Нет, ну некоторые, конечно, говорят, что уже достигли. Давно типа достигли. Говорят, а сами все время рожицы постные корчат, на вопросы не отвечают и тихонько через нос дышат. Типа отстаньте, заразы, не видите, что ли, что мы в нирване пребываем и с вами, желтыми земляными червяками, ничего общего иметь не можем? Да только не верим мы им. Почти всем не верим. А все потому, что эти нирванутые по ночам, как только все для ночевки по кельям расползутся и позасыпают, к холодильнику ползают и потихоньку сырые сосиски жрут. Без хлеба! А разве оно такое возможно, дорогой товарищ Шива, чтоб йог, в полнейшем просветлении пребывающий и пищей духовной насыщаемый, еще и сосисок по ночам вожделел? Я так думаю, что такого быть совсем не может.
Так что, – продолжил Аштавара, – ты теперича, как самый великий и всемогущий, дай мне такого просветления с озарением, чтоб я, значится, и носом замысловато дышать мог, с постной мордой на подушке восседая, и сосисок сырых при этом не хотел совсем и одной только праной насыщался. Чтоб, стало быть, смотрели все остальные на меня и тебя, такого великого и красивого, во все горло восхваляли.
Попросил так, глазки прикрыл и ручонки пошире развел, чтобы все, что сейчас великий и могучий Шива от щедрот своих отсыпать изволит, прихватить получилось.
– Ах да, – спохватился, – ты еще вот чего… Ты еще расскажи, кто чемпионом мира по футболу в 1994 году станет. Очень меня этот вопрос интересует и неизвестностью своей терзает.
Шива макушку свою всей пятерней почесал, задумчиво промычал: «Ну-у-у-у, это можно, наверное…» – и только было руки над Аштаваркой воздел, чтобы всем запрошенным преданного йога наградить, как все это представление закончилось. Просто растворилось в воздухе, даже следа за собой не оставив. Хлоп, и как будто не было кущей райских, дерева бодхи и грозного Шивы, желающего своего последователя просветить как следует. И Ра вместе с шахматной доской в неизвестном направлении исчез. Быстро и без остатка.
И вот в чем причина, друзья мои – слон приподнялся.
Остатки жирного соуса из банки выскреб, с довольным урчанием вовнутрь потребил, кончик носа, которым до того в банке ковырялся, как следует ртом облизал и решил сходить тот самый мусорный бак еще раз осмотреть. Повнимательнее. А ну как и вторая заветная баночка, им ранее не замеченная, лежит там теперь и его дожидается? Ну а как привстал, так, значит, на Аштавару своим авторитетом давить перестал, и тот, инстинктом выживания в светлое будущее влекомый, свежего индийского воздуха всей грудью чисто инстинктивно вдохнул. Ну а с кислородом, широкой волной в организм хлынувшим, мозгу его всякие странные картины выкаблучивать нужда отпала полностью. Чего уж теперь? Знай себе дыши и реальными событиями наслаждайся.
Йог, до того в половинке шага от заветного счастья находившийся, глаза с трудом разлепил и с некоторым трудом зеленые пятна, перед его взором плавающие, в единую картинку родных джунглей скомпоновал. А как скомпоновал, так серый силуэт слона-отщепенца, от него вдаль убывающий, и разглядел. Разглядел и как человек без двух минут просветленный об истинной причине своей судьбоносной встречи с Шивой-разрушителем догадался. Как, впрочем, и о причине такого резкого расставания с ним так же быстро сообразил. Обрадовался, конечно, что единовременно и выжить, и с верховным божеством своего собственного мировоззрения повидаться получилось, но и расстроился, безусловно, оттого что про футбольный чемпионат ничего узнать не успел. Но тут уж делать нечего, получилось так, как получилось.
Аштавара головой для прояснения мыслей малость покрутил, тюрбан при этом на землю сронив, в сторону убывающего слона сухоньким кулачком погрозил, сволочью и сукой его обозвал, полотенечные трусы на бедра как следует подтянул и к своим собратьям по йоге помчался. Новыми знаниями делиться.
Те, конечно, не сразу поверили.
– Врешь ты все, – говорят, – штафирка цивильная! Неужто, – говорят, – от банальной слоновьей попы простому трудовому человеку такое счастье привалить может? Да ни в жисть не поверим, – говорят, – пока сами на себе такой чудесной методы хотя бы раза по три не испробуем!
Ну и, понятное дело, пошли того самого слона искать, чтобы каждому на всевысочайшую аудиенцию хотя бы по разику смотаться. Нашли, конечно. Чего его искать-то? Он же завсегда у помойки городской крутится. Приходи и бери еще тепленького. Вот только не получилось тепленьким взять. Он, длинноносый, как только толпу худощавых йогов, к нему с выпученными глазами несущихся, углядел, так сразу недоброе заподозрил и хоботом в мусорном ящике шариться перестал. Перестал и задние ноги напружинил, на них присев немного, а уши, чтоб в случае побега с аэродинамикой все нормально было, к округлому тельцу как следует прижал. Это, стало быть, для того, чтобы, если вдруг случится какая неожиданность, он быстренько с места сорваться мог, а уши в таком разе своими парусами излишнего сопротивления с атмосферой не создадут и его стремительному бегу не помешают.
