кому Нюху с полутора тоннами распластавшегося в пыли железа было ну никак не справиться.
Заблаговременно оттащив бидоны, наполненные спиртовой благодатью в дальние кусты, попытался он было эту стальную стену, павшую ниц, в вертикальное положение восстановить и следы своего присутствия надежно скрыть прикрученными на место болтами. Ничего не вышло, однако. Он и с правой стороны брался, и с левой натужно кряхтел, но воротины, отрывавшись от бренной поверхности всего на пару-тройку сантиметров, возноситься дальше, в сторону своего привычного местоположения, не желали ни в какую. При этом падшие створки громыхали так сильно, что у Нюха возникали реальные шансы в самом скором времени встретиться с теми самыми бойцами из роты охраны. Со всеми двадцатью. Только прибыли бы они, и это совершенно однозначно, не в помощь слабосильному прапорщику, а для четкого и полного исполнения положений Устава караульной службы. Такое служебное прилежание и педантичное исполнение грозило Нюху обретением дополнительных, но совершенно ненужных отверстий по всей поверхности тела. Нюх, как старательный военнослужащий, назубок знающий уложения того самого Устава, прирастать новыми отдушинами на своем теле не пожелал и, прекратив неравную борьбу с воротинами, скрылся в кустах, волоча за собой честно уворованные декалитры. Декалитры влажно плескались в бидонах и, лаская слух предприимчивого прапорщика, обещали ему все блага будущего века в самом скором времени и, что самое важное, еще при его жизни.
Утром причиненный ущерб, конечно же, обнаружили. Взволнованный Клюэрикон местных спиртовых хранилищ после того, как и сам втихаря отлил из початой Нюхом бочки, взорвал мирный покой воинской части настолько звучной тревогой, будто это не сотню литров спирта некто неизвестный скрал, а как минимум танковую колонну с годовым запасом ГСМ цыгане в лес увели. Прибывшее по тревоге командование и несколько заинтересовавшихся прапорщиков, включая самого Нюха, долго почесывали в затылках и пытались проникнуть в глубь представшей перед ними загадки. Напрягая зрение, мозг и дедуктивные способности, прибывшие тужились понять, кто же это так отважно и совершенно бессовестно порезвился на государственном спирте. Военный Бахус, некогда приставленный к охране контейнера, суетился вокруг командования и причитал о том, что: «Выкрали-таки, мазурики позорные, ну никак не меньше тонны, а то и двух…», вызывая тем самым в осведомленном Нюхе два чувства одновременно:
Первое – справедливое негодование таким передергиванием фактов.
И второе – восторженное восхищение изобретательностью и талантом собрата-прапорщика.
При этом Нюх, еще ночью до копейки посчитавший собственные доходы от предстоящей реализации восьмидесяти литров благоприобретенной влаги, молниеносно представил денежный водопад, каковой в скором времени польется на смышленого хранителя хмельных запасов. От полученной цифры Нюх немного заскучал и закомплексовал от мелочности собственных масштабов.
В конечном счете проведенное командованием расследование явного злоумышленника не выявило, а Нюх, в явном желании еще больше запутать дознавателей, вслух предположил, что спирт выпили питоны. А что? Вполне себе логично. Два извилистых следа, оставленных вчера уволакиваемыми канистрами, совершенно однозначно указывали на то, что в ночи от контейнера отползали две гигантские анаконды. Следы были неровно извилистыми, временами прерывались, превращаясь в четкие отпечатки бидонных днищ, и это совершенно точно указывало на тот факт, что змеюки были не трезвы.
Начальник штаба, офицер, хорошо образованный и знавший о живой природе практически все, сообщил, что у гадин рук нет, и потому они болты открутить никак не могли, а потому Нюх очевидный дурак и неуч. А еще и потому Нюх дурак, что во всей прилегающей к острову Артём округе, вблизи которого аэродром и располагался, одновременно двух анаконд такого размера сыскать возможным не представляется. Это начальник штаба знал доподлинно и потому без всякого риска мог за этот факт партийным билетом поручиться. Ну а раз так, то ему, Нюху, надлежит немедленно пойти в Ж..У и не мешать следствию своими непродуманными версиями.
Нюх, приняв указующий вектор движения за безоговорочную команду непосредственного начальства, немедленно убыл в неизвестном направлении, от всего сердца надеясь на то, что следы нетрезвых пресмыкающихся в конечном счете не приведут следственную группу именно к его скромной персоне. Но нет, не привели. Командование посчитало за лучшее списать две с половинной тонны спирта на естественные усушку и утруску, дать по шее спиртовому прапору за утерю бдительности и для полной очистки совести провести служебное расследование над начальником караула, в ночь дежурства которого произошло это немыслимое преступление. Начальник караула, который доказал, что действовал строго по Уставу, от необоснованных притязаний почти отбился и, свалив все на солдатиков караульной роты, отделался легким испугом.
