Добраться от их родимого корпуса физмата до пивного Радика через весь бескрайний универ и по пути не залипнуть где-нибудь на стадионе, в чайхане у корпуса иностранных языков или на прекрасно зеленой территории корпуса руслита было сродни героическому возвращению Одиссея на родную Итаку. Морально тяжело, а физически почти не исполнимо. Слишком много разного рода искушений и всевозможных испытаний их твердости в принятом решении «пивка попить» на этом длинном пути их поджидало. Слишком много… И я вам так скажу, иногда и не добирались. Но добравшись, они неспешно попивали жиденькое пиво из мутных кружек, вдыхая аромат забродившего хлебного мякиша, и радостно щурились яркому солнышку, осознавая себя ну очень взрослыми дядьками, которые вон уже и пиво вовсю хлещут. Ну это ли не праздник? Это ли не веселье? Они. Как есть они самые – и праздник, и веселье! Однако же неприятность все-таки случилась. Как немного позже стало понятно, неприятность эта была первой и, если в ее сути разобраться, совсем никчемной. Мелкой такой неприятностью.
В своих ожиданиях того, что марок хватит на два семестра как минимум, Юрка ошибался. И ошибался достаточно сильно. Не настолько большой была его школа, где ему эти самые марки на раздачу выдавали и не так сильно ему там доверяли, чтоб сразу трехгодовой запас марок в одни руки выдать, чтоб ими цельный год ежемесячно направо и налево разбрасываться. Так что к моменту Юркиного воспарения в студенческое начальство марок в количестве сто тысяч штук на руках у него не оказалось. Меньше. Было их гораздо меньше. Уже в январскую стипендию марки себя истощили, и добрая половина группы все-таки получила свои вожделенные монетки. Для некоторых одногруппников обретение дополнительной половинки рубля стало небольшим открытием и поводом для скромной финансовой радости. Юрке же с Ильханом в поисках этих металлических кружочков пришлось поноситься высунув языки по всем окружающим магазинчикам и чайханам, упрашивая несговорчивых продавцов и ошпасов пять рублей на монетки разбить. Полученная после этого усталость и горечь разочарования, ставшая результатом потери веры в доброе человечество, привели обоих к той мысли, что марочная схема взаиморасчетов со своими одногруппниками была не просто комфортной, но и единственно верной.
Но марки, увы и ах, закончились. А просто недодавать пятьдесят копеек пусть и наивным, но все же не заслуживающим такого небрежительного отношения одногруппникам Юрка посчитал несовместимым с его собственными представлениями о честности и справедливости. Нечестно это было бы, одним словом. Человек, отдающий свои кровные, заслуживает хотя бы парочки добрых слов и веры в большую и светлую цель, на которую его пятьдесят копеек пойдут. Это ведь совершенно очевидно и абсолютно не аморально. Будь Юрка Остапом Бендером, он с удовольствием обменивал бы на несчастные копеечки долю в алмазных рудниках африканской Замбии или от сердца отрывал бы и практически задаром отдавал сто уникальных рецептов самогона, но Юрка Остапом не был. Потому до рудников он не додумался, а рецепты самогона его учебным соратникам оказались не нужны. Это даже практика пару раз подтвердила.
Потому за неимением краснокрестных марок Юрка, заботясь исключительно о душевном спокойствии и психическом равновесии своих одногруппников, выдавая стипендию в очередной раз, выплатил бумажные пятьдесят рублей и уверил студентов в том, что в размеренном потоке жизни совершенно ничего не изменилось и недополученные ими монетки по-прежнему идут на самые благие дела, какие только может себе представить здравствующий и разумный человек. Ну а поскольку четко задокументированной статьи расхода, где красным по зеленому было бы написано «Красный Крест» и «10 копеек», теперь не существовало, нужды сдерживать свою удивительно буйную фантазию, помноженную на колоссальное чувство юмора, у Юрки больше не было. Стараясь исключительно в интересах своих ближних, дабы значимость их маленькой жертвы в их же собственных глазах и сердцах приумножить до состояния вселенской миссии, в изобретении объектов финансирования и благотворительности Юрка не сдерживался совершенно.
И далее при каждой выдаче стипендии половинка рубля удерживалась им то в «Фонд голодающих детей Замбези», то на «Очень капитальный ремонт первого трактора целины», то на «амбулаторное лечение отважно спасенных челюскинцев». Правда, некоторые из студентов, хорошо изучившие историю родной страны еще в школе, немного сомневались в том, что подвиг челюскинцев был совершен буквально на днях, и в том, что его участники, героически снятые с огроменной льдины, прямо сейчас нуждаются в оздоровительных процедурах. Юрка же с такими аргументами полностью соглашался и, широко сияя доброй улыбкой, от всей души хвалил такого эрудита. Хвалил, но аргументировал сбор денег на полярных зимовщиков тем, что: «Права Зазена, ой как права! Давно это, конечно же, было. Не теперь. Ни словом не врет передовая первокурсница! Но, однако ж, вы о другом подумайте, други мои! Вы о том подумайте, что храбрецам полярной зимовки лет теперь сильно много и им, героям ледовых полей, это самое здоровье теперь очень сильно поправить требуется! Оттого и собираем…» Аргумент был более логичным, нежели необоснованные сомнения заучки Оли-Зазены, и оттого одногруппники, воодушевленные своей сопричастностью ко всему прогрессивному человечеству в его благих деяниях, не сильно возмущались и практически не грустили о судьбе недополученной половинки рубля. Совсем другое, как позже выяснилось, некоторых из них беспокоило и спать не давало. Очень сильно беспокоило и очень сильно не давало!
