полно горе горевать! —
совершенно упустив из виду, что вторая часть куплета, адресованного, по его ошибочному мнению, крылатым «орлам от авиации», взывает к воинственному духу обычного пехотинца и совершенно не по-воздухоплавательному утверждает:
То ли дело под шатрами
В поле лагерем стоять.
Впрочем, генералу, каковой по роду войск был все ж таки ближе к той самой пехоте, подчиненная техника которого летала только в том случае, если ее с обрыва высокого столкнуть или, положим, с того же самолета с парашютами скинуть, эта смысловая ошибка была совершенно простительна. За что тут генерала краснолампасного корить? «Соколы» в песне есть? Есть! Взвиться им предлагается? Еще как предлагается! Так чего же вам еще, лишенцы, требуется? Слушайте себе и получайте удовольствие. Но с удовольствием, если честно, не совсем хорошо получалось. Музыкальным слухом танковый генерал не обладал совершенно, и в дополнение к каждой, трижды перевранной ноте, стараясь вытянуть призыв к отречению от горя громкостью выдаваемого звукового ряда, срывался он в фальцет, и горевать от этого почему-то хотелось особенно сильно.
Положение немного сгладил «васильковый» генерал. Офицеров КГБ много и усердно учили самым разнообразным вещам, которые на долгом и неизведанном пути службы Отечеству вполне себе могли пригодиться. И языкам всяческим усердно учили, и этикету застолий, и искусству светские беседы томно вести, и культуре как общемировой, так и отечественной со всем тщанием и усердием обучали. Оттого, понимая, что танкист сейчас вовсе не о крыльях Родины в душевном порыве солирует, подключился кагэбэшный генерал и хорошо поставленным баритоном влил в музыкальную часть застолья:
Нам Сталин дал стальные руки-крылья,
А вместо сердца – пламенный мотор.
Бронетанковый генерал осекся и замолчал, перестав причитать о том, что: «Строй на строй пойдет стеною, и прокатится „Ура!!!“», а «наш», извлекая в этот момент из холодильника главное украшение стола в виде хрустального графинчика, на пару секунд заслушался и одобрительно покивал. В конечном счете все благочинно разместились вкруг богатого стола, в самую середину которого и был водружен запотевший графинчик, содержащий в себе полновесный повод для завтрашнего похмелья.
«Наш» генерал, пользуясь правом гостеприимного хозяина, с изысканной аккуратностью и невероятной грацией налил из графина по половине хрустальной рюмочки и предложил танковому генералу произнести первый тост, каковой откроет сие славное заседание, посвященное радостному и светлому празднику крыльев Родины.
Долго и уж тем более повторно себя уговаривать танкист не позволил. Подхватив огромной дланью рюмку, блеснувшую яркой радугой на своих хрустальных боках, украшенных филигранной резьбой, он встал в горделивую позу римского оратора и торжественно провозгласил тост. Он предложил выпить. Выпить за все и всех сразу. Было такое ощущение, что танкист готовился к сегодняшней посиделке загодя и сильно заранее, понимая, что продлиться она может никак не менее трех часов, и потому припас добрый десяток тостов, каковые он и выдавал бы равными долями на протяжении всего многочасового марафона алкогольного возлияния. Однако по какой-то неведомой причине, получив право начать и высказаться первым тостом, он все свои заготовки смешал в одну-единственную здравницу и высказал ее нескончаемой чередой фактов, фамилий и исторических событий.
Среди прочего многообразия поводов, вложенных им в первый тост, танковый генерал предложил выпить, к примеру, за:
• приснопамятных братьев Монгольфье, которые пусть и не были советскими людьми, но таки смогли преодолеть земное притяжение и воспарить, так сказать, над бренной поверхностью и мирской суетой, применив лишь собственную смекалку и хорошо разогретый воздух;
• не менее родственных друг другу товарищей с иностранной фамилией Райт, каковые, к глубокому сожалению, также не относились к передовым строителям коммунизма, но умудрились-таки без всякой руководящей роли партии и надежного командования со стороны Министерства обороны придумать устройство, возносящееся в небесную высь в окончание непродолжительного разбега по первой в мире взлетно-посадочной полосе;
• вечную память товарищу Чкалову, доказавшему, что рискованные пролеты под мостами не только укрепляют воинский дух и боевую подготовку летного состава Красной армии, но и доказывают всему миру, что наши самолеты – самые самолеты в мире;
• за неисчерпаемый гений товарищей Туполева, Ильюшина и Микояна, а также за крепкое здоровье всех работников авиапредприятий, которые этот гений в крылатом металле воплотить смогли. При этом он не преминул покрыть позором товарища Сикорского, променявшего вечную и нерушимую любовь к своей советской Родине на сытный кусок американского хлебца.
Также в своей нескончаемой тираде он упомянул: безвременно усопшего Икара, гордую птицу высокого полета под названием «кондор», чистое небо над нашими головами и лично товарища министра обороны, Устинова Дмитрия Фёдоровича.
Два заскучавших слушателя уже начали было поклевывать носами, а государственно безопасный генерал в мыслях своих готов был перейти от вопроса: «Когда же он закончит?» – к вопросу: «Когда же он, блин, сдохнет?!», но тут танковый генерал, произнеся «и в завершение…», политически корректно предложил выпить за руководящую роль партии и богатырское здоровье вновь назначенного первого секретаря, Михаила Сергеевича[2]. Оба прокисших было генерала, вдохновленных финальной частью танкового панегирика, лихими пружинами взметнулись со своих мест и, выпятив грудь колесами среднеазиатской арбы, вид приняв залихватский, с одухотворенностью и верой, полыхнувшей в трезвых пока еще глазах, прокричав оратору троекратное «Ура!», наконец-то выпили залпом уже изрядно нагревшееся содержимое своих радужных рюмок. Одним решительным глотком выпили, запрокинув сосредоточенные лица к потолку, потому как спирт неразведенный по-другому пить никак не возможно. Иначе всю гортань пообжигаешь и такая же неприятность, как с прапорщиком Нюхом, из канистры отхлебнувшим, случиться может.
Ну и вот, «жахнули», стало быть, генералы.
И тут началось! Танковый генерал, вогнав в себя полновесную рюмку, вдруг вернул голову из запрокинутого положения в исходное и, широко распахнув удивленные глаза, выпустил изо рта фонтан мелких брызг, громко шлепая мокрыми губами. Выглядело это так, будто перед танкистом сейчас был вовсе не праздничный стол, плотно уставленный закусками в честь отважных авиаторов, а здоровенная гладильная доска, на которой в полный размер разложен шелковый парашют, и его, парашют этот, генералу тщательно погладить поручили. Поручили, а утюг дали без отпаривателя. Старенький такой утюг вручили, который для горячности на газовой плите греть следует. Вот и брызгает теперь генерал так богато и обильно, чтоб в парашюте том дырок невзначай не напрожигать.