Один из участников сегодняшней водной феерии, будучи постоянным членом сего скромного мужского клуба, это самое производство в том самом Усолье то ли организовывал в свое время и теперь им почти полностью владел, то ли «крышевал» настолько надежно, что все тонкости и подноготные сибирского бутлегерства знал в деталях. Знал и потому на вопрос сотоварищей, его или не его бутылка «Гжелки», которую ему теперь под нос для экспертизы тычут, лишь стеснительно улыбался и, становясь на некоторое время философом, предлагал признать весь мир иллюзорным, а потому конкретно не определенным. При этом сибирский виночерпий старался спрятать руки за спину и на стекле «Гжелки» отпечатков не оставлять, а дотошным товарищам предлагал на всякий случай экспериментов с бутылкой не ставить.
По этой причине, имея практически все шансы испить продукт от искусных «виноделов» из Сибири, с ловкостью производящих на свет всевозможные алкогольные напитки при помощи старой ванны, пары пластиковых бочек и деревянного весла, прикладываться к крепкому алкоголю, купленному в местных алкомаркетах, не решался не только Анатольевич, но и вся дружная компания. За исключением разве что тех случаев, когда крепкий алкоголь закупался в серьезном супермаркете с не менее серьезным названием «Цезарь» и владелец этого элитного магазина на икону божился, что именно эти бутылки только вчера из Москвы привезли. Владелец «Цезаря» ни по финансовому состоянию, ни по социальному статусу до сегодняшних «водоплавающих» недотягивал и потому с ними ни в озерных заплывах, ни в таежных посиделках никогда не участвовал. Не приглашали, понимаешь. И потому искать его и каждый раз с пристрастием расспрашивать, тот ли алкоголь сегодня прикупили, было и обременительно, и скучно. Выход нашел Анатольевич, который с самого раннего детства химию очень уважал и любил.
Первый жизненный опыт прикладной химии он получил, наблюдая за тем, как старшие ребятки, уже посещающие химические уроки в школе, продемонстрировали, что смешение двух простых субстанций, а именно: перманганата калия и жидкого нитроглицерина, может привести к удивительной реакции самовозгорания. Причем горела эта мешанина розово-фиолетовым пламенем и дымила при этом не хуже довоенного паровоза, шипя и разбрасывая во все стороны раскаленные капли продуктов горения. Это же просто чудо какое-то!
Спалив дома весь запас марганцовки, а заодно и кухонный стол, маленький Анатольевич воспылал к великой науке такой страстной любовью, что поспорить с ним в крепости этой любви могли разве что господин Менделеев, всем известную таблицу придумавший, или Альфред Нобель, который, между прочим, тоже химиком был и нахимичить на досуге что-нибудь этакое очень уважал. Так что ему, Анатольевичу, всем сердцем отдавшемуся науке о веществах и их превращениях, ставшему взрослым и чрезвычайно придирчивым к качеству окружающего алкоголя дяденькой, реализовать небольшой кусочек химической лаборатории под названием «перегонный куб», было так же просто, как вам, к примеру, поутру яичницу скушать. Построив этот девайс профессионального «муншайнера»[4], Анатольевич и для себя, и для сотоварищей вопрос алкогольных сомнений решил раз и навсегда.
Будучи человеком достаточно хорошо обеспеченным, я бы даже сказал – богатым, Анатольевич под благородный процесс самогоноварения отвел пару строений своего загородного имения, раскинувшегося на десяти гектарах первобытной тайги. Строения были срублены из кругляка сибирской лиственницы, и это придавало производимым здесь напиткам еще большей чистоты и органичности. При производстве «божественного напитка» ингредиенты использовались исключительно природные, только наилучшие и самого что ни на есть высокого качества, а широта ассортимента этих ингредиентов удивила бы даже китайского травника, постигшего секрет бессмертия.
Отринув банальную ржаную или кукурузную муку, Анатольевич экспериментировал и с рисом, и с гречневой крупой, и даже с привезенным из-за границы маисом, совсем не подозревая, что этот маис как раз и есть та самая кукуруза. Сусло будущего самогона настаивалось и на кедровых орехах, и на таежном меде, и даже на женьшене, который ему присылали друзья-товарищи с Дальнего Востока. Самогонный аппарат, который своим внешним видом больше напоминал «машину времени» из фильма «Иван Васильевич меняет профессию», ему спроектировали на кафедре прикладной химии местного университета, а произвели, собрали и отладили в цехе местного авиационного завода. Из тех же материалов произвели, из каких современные авиалайнеры строят. Шкаф управления температурными и технологическими процессами спроворили на одном из оборонных заводов, и потому контроль за рождением «первака» управлялся автоматикой с неменьшим тщанием, нежели присмотр за полетом баллистической ракеты.
Учитывая все вышесказанное, стоит ли удивляться тому, что плодами работ неутомимого искателя Анатольевича были и удивительно ароматная «Гречишная на рябинке», и незаменимая для укрепления иммунитета «Кедровка на маисе», и даже «Специальная мужчинская», настоянная на каком-то тайном наборе трав и работающая куда как эффективнее хваленой «Виагры».