Вот как раз по причине этого самого беспокойства отдельных индивидов сбор средств в интересах пивного Радика и завершился. Подкачала Юрку финансовая дисциплинированность и немного излишняя наблюдательность одного из одногруппников. И вот как это на Юркину голову нагрянуло: сдав очередное пожертвование на нужды благих свершений, славный своими успехами в учебе, но не проникшийся духом единения с мировым сообществом юноша с прекрасным именем Алишер заявился в деканат. Заявился и, отсидев в приемной короткую очередь страждущих, долго сетовал секретарям на то, что: «Вот вчера сдавал пятьдесят копеек на “Яростную борьбу с мировым империализмом”? Сдавал! И на челюскинцев в прошлый раз тоже сдавал, не пожадничал! И в “Накопления Всемирного фонда Третьего интернационала” тоже свою лепту внес! Все чин чинарем, как положено… А староста наш денег с меня для великих свершений, которых я, как сознательный комсомолец, ни за что не супротив, взял, но марок, мне причитающихся, так и не выдал! Забыл, наверное. И даже, может быть, спаси и сохрани, себе те прекрасные марочки оставил». И приняв широко распахнутые глаза секретарей за просьбу пояснить, чего он, собственно, от деканата хочет, уточнил, что неплохо было бы ему, Алишеру, эти марочки в руки получить. Потому как «сдавал же!»
Бог ты мой, что тут началось!
Средневековая инквизиция, спалившая Джордано Бруно на жарком костре за его шарообразные убеждения, а перед этим того же Джордано пытавшая с чувством и обстоятельно, выглядела жалкой неумехой, источающей милое дружелюбие, по сравнению с деканом физмата, взявшимся за Юркино воспитание и развенчание низости его поступка. Взявшегося со всей решительностью пламенного коммуниста и борца с попирателями общественных норм и устоев. Разрывая Юрку на части и испепеляя получившиеся останки глаголом праведного гнева, в деканате ему припомнили и поставили в укор совершенно все. И наставления мамы о честности и правдивости, позорно забытые Юркой, и неизбывный позор папы за его падение на самое дно морали, и товарищеское порицание, которое в самом скором времени будет вынесено ему на всеобщем собрании пострадавших. Также не забыли упомянуть о том, что такое безответственное и нахальное поведение, скорее всего, граничит с положениями Уголовного кодекса, исходя из которого и по представлению декана Юрка теперь никак не меньше, чем международный преступник в статусе «capo di tutti capi[3]». В самом финале и под занавес терзаний ему даже Моральный кодекс строителя коммунизма и Устав Всесоюзного ленинского коммунистического союза молодежи припомнили и, сообщив, что никогда теперь Юрке не быть коммунистом, хором выпалили в него жгучим словом: «Позор!!!»
В общем, по мнению декана выходило, что Юрка, будучи теперь врагом человечества, чуть-чуть не дотянувшим в своей мерзости до падшего Асмодея или истеричного Адика Шикльгрубера, заслуживает не просто мучительной смерти как минимум, но даже увольнения с уважаемой должности старосты с последующим и практически мгновенным изгнанием из университета. Навсегда! На веки вечные! А преподаватель математического анализа на узбекском потоке, славный Парда Ишмуминович, в изложении которого «пфункция биваит перЕменная», даже предлагал, дабы позор и ярость наказания были еще более пламенными, при изгнании Юрки на выходе из универа дать ему увесистый пендель. Размашистый такой пендель дать предлагал. Но так как предлагал он это на русском языке, его никто не понял, и идею из-за невнятности изложения на вооружение не взяли. Решили просто так выгнать.
Вот тут-то как раз и пригодились Юркино единение с преподавательским составом кафедры физического воспитания и баскетбольные спартакиады, неоднократно выигранные баламутами во славу собственного университета. Приняв во внимание, что потеря одного математика – это никакая не трагедия, а вот утрата центрального нападающего – это неприятность, уже очень близкая к эпической драме, на факультете физвоза решили, что «балбеса нужно отстоять», и выдвинув из своих рядов самого видного депутата, отправили его в деканат физмата. На выручку отправили. Авторитетный во всех смыслах преподаватель физвоса Хамза, запершись с деканом Тураевым в кабинете последнего и нависнув над почтенным математиком всем своим двухметровым ростом, настойчиво увещевал его в том, что Юрка в общем-то хороший парень и что если и выгонять его, то, конечно же, не на третьем курсе, а, может, даже и немного попозже. Может быть, даже после того как они через месяц в Ташкент на Универсиаду съездят. Увещевал долго и громко. Иногда даже на двух языках. В конце концов как