Так что в те недели, когда охота разрешалась, поохотиться как раз особо и не на кого было. Но когда охотника, друзья мои, отсутствие дичи от охоты отворачивало и от похода в лес отвращало? Никогда! Он, охотник настоящий, начала сезона, как дачник прихода весны, ожидает и ни за что на свете его не пропустит. Подхватит ружьишко, еще загодя до блеска начищенное, выведет собак из загона, так же загодя не покормленных, обвешается запасами всевозможными и девайсами разнообразными и ну давай по лесам да болотам километры нарезать, великому писателю Тургеневу уподобляясь. И даже если не добудет никого такой последователь гениального литератора, все равно очень и очень жизнью доволен останется и в последующем в красках о такой замечательной охоте каждому встречному и поперечному рассказывать станет.
Ну и вот, Роман наш, общему поветрию повинуясь, а больше настояниям друзей уступив, тоже себе охотничий билет выправил и даже кое-каким ружьишком обзавелся. Ну а раз обзавелся, так, стало быть, и будьте любезны, милостивый государь, пройдитесь как-нибудь на охоту. Обязательно пройдитесь! А иначе общественность не поймет. Ну он и вышел пройтись… В очередной сезон охоты на болотную птицу решил к своим закадыкам-охотникам присоединиться и к имеющейся у него рыболовной доблести еще и охотничью страсть присовокупить.
Собрались почти тем же составом, что раньше рыбалить ездили, и в места, для звероубийства отведенные, воодушевленной толпой выехали. Тут, благо дело, ехать далеко не пришлось, потому как область она хоть и Московская, столичная, но совсем не Техас и не ЯНАО. Небольшая такая область, если в глобальном масштабе рассматривать. Потому всего-то с полсотни верст от дома и отъехали. Отъехали, машины на лесной опушке оставили и в сторону болот двинулись.
Дело происходило осенью, друзья мои, и, стало быть, на болоте в этот раз разрешено было и в утку с гусем, и в бекаса какого-нибудь, и даже в птицу со странным названием «дупель» от всей души пострелять. И если уж про дупеля с бекасом говорить, то, руку на сердце положа, во что там стрелять, мне совершенно непонятно. Что бекас этот самый, что дупель, странно поименованный, к одному подотряду куликов относятся и размерами своими не сильно от обычного воробья отличаются. Такая птица, если ей вдруг фантазия в голову взбредет, вся целиком в ствол охотничьего ружья влезть может и там с полным комфортом разместиться. А они – охотиться! Нехорошо! Не по-джентльменски, товарищи дорогие! Ну да ладно, не суть… Это еще предки наши решили, что на куликов охотиться можно, а нам такая странная привычка уже по наследству досталась. Тут рассуждать не приходится, сказано – на дупеля, значит, на дупеля.
Но вот ведь неудобство какое случилось: не знал Роман, как этот самый дупель в живой природе выглядит. Курицу или утку знал, конечно же. И даже фламинго от павлина отличить, не особо вглядываясь, с легкостью мог, а вот как это чудо, названием своим больше на толстый строительный гвоздь похожее, на самом деле выглядит, для него полной загадкой было.
– Ты, Рома, чудак-человек! – удивились сотоварищи. – Неужто на самом деле настоящего дупеля никогда не видывал и жаркое из сочного кулика, в сметане запеченного, отродясь не пробовал? Эх ты, темнота!
Рома с грустью признал факт собственной темноты и кулинарной неосведомленности и попросил сотоварищей про такую замечательную птицу ему в мелких деталях рассказать.
– Ну-у-у-у… Он такой… Серенький, – начали подробное описание товарищи бывалые охотники. – Клювик у него еще такой, вытянутый. Как шило. Длинный! И ноги длинные. Очень ноги у дупеля длинные. Он на них по болотам шастает и разных червячков своим клювом из тины вылавливает. Тем и сыт бывает.
Он еще звуки затейные произносит, – припомнили они. – Будто кто в вологодскую свистульку воды налил и изо всех сил туда дует. Долго так дует.
– Буль, буль, буль… Клю, клю, клю… Фить, фить, фить… – изобразил один из охотников, по всей видимости, знакомый с дупелем ближе всех остальных. Изобразил и для наглядности руками, как крыльями, по воздуху помолотил.
В общем, по всему получалось и именно так в голове у Ромы сложилось, что дупель – это какой-то среднерусский страус в миниатюре, вооруженный длиннющим клювом, бродящий по талдомским болотам и сотрясающий воздух душераздирающими воплями похлеще хваленой собаки Баскервилей. А на такую жуткую зверюгу и поохотиться было бы не грех.
Рому, который сразу же отказался пешком по болоту шастать, усадили «в номер» на самой опушке леса, где та с болотом соприкасалась, и наказали, ежели дупеля увидит, немедленно того застрелить. Рома немедленно застрелить клятвенно пообещал и, выбрав кочку посуше, устроился на ней в ожидании банкета, который в ознаменование успешной охоты каждый раз бывает, конечно же. Присел, задумался, в нирвану будущего застолья мыслями погрузился, и охота прошла мимо него.
