ала огромным бугром к небу вырастает, на все законы физики наплевав и по океанской поверхности ровным слоем растекаться не желая. Ну а потом этот водяной Эверест c треском и плеском прорывает и над океаном километровый гриб, из воды и пара состоящий, в высь подкидывает. И в ширину гриб этот никак не меньше высоты своей будет. Так что воды в нем почти с четверть океана содержится. И пока вся эта вода в небо белым мухомором торчит, рыб вареных в себе до семи тонн содержа, даже в Папуа – Новой Гвинее у скромного городка Маданг прибой от пляжа на пару километров отступает, потому как ну очень много воды на тот взрыв уходит.
Так и с бассейном случилось. Вспучило для начала водичку холмом горбатым, как тому при сильном внутреннем давлении и положено. Да так вспучило, что вода, в одну большую горку в середине бассейна собравшись, кое-где, поближе к стенкам, даже немножечко дно оголила. А потом, прямо как и на Бикини, водным фонтаном, в этот раз не сильно на гриб похожим, потому как не атомный, в небо за неимением рыб Кузьмича вышвырнуло. И ладно бы как на том атолле с рыбами: летят себе вареные, происходящим уже не сильно интересуются и даже трепыхаться не пробуют. Тихо летят, никому особо жить не мешают. Ну так нет, не так совершенно с генералом произошло. Он, Кузьмич, врыв в две мегатонны произведя, посреди взметнувшейся водной феерии не просто в небеса молча восходил, нет, он истошно орал. Орал он, говорят, так, что в соседнем городском районе у двух рожениц преждевременные роды случились, а птицы в генеральском парке с веток посрывались и в панике в другие города жить улетели. Все. И потом еще года полтора не возвращались. Собаки же в радиусе семи километров от места водного катаклизма, оглушенные взрывной волной кузьмичевского ора, взвыли больше не от чувства нахлынувшей тревоги, а скорее от боли, рвущей перепонки и мозги безжалостными звуковыми волнами. В общем, как рассказывают, орал Кузьмич громко и многообразно, даже немного раздвинув представления научного сообщества о возможностях человеческого голоса в воспроизведении инфра– и ультразвуков.
Ну и вот, вылетел, стало быть, орущий Пётр Кузьмич из воды, малость в верхней точке своего полета повисел и вместе с водой назад, в лоно бассейна, с сорокаметровой высоты сверзился. И вот тут как раз чудо-то и произошло, друзья мои. Нет чтобы, как тому по всем законам физики и положено, при падении в менее плотную жидкость своим твердым телом до самого что ни на есть дна погрузиться и уже там решать, что с этим теперь делать, Кузьмич тонуть наотрез отказался. Выразилось это тем, что на подлете к водной поверхности он, приближающуюся стихию усмотрев, руками и ногами так активно взмахивать начал, что свободное падение прервал и к водной глади уже с почти нулевой скоростью прибыл. Прибыл он к ней вперед ногами, не к ночи будет сказано, и, только лишь коснувшись стихии пятками, вдруг помчался по ней широкими скачками, со всего размаха по поверхности босыми стопами шлепая. Орать он при этом не переставал, разве что ультразвук из гаммы исключив и в нижнем регистре раскатистых ревербераций добавив. Орет, стало быть, Кузьмич и на удивление всем прямо по воде аки посуху широкими скачками к краю бассейна мчится. При этом руками махать усердно продолжает, а глаза его выкатились почти полностью, и цвет у них стал даже ярче, чем у халата его замечательного.
И тут, конечно же, всякому присутствующему сразу видно, что беспокоит человека что-то, волнует изрядно и жить спокойно не дает. Ну а с чего бы ему, сердешному, просто так орать-то и по воде, как василиск шлемоносный, высоко плоским задом подкидывая, с невероятной скоростью бегать? Вот ведь явно беспокоит что-то. Беспокоит и, видимо, жжет. И вот, ей-Богу, товарищи дорогие, всякий, кто подумал «Жжет!», а не банальное «Ушибся, наверное, сердешный!» или «Неужто воду в бассейне до кипяточка нагрели?», совершенно прав оказался, потому как действительно жгло. Жгло немилосердно, как потом оказалось, все слизистые места организма и каждый кусочек тела, который хоть какую-то прореху в коже имеет. Ну, попу, например. Ну а поскольку таких мест у всякого на теле множество, я так думаю, что Кузьмич в тот момент сильно пожалел, что он не индийская богиня Кали, и что рук у него всего две, и что он не за все жгучие места рукой схватиться может. Нет, не Кали вовсе. Рук каждое болючее место прикрыть точно не хватит. Поэтому Кузьмич с физиологией и анатомией лукавить не стал и обеими руками ухватился за то, что пока еще наиболее ценным считал: за то, что у каждого мужика в плавках спереди располагается.
Так, говорят, и помчал в сторону своего генеральского дома, руками это «самое важное» придерживая, орать неимоверно продолжая и на каждой встречной луже ровно по поверхности скользя. Даже про халат забыл, сердешный. И уже только потом, когда дома в душе отмылся и орать практически перестал, командира части, в которой Гошка служил, по телефону в порошок стер и порошок тот в форточку по ветру развеял. И говорят, что потом еще месяца три по ночам от домика генерала жалобный вой и громкие причитания по всей округе разливались, а сам генерал от воды, как собачка, бешенством хворающая, голову в плечи втянув, шарахался и каждый стакан воды, который ему попить приносили, для начала нюхал очень долго и внимательно. А в бассейн всего только раз его жена приходила. За халатом.
