е стоявший во дворе и продуваемый всеми ветрами. Непосредственно к этой группе уютных строений примыкала просторная поляна, заменявшая собой парковку, тщательно очищенная от снежных наносов даже в самые снежные зимы, готовая принять дорогих гостей в свое лоно в любую минуту.
Вот как раз на эту лужаечную парковку по прошествии двенадцати часов езды от Иркутска кавалькада джипов-сундуков и прибыла. Малость притомившиеся охотники покинули уютные недра своих люксовых внедорожников и, с хрустом и удовольствием потянув малость затекшие спины и чресла, под радостные всхлипывания и полупоклоны встречающих егерей принялись размещаться. Разгружаться то есть. Ну не сами, конечно! Самим-то при таком наличии услужливого персонала рученьки перетаскиванием коробок утруждать не с руки, конечно же, вы уж простите за двусмысленность. В таких условиях только руководить остается, важно вокруг лакированных грузовиков похаживая и, куда что тащить, указывая. Они так и делали…
В конце концов, разгрузив съестные припасы в недра большого гостевого дома, стоящего теперь на месте той самой, первой заимки, все безоговорочно порешили, что сегодня по вечеру никаких банкетов и зажигательных вечеров быть не должно, потому как завтра на зверя идти нужно. А на него, на зверя этого, непременно со свежей головой и, что более важно, со свежим дыханием ходить необходимо. Потому как у зверя нюх удивительно острый, и он перегар даже раньше жены благоверной или работника ГИБДД от тебя учуять может. Сильно раньше! Оттого банкет запланировали на вечер следующего дня, когда наверняка будет что отметить и о чем поговорить. Ну а раз зажигательного пьянства не планируется, так и делать в сплоченном коллективе особенно нечего и нужно спать идти, потому как завтра ни свет ни заря на медведя подниматься потребуется. Разбрелись, малость с бытовым обустройством посуетились и в конце концов, угомонившись, в крепкий сон погрузились. К завтрашней охоте сил набираться отправились.
Ну а с утра, как оно и планировалось, попросыпались все к часу установленному и к большому гостевому домику сбрелись. Рекогносцировку охотничью на карте местности цветными карандашами разрисовать и в памяти отложить.
Выглядели охотники самым воинственным образом. Качеству и красоте их вооружения, коим они с ног до головы были увешаны, позавидовали бы даже мастера известного оружейного дома Purdey-Beesley и лично товарищ полковник Томас Торнтон, который в свое время в Европе половину живности поизвел. Оружие, своей суммарной стоимостью превышающее годовой бюджет такого города, как Суздаль, например, блестело идеальной чистотой и светилось таким качеством, что какой-нибудь хваленый Remington выглядел бы рядом с ним поделкой дворового мальчишки, соорудившего самопал из куска заборной доски и отрезка водопроводной трубы. Ржавой водопроводной трубы. Боеприпасов же на каждом из охотников пребывало так много, что могло показаться, будто они не на одного-единственного медведя идут, а как минимум Сталинградскую битву выиграть вознамерились. Много, в общем, было и оружия, и огневого боеприпаса к этому оружию.
И только Егор, пусть и хорошо в теплую охотничью амуницию экипированный, стоял среди этой воинственной толпы совершенно безоружным и по непонятной причине радостно улыбался. Ружьишка какого, даже самого плохенького, у Егора не было не то чтобы здесь, потому как он в эти края работать, а не охотиться приехал, но и вообще, за всю свою жизнь он ни одного и нигде не поимел. Потому, наверное, и радовался он теперь, что за неимением амуниции тащиться на встречу с наверняка недовольным медведем ему сегодня не придется, но галочку в списке достижений напротив «Побывать на охоте» он в этой командировке все-таки поставит, потому как приехал же на эту самую охоту, как ни крути. Однако такая обезоруженность Егора в других охотниках вызвала недоумение и беспокойство: «Это как же наш уважаемый Егор Семёнович охотиться станет? – спрашивали они друг у друга. – А ну как мишка мимо него пробежит, а ему даже и пульнуть-то не из чего. Так ведь и убежит Потапыч, ни разу не пульнутый. Непорядок это. Ой непорядок!»
Порывшись в запасах оружия, которых, как выяснилось, с собой привезено было куда как больше, нежели теперь на них навешено, охотники отобрали удивительной красоты немецкий Sauer. Вручив его Егору и присовокупив целый патронташ поблескивающих свежестью патронов, все вместе порадовались тому, что: «Вот теперь-то точно не промахнется!»
Ну и вот, собравшись наконец-то и с духом, и с амуницией, вся решительная когорта охотников двинулась к месту будущего медвежьего ристалища в будоражащем предвкушении богатого трофея. Егерям, терпеливо ожидавшим завершения общего сбора, было дано строгое указание столичного гостя, взяв того нежно под белы рученьки, препроводить в наилучшее место засидки. Дабы тот, для кого, собственно, все это мероприятие и затевалось, как можно больше удовольствия от охотничьей забавы получить смог. Три специально обученных работника лесного хозяйства, по роду службы призванные не только организацией охоты, но и повседневной жизнедеятельностью лесной животины заниматься, обступили Егора со всех сторон и стали его в самое распрекрасное место засидки с вежливостью швейцара в Эмпайр-стейт-билдинге приглашать. Приглашать и в полупоклоне указывать, куда тому теперь идти следует. Идти же следовало в сторону глухой таежной чащи, которая ему, с ног до головы вооруженному, в ответ ничем прелестным не светила. Неуютной, одним словом, выглядела эта чаща.