Все же остальные охотники где-то там по болоту дружной гурьбой носились и во все движимое и недвижимое кто с упора в плечо, а кто и с бедра чуть ли не очередями палили. К несчастью, в этот раз у них кого-нибудь убить не вышло. Как я уже и рассказывал, местные утки и бекасы, хорошо знакомые с календарем охотничьих сезонов, еще с прошедшей полуночи укрылись в недоступных человеку местах и теперь, сидя в бобровых хатках, заячьих норах и беличьих дуплах, заговорщицки друг другу подмигивали и ехидно хихикали над неудачливыми охотниками. Охотники, конечно же, расстроились, но не до конца, не до полного упадка духа. Ведь оставался же еще торжественный банкет на охотничьей завалинке, где, развалившись вальяжно и приняв «пятьдесят для сугреву» (куда же без этого), можно было уподобиться персонажам картины великого художника Перова и от всей души поведать друг другу многочисленные истории о других, более удачных охотах. И даже о рыбалках. Удачных таких рыбалках, где на японскую леску «ноль четырнадцать» была выловлена гигантская щука, на днях сожравшая сельского теленка, опрометчиво зашедшего в речку водицы попить. И будет от героев картины незабвенного Василия Григорьевича наших охотников отличать такая маленькая и незначительная деталька, как отсутствие добытой дичи. Но азарта в глазах и вооружения, вокруг них разбросанного и разложенного, будет куда как больше, чем в перовских «Охотниках…» Оттого и двигалась ватага друзей-охотников к месту привала пусть и немного расстроенная, но все ж таки возбужденная от предвкушения будущего пикника на пленэре.
Путь их пролегал как раз мимо засидки Романа, и в планы входило его, Романа, с собой забрать, сообщив тому: «Все, Рома, отстрелялись! Суши весла». Ровно с этой целью, весело переговариваясь, как раз на место засидки Ромы и вышли. Роман, заскучавший от отсутствия хоть какого-нибудь движения и желая немного скрасить время непривычного для него действа – охоты, сидел на березовом пеньке, расположившемся у самой границы леса и болотины. Ружьишко свое, тщательно начищенное, но так ни разу и не стрельнувшее, положил он на колени и, уперевшись в него локтями, задумчиво курил. Судя по окуркам, разбросанным вокруг пня, курил Рома уже не первую, и даже не вторую сигарету. Глубоко затягиваясь едким дымом, Рома задерживал его на некоторое время внутри организма и потом неспешно выпускал изо рта плотной струей. Впрочем, в том, как и что курил Роман, было совсем не главным в той картине, которая привела всех остальных охотников в оторопь и недоумение. Нет. Другое заставило оцепенеть охотников.
Напротив Ромы, на расстоянии полутора вытянутых рук, потряхивая смоляными перьями, запрокидывая голову и клокоча горлом, гоголем ходил здоровенных размеров глухарь! Да что там гоголем? Да для того чтоб одного этого глухаря вылепить, потребовалось бы не менее десятка пусть и симпатичных, но все ж таки небольших размерами морских уточек с таким привычным названием «гоголь». Гоголь – он что? Так себе, мелочь водоплавающая, ну никак не больше килограмма мяса в себе содержащая, а глухарь, что теперь перед Ромой тем самым гоголем расхаживал, судя по размерам, ну никак не меньше десяти килограмм живого веса в себе содержал. И это не считая перьев, клюва и когтей!
Ну и вот расхаживает, стало быть, этот птичий царь среднерусского пернатого царства и что-то там такое на своем глухарином языке кудахчет и квохчет. А Рома из себя струи дыма пускает, на него с нескрываемой скукой смотрит и никаких охотничьих инстинктов не проявляет. Вот эта-то картина как раз и заставила всех охотников разом остолбенеть и некоторое время в глубокой задумчивости эту парочку рассматривать.
Странными тут были оба. И Рома, и глухарь. Он же, глухарь этот, птица, хоть слухом и обделенная, а все ж таки за тысячи лет эволюции выживать приученная, и беду, которая его из жизненных объятий вырвать может, всегда за три версты чувствовать должен! Это он разве что на току, когда перед другими петухами своим умением громко поорать хвалится, может быть, бдительность и теряет, ну так это же не всегда, это же только один раз в году и бывает. И то только в дружном мужском коллективе. А тут бродит себе один-одинешенек, что-то там себе в клюв щебечет и перьями черными поблескивает. И сезон-то вроде совсем не матримониальный, чтоб из-за серой курочки рассудок и осторожность полностью потерять, и Рома на другого глухаря, перед которым боевые пляски устраивать нужно, не похож вовсе. Да и разит от Ромы табачным дымом так, будто где-то поблизости семь гектаров тайги горит.
А зверь лесной и птица дикая, как вы сами понимать должны, сильно не любят, когда лес горит, и потому от запаха дыма обычно подальше уйти стараются. За исключением некоторых медведей, которые очень человеков кушать полюбили. Те как раз напротив, как только дымок костра, туристами на привале разведенного, учуют, так сразу считают, что им сегодня к ужину редкий деликатес припасен, и сразу к источнику приятного аромата прийти норовят. Но это редко. Это исключение из правил. Но глухарь же не медведь! Он же человеческими жертвами не питается! И потому, как всякий разумный житель лесного хозяйства, от запаха дыма аж бегом скрываться должен. Ан нет, не бежит. Р