– Робяты, а чёйт вы тута, ась? – спросили мужики.
На самом-то деле вопрос был не столь лаконичен. На самом деле слов в нем раз этак в семь побольше присутствовало, но потому как в приличном обществе таких слов вслух не произносят, то и я, как человек, безусловно, интеллигентный, слова эти ни говорить, ни тут прописывать не стану.
В ответ на свой вопрос заинтересованная сторона услышала, что любой дебил, обладающий зрением и имеющий в голове хоть немножечко мозга, а не сплошной вакуум, если напряжет первое и пошевелит вторым, сам сможет увидеть, что здесь и сейчас в самом разгаре происходит процесс извлечения представителей ихтиофауны из среды их естественного обитания. Ну, рыбалка то есть происходит. Местные жители, в принципе себя дебилами не считавшие, немного смутившись и малость оскорбившись, одним махом утеряли миролюбие и, ощетинившись лопатами и длинными штакетинами, высказали свое мнение, в том смысле, что приезжие сами никак не меньше, чем те самые дебилы. А еще, если судить по глупости и социальной безответственности их проступка с прибрежной растительностью, понаехавшие рыболовы, скорее всего и никак не меньше, ярко-выраженные представители сексуальных меньшинств. Теперь очередь оскорбиться несправедливым причислением их к чуждой социальной группе населения наступила для наших рыболовов, и со словами «Кто пид…с?!!!» они побросали удочки и двинулись в сторону деревенской фаланги. Несправедливое оскорбление, нанесенное словом, кипятило мозг рыболовов и требовало немедленной сатисфакции.
Местные правдоискатели, поняв, что малость перегнули с эпитетами и определениями, небезосновательно предположили, что уж теперь-то драка точно состоится, и сгрудились еще плотнее, выставив навстречу оскорбленным рыболовам свое нехитрое вооружение. Строй «черепаха», организованный сельскими жителями, ощетинился лопатными черенками, самими лопатами, длинными жердями и обломанными штакетинами. В одном месте даже грабли торчали.
Если кто видел фильм великого Эйзенштейна об историческом Ледовом побоище, какое наш славный князь Александр псам-рыцарям на Чудском озере в 1242 году устроил, так тот наверняка вспомнит локацию, где наши мужики от наступающего немецкого воинства заточенными палками обороняться собираются. Стоят, морды решительные и бесстрашные, потому как за Русь-матушку повоевать вышли, и по всему видно – не сморгнут. Не сморгнут и не отступят по той простой причине, что всякий, кто к нам с мечом придет, тот от меча и погибнуть обязан! Ну или от жердины березовой, коей новгородский мужик по шлему рыцарскому ведрообразному со всего размаху и со всей пролетарской ненавистью четыре раза кряду треснет. Обязательно четыре, оттого, что с первых трех до рыцарей, бывает, и не доходит. Да я вам честно скажу, до них, как потом выяснилось, и с четвертого-то раза не доходило. До того тупые и короткопамятные эти самые рыцари, что, даже по жбану неслабо выхватив, они все одно потом к нам приходили с завидной регулярностью почти каждые сто лет лишь за тем, чтобы той же жердиной по башке еще получить. Придут, огребут по полной, домой шибко побитые возвратятся и все равно через некоторое время в нашу сторону зубами щелкать начинают. Тугие люди, одним словом. А что вы хотите? Европейцы!
Но я не об этом.
Наши рыболовы, нужно сказать, тоже парни совсем не робкого десятка, да и с габитусом у каждого из них все более чем в порядке. Тот же самый Серёжа землю с высоты двухметрового роста рассматривал, а кулак его по размерам своим голове сельского колхозника не уступал. Да и драка как таковая каким-то новым явлением ни для одного из них не была. Не пугала их, одним словом, драка. Но однако же вид стены, ощетинившейся кольями, состоящей из противника, сплошь превосходившего их числом, слегка умерил их воинственный пыл. А потом, когда из задних рядов деревенских вырвался юркий хлопчик и препровождаемый советом: «Бежи, Петька, быстро бежи! Всех наших зови!» – умчался в сторону деревни, решимость затевать неравную битву у рыбаков почти что полностью отвалилась. Добравшись до частокола шанцевого инструмента, рыбаки, малость подрастерявшие боевой настрой, перешли к словесной перепалке и, дабы уравнять нанесенное оскорбление, обозвали деревенских теми самыми меньшинствами не меньше восьми раз подряд. В ответ из-за оборонительного частокола неслись опровержения и обещания скорого смертоубийства.
В конце концов, как это всегда бывает на Руси, в долгом диалоге, состоящем сплошь из ненормативной лексики, причины и повод для предстоящего, но еще не состоявшегося побоища вполне прояснились. Рыболовы, будучи людьми совершенно совестливыми, признали собственную неправоту, но уравняли счет повинностей с деревенскими тем, что привели бульдозериста Петровича как аргумент собственной почти что невиновности.
