Понесся и через десяток минут по вершине одной из сопок к благодушествующему Егору как раз и заявился. О том, что медведь с горы из-за коротких передних лап бегать не любит, Егору рассказали. Ага, молодцы, понимаешь. А медведю-то не рассказали! И потому он, не будучи в таком вопросе осведомленным, по уклону сопки не хуже заправского спринтера в сторону Егора припустил. Не хуже боевого скакуна в резвом аллюре! И заметьте, друзья мои, он, медведь, вопреки предсказаниям своего егерского тезки, при этом ни одного разочка о передние лапы не запнулся и даже попытки мордой о землю треснуться не предпринял. И вот непонятно, то ли егерь Михаил в своих знаниях о медведях был неглубок, а в прогнозах будущего опрометчив, то ли медведь в этот раз попался нестандартный. Равнолапый какой-то.
Ну а дальше законы неизменности течения времени, высеченные в граните, неожиданно дали сбой, и события, на самом-то деле уложившиеся в десяток секунд, по ощущениям Егора растянулись на добрую неделю. Все происходило не просто как в замедленном кино, а так, будто кто-то сидит и смотрит замедленное кино в замедленном кино. События разворачивались плавно, тягуче и почти что без звука. Егору казалось, что медведь спускается с холма на скорости беременной улитки и с неотвратимостью девятого вала. Искрящийся снег, плотным облаком окутывавший лохматую громадину, и дикая, первозданная сила, просто хлещущая в каждом движении косолапого, могли бы написать восхитительную картину, захватывающую дух и восторгающую взгляд любого зрителя, ставшего свидетелем этого удивительного снисхождения медведя с горы. Любого при одном-единственном условии: он, этот любой, со стороны, а лучше в телевизоре на это дело смотреть будет.
Егору же, на которого с холма больше полтонны живой ярости лохматой лавиной накатывалось, было не до эстетической услады и утонченного любования удивительным зрелищем. Адреналин, выработавшийся в таком количестве, что практически полностью заменил собой всю кровь в организме, хлынул в мозг и, взорвавшись там атомной бомбой, оглушил и парализовал Егора, превратив его в деревянный тотем с отвисшей челюстью и выпученными глазами. Желудок и кишечник взбурлили волной перистальтики, предшествующей одноименной с медведем болезни, и с громким звуком выбросили в мир зычную волну залпов метеоризма. Где-то в глубине парализованного мозга Егор порадовался тому, что сегодня ничего еще покушать не успел, и округу окатили исключительно звуковые и ароматические волны, не покрепленные элементами твердой фракции.
Медведь же, обладающий одним из лучших обоняний в мире, даже запнулся на миллисекунду, столкнувшись с плотной стеной амбре адреналина, круто замешанного на кишечных газах и несущейся от Егора со скоростью звука во все стороны, как от эпицентра взрыва атомной бомбы. В какое другое время медведь, получивший такое ароматическое сообщение, вполне справедливо решил бы, что настало время ланча и нужно срочно найти источник, дабы сытно перекусить. Но теперь, когда у него самого были все риски стать не просто шкурой на полу, но и гастрономической редкостью, украшающей стол охотников-гурманов, медведь с перекусом на ходу решил повременить и просто в лесочке березовом от греха подальше спрятаться.
Березы в тех местах, кстати, растут совсем не так, как в Тульской или, допустим, Тверской области. В средней полосе исконно русское дерево прет из земли одним-единственным стволом, который со временем утолщается до полноценного обхвата, и к нему начинают бегать восторженные поэты и неугомонные лесорубы. В Сибири картина другая. Тут нормально, если из одного корня сразу три, а то и пять-шесть белесых стволиков прорастает, и потом такой здоровенный розан в шесть стволов березой в единственном числе называется. И растут потом эти отпрыски единого корневища в виде тонких, но длинных рахитов, достаточно долго друг с другом за пространство и полезные соки конкурируя. Вымахают, как правило, этакими жердинами метров по пять в длину, но толщины в стволах своих при этом не больше руки взрослого мужика нагуляют.
Для подмосковного дачника, к классической березке привыкшего, такой лесок молодой березовой поросли будет казаться густым чапыжником, поросшим какими-то березообразными мутантами. У местных же вид такого нарождающегося березового леса нареканий и удивления не вызывал, а медведю думать о странностях природы и вовсе недосуг было. Он в таких условиях родился, это его родина, товарищи дорогие. А родину, как известно, не выбирают!
Ну и вот, спустился-таки медведь к подножию сопки и понял, что теперь-то он под ярким январским солнышком как на ладошке и в него не то что из ружья, в него просто камешком, от руки брошенным, ни в коем случае не промахнешься. Ни в какую не желая бежать к открытому пространству широкой части буквы V, сформированной сопками, решил медведь к спасительному лесочку сбегать, надеясь в нем от настигающей погони скрыться. Решил и со всего маху в сторону такого спасительного лесочка огромными скачками понесся. Но на пути его в позе истукана бога Велеса замер Егор, ярко красящий округу волнами запахов гормона страха и вчерашнего ужина.