Но все ж таки сразу не сбежал. Решил кино с чернявыми индусами до конца досмотреть. Ну а уж когда сорок два человека в половинках простыней, на головы намотанных, его со словами «Моя прелесть!» за попу хватать начали, он конца дожидаться-таки не стал, нет. Ну, мало ли что в голове у этих немытых и нечесаных?! Тут до такого конца дождаться можно, что потом всю жизнь от позора не отмыться! Позора слону не хотелось, и потому, громко протрубив в нос сигнал к отступлению, он с места в галоп припустил и через несколько секунд скрылся в тени спасительного пальмового леса. Убежал, унеся с собой надёжное средство доступа верноподданных йогов в райские кущи и точную карту пути к полнейшему просветлению. Вот ведь зараза какая!
Те потом, когда дня через три в себя после расстройства пришли, решили, что нужно как-то по-другому пробовать. Ну и пробовали. И с бегемотом зазевавшимся пробовали, и друг на друга дружной толпой присаживались, и деревьями павшими добровольца малость придавливали, и даже огромным валуном однажды вместо слона воспользовались. Правда, тот, который под этим валуном полежать согласился, так глубоко в процесс бескислородной медитации ушел и так ему, видимо, у Шивы понравилось, что после того, как камешек отвалили, в наш бренный мир возвращаться не пожелал. Все остальные ему сильно позавидовали, но почему-то на новые каменные эксперименты больше не отважились.
В конечном счете, объединившись с последователями симпатичной богини Кали, которых хлебушком не корми, дай только кого-нибудь красным шнурком придушить, поняли, что лучше обычной бельевой веревки все равно ничего не придумать.
Я к чему все это вам рассказал, друзья мои…
А к тому я все это рассказал, чтоб вы доподлинно уверены были, что такая простенькая вещь, как недостаток кислорода, такие процессы в человеческом мозгу затевает, что «ах, Боже ж ты мой!». И чтоб у вас ни одного сомнения не возникло, что и мой организм, от индейского, да и от индусского, по конструкции не сильно отличный, мозгом своим в критических ситуациях почти такие же крендельки накручивать способен. А может быть, даже и на большее способен. Просто мне слоны на свободе ни разу не попадались.
Ну и вот, бегу я себе, значит, бегу, и у меня без слонов всяких в движении легкоатлетическом такая радостная сдавленность в грудях образовалась, что я и без индийского четвероногого мозг свой спортивный кислорода почти полностью лишил. Только, судя по всему, в мозжечке, который за координацию движений отвечает, самая малость притаилась, потому как тело вертикальное положение сохранило и ногами переставлять не закончило. Ну а все остальные полушария с их корками и подкорками в кислородное голодание целиком и полностью провалились и удивительными галлюцинациями меня дарить начали.
Результатом таких подарков заявился в мою голову Гарун, который в неизвестном направлении бежал быстрее лани. Заявился, вокруг меня четыре круга нарезал, а потом все ж таки остановился. Черкеску на себе поправил, сползшие голенища ичигов подтянул, на горный валун уселся и на меня внимательно смотреть стал. А как насмотрелся, так сразу советы давать начал:
– Не так, дескать, ты, Игорь Семёнович, ноги свои колоннообразные переставляешь, и не так, понимаешь, голова твоя для быстрого бега запрокинута. Так ты, дорогой мой бегун, быстрее оленя от орла ни в коем случае не убежишь. Тебе, – говорит, – ноги почаще переставлять нужно и на бегу, так же как и я это в свое время выделывал, орать погромче требуется.
Тоже мне, советчик!
Я, и без него в технике бега образованный, этого сомнительного персонажа, некогда товарищем поручиком Лермонтовым в олицетворение боевого духа горских народностей выдуманного, из головы изгнать постарался, для чего ей, сильно звенящей, из стороны в сторону помотал как следует. Помотал и для надежности постарался еще немного воздуха в широко раскрытый рот запихнуть. Воздуха еще немного запихнулось, но легче от этого не стало. Совсем не стало. Выдуманный Михаилом Юрьевичем персонаж времен межэтнических войн укоризненно покачал головой, высказался в том плане, что он-то как раз как лучше хотел, а я, скотина неблагодарная, на него светлым сознанием давить пытаюсь, махнул на меня рукой и со словами: «Не хочешь так не хочешь!» – растворился в туманной дымке тающего сознания. Ушел, и после него перед моим внутренним взором некоторое время никаких подозрительных картин не появлялось. Как на черном экране в самом конце какой-нибудь поучительной киноленты. Разве что надписи The End не хватало. Тишина и покой, одним словом.
И все бы ничего, все бы хорошо. Беги себе дальше, товарищ дорогой, потому как, судя по всему, мозг твой либо без кислорода жить научился, либо умер, и теперь телу твоему, с каждым шагом в физическом плане крепнущему, эта сероватая масса и не нужна вовсе, но нет. Мозг жить продолжил, и в отсутствие живительного О2 картины почти что осязаемой реальности мне предъявлять продолжил. К удовольствию моему, взамен сбежавшего Гаруна пред мои ясны очи, теперь взирающие исключительно внутрь сознания, явилась очаровательная Сьюзи Кватро вместе со своей знаменитой гитарой и Джоном Ленноном в обнимку. Джон, к моей радости, в этот раз про Мишель завывать не стал и, галантно место гитаристке уступив, на том самом камушке, где до него горец восседал, примостился и в ожидании зажигательного соло на бас-гитаре замер.