Но однако же, товарищи дорогие, Нюх стал Нюхом не в тот раз, в совершенно другой. Но и там, однако, без спирта не обошлось.
А все дело в том, что после такого дерзкого ограбления вверенной ему части комэск приказал охрану спиртового Клондайка усилить, а надзор за расходованием вожделенной влаги возвести в один ранг с контролем за соблюдением государственной тайны. Спиртовой прапор, каковой благодаря своей смышлености еще некоторое время оставался щедрым фонтанчиком пьянящей радости, исчерпав благоприобретенные тонны, в конечном счете живительным родничком бить перестал и вожделенный спирт начал расходоваться именно на те цели, для которых его сюда, на аэродром, и привезли. То есть для безвозвратной и совершенно бесполезной погибели в утробе антиобледенительных систем авиационной техники. Согласитесь, совершенно глупое и нерачительное использование такого ценного ресурса. Многие этим возмущались, а некоторые даже негодовали, но поделать с этим что-либо уже было решительно невозможно. Финита ля комедия!
Ну вот как раз во времена этого «сухого закона» и получил наш прапорщик, утерявший в прошлом свои нормальные имя и фамилию, неприглядное прозвище Нюх, прилипшее к нему крепче собственной кожи.
К моменту того славного тезоименитства два ранее украденных бидона исчерпались полностью, и местная клиентура прапорщика, из недели в неделю получавшая отказ от поставки алкогольного ректификата, начала медленно расползаться в разные стороны, недовольно ворча и, что самое обидное, унося в своих карманах вожделенные деньги. Прапорщик терзался. Терзался по двум причинам. Ну, во-первых, как я уже и сказал, денюжки, на которые он рассчитывал как на свои собственные, бесследно пропадали за туманным горизонтом, избежав его кошелька, а во-вторых, в случае какого-либо торжества или просто при наличии более-менее подходящего повода прапорщику приходилось пить банальную водку, купленную в гарнизонном военторге, вы только подумайте, какой ужас, за собственные кровные. Второй факт синергетически усиливал первый, и они оба, многократно помноженные друг на друга, рвали душу и сердце бедного Нюха на мелкие клочки, истекающие кровью праведной скорби.
Вот в таком неуравновешенном душевном состоянии и жесткой ностальгии по государственному спирту ссудила Судьба несчастному прапору поучаствовать в техническом сопровождении ночных тренировочных полетов, заменив им, прапорщиком, обычного солдатика, какового в этот день для исполнения рутинной работы по какой-то причине не нашлось. Задача была простой – заправлять летающие машины спиртом. Что за самолет подкосил мамой и папой даденное поименование Нюха, я не знаю, но это была явно не главкомовская «ТУшка», спирт в которую по причине прожорливости последней заливали непосредственно из спиртовоза, применяя для этого толстенный шланг и заправочный пистолет. Тут, видимо, самолет был поменьше, и потому заливать нужно было относительно немного, а вместо спиртовоза обойтись можно было простым солдатиком, взгромоздившимся на стремянку. Так оно обычно и бывало. Летающее средство, сиречь самолет, отлетавшее полетное задание, присаживалось для осмотра и дозаправки, если в том возникала потребность, полученный уход и дозаправку получало, после чего вновь улетало в небеса нарезать бесконечные тренировочные круги, не удаляясь от аэродрома больше чем на полсотни километров.
Дозаправлять, как правило, требовалось именно спирт, потому как топлива в леталке было с избытком и сжечь его все за полтора часа кружения над родным аэродромом возможным не представлялось. В таких случаях к подрагивающим от возбуждения и желания взмыть в небеса крыльям подкатывали высоченную стремянку, и рядовой боец технической службы, взобравшись по ней до самого верха, балансируя там, как макака на спине скачущего во весь опор пони, вливал через широченную горловину специального бака положенные литры антиобледенительного спирта.
Но, как я уже сказал, юркого бойца в этот день по какой-то причине не нашлось, а регламент между тем выполнять все одно требовалось. На то он и регламент. Команда обслуживания, решив, что Нюх, будучи самым худым и пронырливым, как бы он этому ни противился, просто обязан исполнить роль авиационного виночерпия и реализовать полагающуюся спиртовую дозаправку. Нюх начал было отнекиваться и взывать к совести сослуживцев, мотивируя свой отказ тем, что у него на содержании масса иждивенцев, коих он не имеет права оставить сиротами, что не его это должностные обязанности, а также тем, что ему просто-напросто страшно. Оттого страшно, что, свалившись с такой высоты, он какую-нибудь важную часть организма обязательно повредит. В этом он, Нюх, совершенно уверен. И в том, что упадет, и в том, что повредит. Боевые товарищи клятвенно пообещали его, с высоты снисходящего, обязательно поймать и ни в коем случае телесных травм не допустить, а вот если он, Нюх, прямо сейчас и немедленно на крыло не полезет, так эти самые телесные травмы у него, у Нюха, даже без всякого падения возникнут всенепременно.
Выбор был невелик, и он таки полез.