– Ну ладно, – говорили они, – мы-то не местные, и нам про мостки ваши и любовь к экологии знать не полагается. Но вот Петрович-то ваш чего? Он же отродясь местный! Да судя по харе его, он не просто местный, он и есть сама местность! Он же тут из семечка проклюнулся как раз в те времена, когда ваши дедушки те самые мостки строить начинали! Он же, мать-перемать, тумкалкой своей понимать должОн! А он таки – нет! Не тумкает и не понимает. А может, и вовсе понимать не хочет! Променял, понимаешь, совесть свою человеческую и их, земляков своих первородных, на целый литр «беленькой», уничтожил природу родного края и покой соплеменников, а теперь и в ус себе не дует! Дрыхнет, небось, где-нибудь, в свершении своем даже малой толики преступления не чувствуя!
Усов у Петровича, правда, отродясь не было, но в данный момент он действительно пребывал в малосознательном состоянии, растянувшись во весь рост на продавленной панцирной кровати в своей избушке. На столе стояла наполовину опустошенная бутылка из состава «окончательный расчет», а где-то под столом валялась совершенно пустая часть ранее полученной предоплаты. Порожняя банка килек в томате и половинка буханки черного хлеба, расположившиеся тут же, на столе, говорили о том, что Петрович не абы какой алкоголик и красиво посидеть умеет. Однако же в любом случае в такой физической консистенции привлекать его в живые свидетели либо у него пояснений выспрашивать было бы совершенно бессмысленно и бесполезно. Да никто, собственно, и не собирался.
Тем временем деревенские жители, осознав, что практическим реализатором экологической катастрофы с кустами стал их собственный земляк, остроту и накал ситуации малость сняли и ярость претензий к «понаехавшим» рыболовам отменили. Высоким договаривающимся сторонам стало совершенно очевидно, что драки сегодня не будет и что как-то нужно расходиться. Зачехлив свое смертельное вооружение и расстроив железный порядок оборонительной фаланги, местные согласились на ничью, а с Петровичем пообещали разобраться самостоятельно. Рыбакам же они посоветовали удочки сворачивать и ехать куда подальше, чтоб чего неожиданного чуть позже не случилось. И потому как со стороны деревни уже неслась толпа красных от ярости мужиков, поднятых по тревоге быстроногим Петькой, неожиданность с неприятностью вполне себе могли приключиться. Так что, пообещав собраться в пять минут, уже через полчаса наши рыболовы двинулись вниз по течению в поисках иного места для ловли рыбы. Ну и в самом деле, не домой же возвращаться из-за такой мелочи!
Деревню они объехать никак не могли, потому как дорога была всего одна и шла она как раз посреди бывшего колхоза, протекая изношенным асфальтом мимо памятника павшим воинам, деревенского клуба и бывшего колхозного правления. Местные жители, уже осведомленные о произошедшем в малейших деталях, кавалькаду рыболовных джипов провожали взглядами задумчивыми и недобрыми. Парни в машинах в полной мере прочувствовали ощущения британских бобби[5], патрулирующих на свою голову окраинные районы Ольстера в День святого Патрика.
Но ничего… Обошлось. Проскочив деревню, перекрестившись и выдохнув, двинулись парни дальше в поисках лучшего рыболовного местоположения. В конечном счете удачное место для рыбалки нашлось в нескольких километрах ниже деревни, в том самом прилеске, где история с дубом и случилась.
Глава 7
Так что, как вы теперь сами видите и, конечно же, понимаете, друзья мои, после истории с кустами к деревенским за краном или все тем же бульдозером идти не только смысла никакого не имело, но и попросту опасно было. Нужно было как-то самим выкручиваться. УАЗик между тем, продолжая изображать недозревшую грушу космических размеров, висел на дубе, плавно покачиваясь и медленно, очень медленно, вращаясь вокруг собственной оси.
– Днище антикором перекрыть нужно, – участливо посоветовал один из рыбаков, указывая пальцем на те места автомобильного кузова, которые всенепременно требовали антикоррозийной защиты.
– И пыльники на шрусах порвутся вскорости, – добавил второй знаток механики, тыкая при этом для наглядности длинной палочкой во вполне еще свежий пыльник.
– Ага. И раздатка подтекает, – участливо сообщил Роман, радуясь тому, что тягостное молчание прервалось и теперь можно хоть ненадолго отвлечься от раздумий о том, как же все-таки выйти из зависшего положения.
– Раздатка, раздатка… Хренатка! – вспылил Сергей, понимая, что этими досужими рассуждениями о незначительных неисправностях проблему нисхождения УАЗика с небес было не решить.
Но, нужно честно сказать, товарищи дорогие, что в пытливости ума и изворотливой изобретательности ни одному из рыболовов отказать было нельзя. Непростая жизнь советского мальчишки и последующая, не менее сложная жизнь взрослеющего мужчины во времена перестроечного лихолетья выплавила из них мужиков, способных сварить кашу из топора и, если вдруг потребуется, починить «мерседес», имея при себе лишь ведро гаек, ключ на тринадцать, молоток средних размеров и рулон изоленты. А если такому умельцу еще и моток проволоки добавить, то он совершенно спокойно мог бы и «феррари» не просто починить, а до состояния «совершенно новый автомобиль» восстановить. Особенно сообразителен и умен в таких вопросах был Дед. Пусть и был он старше всех остальных, но совершенно не выглядел человеком престарелым, и по какой причине ему такое прозвище присвоили, мне совершенно не известно. Может быть, внуков у Деда было уже предостаточно, а эти, «молодые», все еще со своими детишками, не очень-то и взрослыми, хороводились, не знаю, но только никто и никак Деда по-другому не называл.