Адреналин, друзья мои, он же ко всему прочему еще и положительную сторону имеет. Он нам природой-матушкой даден на то, чтоб в критических ситуациях чресла наши кровью одним махом щедро снабдились и тем самым мощь их многократно увеличилась. На короткий, правда, срок увеличилась. Кому для того, чтоб в ответную атаку ринуться, нападающего супротивника своей скоростью и мощью поразив, а кому для того, чтоб удрать как можно быстрее и как можно дальше, по пути скорость звука в три раза превзойдя. А еще адреналин этот вместе с кровушкой в мозг столько кислорода и глюкозы приносит, что он начинает работать с такой мощью и скоростью, что хваленый суперкомпьютер Fugaku от такого мозга по всем показателям ровно в шесть раз отстает. А все для того, чтобы в таких опасных ситуациях мозгу можно было очень срочно придумать, как из жизненной перипетии организм желательно целиком вывести.
Так что нахлынувшая волна гормонов заставила Егора припомнить, что он все ж таки на охоте и у него целое ружье теперь в руках без дела пылится. Также услужливый мозг подсказывал Егору, что он этим самым ружьем этого самого медведя может хоть стволом в пузо затыкать, хоть прикладом до потери чувств забить. Но лучше все же стрельнуть. Непременно стрельнуть! И тогда совершенно наверняка страшный медведь мгновенно погибнет, а ему, Егору, только и останется сделать фотографию охотника с заслуженным трофеем, задрав на него правую ножку.
Но, хвала Всевышнему, мозг у Егора не только в идиотско-самонадеянном отделе оживился. Та часть, которая за логику и критическое мышление отвечает, тоже свою порцию энергии получила и теперь свои умозаключения со скоростью света выдавала. И из этих умозаключений следовало, что ни приклад, ни пулька, в сторону медведя выпущенная, в данной ситуации особой радости и удовлетворения ну никак принести не смогут. Глядя на то, как на него со скоростью спортивного «феррари» надвигается гусеничный бульдозер, обтянутый шкурой мамонта, Егор совершенно справедливо предположил, что ружье для него теперь совершенно бесполезный аксессуар. Не возьмешь теперь косолапого из такой крохотной пукалки, никак не возьмешь.
Соображая теперь удивительно шустро, Егор представил, что бы он сделал на месте медведя, стрельни кто в него в такой ответственный момент его жизни. Ружьишко, завязанное в плотный морской узел и вставленное в самое неподходящее место в организме охотника, выглядело самой безобидной фантазией из всех, что представились Егору, на миг превратившемуся в медведя. Ну а поскольку иметь чужеродное ружье частью собственного организма Егору не захотелось, то стрелять он не стал и, грустно вздохнув: «Чего уж теперь!», просто отдался на добрую волю непредсказуемой Судьбы.
Медведь в Судьбу верил слабо. С младых медвежонкиных когтей он привык строить свою жизнь самостоятельно, и, дожив до уважаемого возраста матерого медведя, он вполне понимал, что человек – это не только вкусно и питательно, но еще и смертельно опасно. По этой причине разбираться с индивидом, замершим у него на пути с железной палкой в руках, он не стал. Просто принял чуть влево и нырнул в березовую рощицу, все же одарив напоследок Егора оценивающим взглядом опытного кулинара.
Вы все, друзья мои, конечно же, видели наших родных бурых мишек в зоопарках. Потешные увальни, с удовольствием валяющие дурака на радость достопочтенной публике. Валяется себе в пыли этакий хомяк-переросток и с покрышкой от автомобиля борется. А то еще на задние лапки привстанет, передние умоляюще ладошками в лодочку сложит и конфеточку себе, забавному, у детишек пришедших выпрашивает. Ну прелесть, что за зверушка! Ну прямо из народных сказок сюда это добрейшее существо привезли и всему миру предъявили: «Нате, любуйтесь, какой он есть, наш замечательный Михайло Потапович!» И ходит народ, любуется и часами напролет со всех сторон рассматривает. И это только в зоопарке.
А насмотревшись в том же цирке, как косолапый по арене круги на мотоцикле нарезает, верить начинает наш легковерный обыватель в доброго лесного великана, который слабого никак обидеть не может. Не может и из-за неуклюжести своей разве что спелыми морковками и медом питаться способен. Ага! Щаз! Эта бурая штуковина в дикой природе вегетарианцем просто для кулинарного разнообразия и собственного развлечения становится, во все остальное время охотой на живую дичь промышляя. И если уж он, в туше своей не меньше пяти центнеров имея, оленя на бегу догнать может, то вам от него со своей одышкой и лишним весом дальше соседней опушки точно не убежать. Догонит, обязательно догонит и настоятельным тоном, не терпящим ни отказов, ни возражений, к себе в берлогу на обед или ужин пригласит. Жуткая зверюга, одним словом.
Вот такая вот страшная животная как раз и пронеслась мимо Егора, недобрым взглядом оценив его калорийность. Самое удивительное, что, размерами своими почти не