ой-то из аргументов, а может быть и все они вкупе сработали, и Тураев, махнув рукой, сдался, пообещав, что, случись такое еще раз, он сам лично отвезет Юрку в тюрьму и сдаст его туда на веки вечные.
Хамза вышел от Тураева взмокший и злой, как восемь питбулей после групповой драки за чемпионский титул собачьей олимпиады. Крепко прихватил Юрку за предплечье своей мощной лапой, которой он некогда в автобусе раздавил кисть руки застуканного им карманника, и поволок адепта вселенской благотворительности к выходу. По пути Хамза пообещал Юрке, что в случае, если такие вольные интерпретации с чужими деньгами повторятся еще раз, он самолично вырвет Юрке его стройные ноги и вместо них вставит кривые суковатые палки из тутового дерева, после чего сильно даст по шее и пустит голым в Африку. Также, усугубляя угрозу с деревянными ногами и африканским вояжем, Хамза пообещал и кое-что пострашнее. Пообещал он Юрку, случись такой апокалипсис еще раз, никогда больше на баскетбольную площадку не пускать и вообще, поставив большим авансом «трояки» за все предстоящие пары физического воспитания, больше не впускать Юрку на стадион никогда в жизни. До самой Юркиной пенсии. Юрка, впав в смятение чувств и не совсем понимая, над чем сейчас грустить и чему радоваться, в итоге решил, что сегодня нужно радоваться. Радоваться следовало тому, что универ в его жизни пока еще остается, а Хамза, как человек добрый и быстро отходчивый, от любимого баскетбола отлучать не станет и дело обойдется всего лишь вырванными ногами и знакомством с экваториальной Африкой. Ну а пендель Юрка все ж таки получил. Увесистый такой пендель от Хамзы, которым добрый гигант направил Юрку в сторону дома и настоятельно порекомендовал «завтра на тренировку не опаздывать».
Так Юрка, оставшись и без скромного гешефта, и без должности старосты, продолжил обучение в ипостаси самого обычного студента. Заучка Зазена, назначенная старостой взамен утратившего доверие Юрки, взялась за руководство вверенным ей коллективом со всей энергией молодой зануды-отличницы и рвением первостатейной карьеристки. Так что административная жизнь группы скоро наладилась, а стипендия у всех вернулась в русло дополнительных пятидесяти копеек. За исключением Юркиной, потому как стипендию ему в этом универе больше никогда не платили.
А еще, товарищи дорогие, всем нам хорошо известно, что результаты любого обучения и вид изгрызенного гранита познаний спрашиваются со студентов на экзаменах и зачетах разнообразных. Экзамены эти, являясь финалом и апофеозом раздольной студенческой вольницы, прилетали и в жизнь наших баламутов, как, впрочем, и всех одногруппников, для кого-то вполне себе по плану, а для кого-то совершенно неожиданно, каждые полгода, явлением своим доставляя пусть и нечастое, но все-таки неудобство. Понятное дело, что экзамены и зачеты у будущих светочей современной математической мысли и физических умозаключений проходили в их родном корпусе физмата. Помпезный путь в корпус царства физики и математики представлял собой тенистую аллею, сформированную уже изрядно пожившими пирамидальными тополями, высоко вознесшими свои макушки над крышей этого четырехэтажного здания. В обычные дни они создавали торжественную помпезность греческой колоннады, ведущей в храм точных наук, а в дни пыльных южных ветров-«афганцев» они опасно кренились, собирая на своих листьях мелкую, как пудра, пыль пустыни Гоби, прилетевшую сюда, за тысячу километров, по воле Борея. Эти самые тополя еще сыграют свою роль в нашей истории.
Под тополями теми располагались два ряда невысоких лавочек, противостоящих друг другу через полосу асфальтовой дорожки, и оттого, что одна лавочка примыкала к другой вплотную, каждый ряд по сути своей был одной длинной лавкой. Доски лавочек были широкими и хорошо отполированными многочисленными частями студенческих тел, почти непрерывным потоком соприкасающимися с этими самыми досками. На них, сплотившись небольшими компашками или даже в одиночку, кому как нравилось, можно было переждать несколько минут между парами, позубрить конспект по алгебре или просто поваляться, подставляя лицо яркому солнцу и вольному ветру. Также очень хорошо было присесть на эти лавочки после трех пар математического анализа и двух пар теории числа кряду и, мучительно возвращая мозг в реальность, попытаться вспомнить, в какой же все-таки стороне твой дом и куда же теперь двигаться. Юрка однажды после семи пар разнообразной математики, вскипев мозгом и почти погибнув телом, вывалившись из храма науки уже ближе к вечеру, на этих лавочках просто спал, потому как сил и решимости куда-то еще двигаться у него уже не было. Удачные, одним словом, были лавочки. Полезные очень.