Будучи человеком тонкой и чувствительной натуры, разливать все это жидкое золото по банальным стеклянным бутылкам Анатольевич позволить себе никак не мог. Оно и понятно! Стеклянная четверть, в какую деревенская бабка своего «картофельного, вонючего» по самое горлышко заливает, для выстраданных шедевров Анатольевича ну никак не подходила. Нужно было что-то иное. Что-то возвышенное, что ли… Возвышенное нашлось в учебнике по истории, который сын Анатольевича по всему дому разбросал. На картинке, подвернувшейся под ногу Анатольевичу, красовалась великолепно стройная и в то же время удивительно мощная греческая женщина, нареченная гордыми, но художественно одаренными греками кариатидой. Женщина была мраморной, и, помимо достоинств в виде крохотной туники и внушительного четвертого размера, углядел Анатольевич сосуд, каковой эта белокаменная обольстительница держала в руках. Это была амфора. Здоровенная такая пуля из обожженной керамики с длинным горлом, в которую древние греки при желании по полтора ведра своих мавродафни и рецины за раз заливали.
И сама форма амфоры, и стоящая за ней история пленили Анатольевича до глубины души, и, решив, что тридцать литров в одну тару будет многовато, заказал он где-то в Грузии три десятка амфор вместимостью два литра. Почему именно в Грузии, непонятно. Возможно, где-то в глубине памяти хорошо образованного Анатольевича теплилось воспоминание о том, что Колхида – это единственное место, где вино производят не в деревянных бочках, а в огромных кувшинах-квеври, и потому к кому же еще, если не к грузинам, за производством глиняной посуды обращаться. А может и так быть, что мысль образцами грузинского гончарного искусства обрасти в голове его просто так, без всякого основания народилась, неважно.
Грузинские же мастера, привыкшие делать классическую винную посуду исключительно с плоским дном, первую партию именно таких застольных кувшинов для Анатольевича и налепили. Кувшины выглядели более чем аутентично и вполне подходили под те цели, которые им Анатольевич предопределил. Однако же, твердый в памяти и еще более твердый в исполнении принятых решений, Анатольевич, получивший в скором времени керамическую посылку из Мцхеты, посидел пару минут над картинкой с кариатидой, сравнивая полученные кувшины с истинно греческой посудиной, и пришел к выводу, что в грузинском изделии что-то не так. Вырвав из учебника страницу, послужившую ему музой вдохновения, он отправил ее в Грузию, присовокупив рукописной запиской: «Вот! Вот таких мне сделайте! А за те я платить не стану, потому как не то это вовсе».
Ну нет, заплатил, конечно же. Потому как не принято в кругу сибирских купцов и деловых людей от своих слов отказываться. А он заплатить обещал. Оттого грузинские мастера, посчитав, что судьба прислала к ним еще один прекрасный заказ, быстренько накрутили три десятка этих миниатюрных потомков греческих пифосов и к удовольствию Анатольевича во глубину сибирских руд отправили. Ну а потому как грузины в широте души своей никому в мире не уступают, они такому славному клиенту к его заказу еще и три здоровенных кувшина домашнего вина присовокупили, прикрепив на каждый записочку: «Тебе, дАрАгой!» Подарок Анатольевич со товарищи благосклонно приняли и, единым махом все три кувшина продегустировав, справедливо признали, что вино отличное и что французишки со своими совиньонами да божоле в подметки не годятся, но один недостаток у него все ж таки имеется: по градусу слабовато будет. Не подходит градус киндзмараули или саперави для сибирских морозов. Никак не подходит. Ну а сами двухлитровые амфорки, с душой и сердцем грузинами произведенные, с тех пор использовались Анатольевичем как единственная и исключительная посуда, в которую он самогонную амброзию, собственными руками изготовленную, после перегонки нежно и аккуратно разливал.
Вот как раз полтора десятка таких амфор с «живительной влагой» при мне на борт «Титана» и загружали. Понимая, что в плавание идем отнюдь не на одни сутки и идет туда никак не меньше двух десятков здоровенных мужиков, можно было бы предположить, что тридцати литров отменного первака вполне достаточно, чтобы по самую макушку залиться, и хватит с запасом для того, чтоб во второй раз в магазин за добавкой не бегать. Ни больше, ни меньше. Ну а потому как при несложном расчете получалось по цельной амфоре «с хвостиком» на одного брата-мореплавателя, такое количество «огненной воды» было уже почти что перебором. Но нет же! Каждый из прибывающих, следуя старинной русской традиции не ходить в гости с пустыми руками, являясь на пирс, тащил из необъятного багажника своего джипа как минимум одну коробку крепкого алкоголя, либо купленную в том же «Цезаре» под честное слово владельца, либо привезенную на заказ из более западных городов нашей необъятной родины. Принесенного на борт алкоголя хватило бы на свадьбу арабского шейха, разреши шариат употреблять алкоголь и пригласи тот шейх на свое бракосочетание тысяч пять родных и знакомых. И родных знакомых, и знакомых знакомых, и даже всю без исключения родню знакомых знакомых. И ведь все три дня свадьбы отгуляли бы, ни разу недостатка в выпивке не почувствовав! Вот какое коли