Немного растерявшись от вида негостеприимного леса, Егор сообщил егерям, что не очень-то ему сегодня и хочется. Что он, видите ли, по природе своей человек мирный, больше созидать приученный, нежели из оружия все вокруг рушить. Что он, понимаете ли, так «миру мир» любит и уважает, что в пять раз добрее и миролюбивее папы римского, мамы Терезы и Махатмы Ганди, вместе взятых, будет. Да что там папа и мама?! Он охоту так же не понимает, как и его старинный товарищ по имени Роман. А Рома – это вам не Махатма! И, улучив минуту, в которую егеря, живо заинтересовавшиеся Ромой, его в сторону леса тащить перестали, Егор вкратце поведал им историю, в которой его собственная неосведомленность в охотничьих тонкостях на чужом примере совершенно доходчиво пояснялась. И как уже сказано было, случилась она, история эта, с человеком, которого Романом звали.
Глава 4
Человеком Роман был пожившим и этой жизнью нещадно со всех сторон потертым. Потому, будучи с самого раннего возраста совершенно самостоятельным и теперь имея в руках надежную профессию, да и сами руки имея совершенно золотые, славился он среди своих друзей-товарищей человеком толковым, суровым, но справедливым и душевным. Будучи здоровенным дядькой внушительных размеров, характер Рома имел равномерный и не сильно-то злобливый. Поговорить «за жизнь» и пошутить Рома умел, но предпочитал больше помолчать и, весело улыбаясь в густые и усы и прищурив умные глаза, других послушать.
Рыбаком Роман был заядлым, потому как привычка на водоемы за пропитанием ходить передавалась в роду Романа из поколения в поколение еще со времен ледникового периода, а вот с охотой у него не заладилось. То ли звероубийство настроение в его душе не то создавало, то ли десятками километров по лесу бродить ему, мужчине весомому, было куда как неприятнее, нежели на бережку с удочкой посидеть и только к застолью время от времени передвигаться. Не знаю… Но только с товарищами своими, которые и из ружья, ежели что, шарахнуть могли, Рома все больше на рыбалку выбирался, а вовсе не за зверем по лесу побегать, что они, товарищи его, конечно же, любили и уважали. Хотя вру, хаживал Роман пару раз на охоту, хаживал. А может быть, даже и не пару, может быть, даже и побольше, чем пару, но один из таких случаев всему мировому сообществу подтвердил, что Роман не охотник вовсе. Рыбак – это да, но нет, никак не охотник.
Случилась эта история под осень, когда Росприроднадзор сезон на промысловую птаху в Подмосковье открыл и из всего имеющегося оружия каждому, у кого охотничий билет имеется, палить в нее позволил.
Нужно сказать, что северная часть Подмосковья, где Роман со товарищи как раз и проживал, еще не совсем задушенная урбанистическим строительством и не затоптанная жадными до природы дачниками, имела достаточное количество лесов и болот, куда не только грибов и ягод насобирать можно было сходить, но и на зверя какого-нибудь поохотиться. Зверей тех, правда, было уже куда как меньше, чем охотников, и потому с каждым новым поколением умение маскироваться и прятаться у этого зверья нарастало в геометрической прогрессии. В охотничье межсезонье бродило и летало в этих лесах такое количество зверья, что некоторых из них иногда даже в населенные пункты выпирало, но стоило только сезону охоты начаться, и леса в ту же секунду вымирали полностью.
Куда девалось все зверье, каковое еще вчера тут табунами бегало, сказать было сложно. То ли в норы подземные уходило, то ли, подобно древним драконам, для маскировки жизнесберегающей в камни и деревья превращалось. Неизвестно. Но только пропадала куда-то трофейная живность почти в полном составе. Одни только комары, которых в природе и так с избытком, плотными тучами по этим лесам летали и на охотников же ради собственного пропитания охотились. Нет, ну разве что забредет по незнанию с совсем уже дикой территории Тверской губернии лось какой, ну или кабан носатый оттуда же приблудится. И ходит тогда по подмосковной чаще неместное животное, головой в недоумении вертит и полному отсутствию своих сородичей удивляется. Удивляется, но вкусную травку кушать не забывает. И тут уж наши местные охотнички ну давай всей оравой с ружьями наперевес за бедной животинкой до тех пор бегать, пока до смерти не загоняют или из тех самых ружей окончательно не застрелят.
То же самое и к птицам промысловым применимо и совершенно справедливо. Вот вроде косяками несметными летит себе утка, в последний предсезонный день собой половину неба прикрывая, но как только полночь пробьет, так сразу тех уток и не становится вовсе. Будто нырнули все разом на дно прудов и болот и сидят там, жабрами, вмиг отросшими, дышат и окончания охотничьего сезона терпеливо ожидают.