Но вернемся к Гошке со товарищи, которых взмыленный капитан на допрос с экзекуцией в штаб поволок. На допросе том, у начальника штаба произошедшем, одна очень простая вещь выяснилась. Гошка-то наш, дремоту и лень сытую с отвагой и честью поборовший, таким ответственным в тот вечер не один оказался. Все семь его сотоварищей про необходимость хлорирования по очереди вспомнили, и Гошкин подвиг трудовой каждый с небольшой временной разницей повторил. А двое вообще решили: «Два ведра хлорки – оно еще и лучше будет. Понадежнее». Так что, как очевидцы рассказывали, утром вода в бассейне имела цвет изумрудно-голубой, а на дне ровным слоем лежали мелкие хлопья осевшей хлорки. И отчего генерал этих белых хлопьев на дне не усмотрел и в неестественно лазоревой воде для себя угрозы не увидел, только гадать остается. Не усмотрел, может быть потому, что в настроении хорошем был и себе угрозы в родном бассейне просто представить не мог. А она же вот, прямо тут, под ногами о бортик плещется, угроза эта. Вся тысяча кубометров водички стараниями бойцов ответственных и благодаря хлорке термоядерной в такую ядовитую смесь превратилась, что плитка в бассейне до стерильной белизны выцвела, а малая часть этой жижи, сквозь бетон в почву просочившаяся, в радиусе ста метров от чаши бассейновой в том грунте все живое убила. Не просто микробов каких земляных, но и червей с кротами. А он в нее нырять задумал, понимаешь! В итоге к генералу всем командирским составом низко в землю кланяться ходили и клятвенно божились, что ничего личного к Кузьмичу не имели и виновных уже давно за туалетом расстреляли. Не меньше трех раз каждого. А Гоша с товарищами потом два дня голыми руками бассейн от хлорки отмывали, эту антисептическую субстанцию тоже навсегда в памяти сохранив.
В Афганистан Гошку, конечно, не отправили. Хотя, если честно, за такой вопиющий «залет» совершенно точно должны были бы. Не отправили, но и в штабе служить не оставили. Сослали куда-то к черту на кулички, где он оставшиеся полтора года и дослуживал.
Вот только с тех пор почему-то не любит Гошка бассейны. Совсем не любит.
Гранит науки и баламуты
А давайте-ка, друзья мои, расскажу я вам сегодня про знания и опыт, умения и навыки, просвещение и культуру. Про образование, одним словом, сегодня расскажу. Тут ведь как получается? Хотим мы того или не очень, но учиться нам приходится, почитай, всю нашу жизнь. И всякий, кто этим сложным процессом заниматься не пожелает, ту самую жизнь поимеет либо мучительно болезненной, либо очень даже короткой. А если кто полагает, что процесс обучения приходит к нам с первым звонком, в первый класс влекущим, так тот, конечно же, сильно ошибается. В первую же минуту от рождества собственного, заявившись на свет Божий, всем нам без каких-либо исключений приходится учиться невероятно простой вещи – окружающей атмосферой дышать. Ибо, если даже такой малости сходу не освоишь, биография твоя тут же в акушерской, как это ни прискорбно, все шансы завершится имеет. И резюме твое в таком случае всего из двух неполных строчек состоять будет. Но науку эту, хвала нашим врачам, всякий народившийся, но воздуха свежего глотнуть не желающий очень быстро постигает. Получит от акушера по попе шлепка, с хорошим размахом и оттяжечкой туда присовокупленного, и ну давай орать на радостях. Вновь приобретенным навыком от всей души наслаждаться.
А как, стало быть, наорутся и процесс насыщения крови кислородом освоят, так тут же и другим нужным мелочам учиться начинают. И как на свет белый в оба глаза смотреть, каждую секунду не зажмуриваясь, и как матушкой собственной посредством рта и желудка питаться, про пуповину уже навсегда забыв, и даже тому, как скушанное переваривать и потом на общее обозрение выливать и выкладывать. Ну а как подрастут и возмужают немного, с цельный год, скажем, в составе человечества прожив, так тут же и другим навыкам учиться пора приходит. И тому, как что-то потверже мамкиного молока скушать, и тому, как ту же самую попу, посредством которой чуть раньше дыхательный процесс освоил, в кашу не расшибить, первые, а потом и все последующие шаги делая. Или как, к примеру, шнурки завязывать. И не все, я вам скажу, эту сложную науку постигают.
А то еще так бывает, что живет себе, живет человек, никого не трогает, из компьютера с книжками об окружающем мире все, что ему знать требуется, подчерпывает, и вдруг на тебе – ни с того ни с сего начинает мир эмпирически постигать. Практические опыты над собой и окружающей реальностью ставить, понимаешь. Выйдет, бывало, такой Чарлз Дарвин на улицу посреди зимы с закадыками своими сердечными морозным воздухом подышать и под натиском нахлынувшего зуда познания, а больше по наущению таких же балбесов любознательных столбик железный своим мокрым языком лизнуть отважится. Столбику-то что? Столбик этот давно тут стоит. И умей он говорить, орал бы благим матом, стараясь от себя такого сопливого Карла Линнея отогнать подальше. У него же, у столбика, в отличие от этого юного естествоиспытателя, жизненного опыта хоть завались. Он же, столбик этот, за несколько десятков лет своего стояния в этом дворе подтверждение закона «всенепременного примерзания языка к переохлажденному металлу» не один раз не просто наблюдал, а на себе испытал.