Также на лавочках этих происходило утреннее накопление студентов перед началом учебных пар. По непонятной причине такое роение и сбивание в тесный клубок было обязательным, и двигаться в аудиторию одному можно было только в том случае, если ты опоздал к началу пары минут на сорок. Тогда да, тогда можно. В остальных же случаях ритуал сбора в человеческий рой, который потом перемещался в аудиторию плотным клубком, был незаменим и обязателен к исполнению. Рой этот сбивался сильно заблаговременно, минут за тридцать до начала первой пары, и сбор этот повторялся потом каждую перемену. Основной костяк этого скопления составляли, конечно же, девушки. И по тональности жужжания, издаваемого этим сплоченным сообществом, можно было четко понять, какие актуальные темы и наболевшие вопросы беспокоят сегодня современную молодежь. Все взгляды на мир и человечество, в нем проживающее, тут не только обсуждались, но и подвергались справедливой критике с совершенно справедливыми же выводами. Тут, к примеру, можно было узнать, что «Васька-то наш с Маринкой мутит» или что «Пятериков опять в штанах в обтяжку пришел». Также можно было выяснить подробности последних трендов французской моды или услышать о всех деталях и нюансах как отечественного, так и иностранного кинематографа. А в случае отсутствия мальчиков наверняка обсуждались темы, о которых мне, по понятной причине, ничего не известно. Если же в этот дружный альянс новостных генераторов забредали мальчики, то богатый перечень обсуждаемых тем и новостей пополнялся такими несущественными умозаключениями, как, к примеру: «Шестерка с родным мотором даже “Волгу” сделает». В общем, современный Интернет в миниатюре, женившийся на дискуссионном клубе врачей-психиатров.
Ну и вот…
В одно прекрасное утро уже поздней весны, а по местным климатическим меркам – уже наступившего лета Ильхан, Ваня и Юрка, обмениваясь мнениями по части баскетбольных звезд и привлекательности русичек с потока, неспешным шагом двигались к клубку одногруппников, намереваясь в этот хор дружных солистов влиться. Еще метра за три они почувствовали нервозность одногруппников и ощутили потрескивание наэлектризованного воздуха. Рой недобро шебуршал! Из рук в руки поспешно передавались потрепанные листы конспектов, слышались нервные вздохи и предсмертные постанывания: «Завалит! Обязательно завалит!»
«Это не к добру», – подумали балбесы и, подойдя к одногруппникам вплотную, интеллигентно у них поинтересовались: «Вы че тут, а?!» Двадцать голов, повернувшихся к ним, синхронно сообщили балбесам, что сегодня экзамен по алгебре и теории чисел. То есть у самого декана Тураева экзамен! Парни, переглянувшись, в три голоса аргументировали толпе их умственную отсталость тем простым фактом, что «экзамен-то аж шестнадцатого!». «Сегодня шестнадцатое», – сообщила им одногруппница Марина и погрузилась в свой собственный конспект, которым она из принципа ни с кем и никогда не делилась. Это был удар похлеще того, как если бы любимый Шакила О’Нил в порицание твоего разгильдяйства со всего духу в высоченном таком прыжке и широченном таком замахе обеими руками заехал перекаченным баскетбольным мячом прямо тебе по башке! И лежишь ты такой на полу, мутным взглядом смотришь, как оранжевое ядро к дальней стене спортзала откатывается, а мир вокруг тебя кружится, звенит и теряет резкость. А Шак, уходя, еще и плюнул на тебя, выражая свое презрение и негодование твоим разгильдяйством. Шок, одним словом.
А дело все в том, товарищи дорогие, что алгебру на факультете преподавал сам декан Тураев. Человек, безусловно, интеллигентнейший и образованнейший. Знавший свой предмет от корки до корки и преподававший его с невероятной элегантностью, из-за которой на его пары хотелось ходить и ходить. Хотелось, но наши балбесы были не так просты, чтоб легко сдаваться нахлынувшим сиюминутным желаниям, и в нелегкой борьбе с ними на пары декана пусть и хаживали, но все-таки крайне нерегулярно. Не поддавались мимолетным влечениям, одним словом. Какие молодцы! А декан Тураев, невзирая на весь его профессионализм и безусловный учительский талант, имел маленькую слабость: он сильно не любил того, кто не любил его алгебру. Это все равно как если бы у папы римского кто-то из епископов латынь на молебне забыл или того хуже, в анклаве креститься справа налево начал. Ровно так и с деканом Тураевым. Упаси тебя Боже, выписывая на доске сложную формулу геометрической прогрессии, сбиться хоть в одном знаке или при устном изложении биноминальной теоремы Абеля задуматься и паузу затянуть! Все! Ты покойник для мирового научного сообщества, полный ноль, и толку от тебя для человечества не будет! В порошок такого, бывалочи, разотрет, с уличной пылью смешает и в список своих вечных врагов красными чернилами запишет! Очень, одним словом, декан за знания студентов переживал и за старания их радел. Болел, одним словом, своей работой Тураев. Очень сильно болел.
В принципе, обучаясь на его факультете, можно было годами заваливать все остальные предметы, а такие как история КПСС, логика или русский язык не посещать вовсе, но успешность твоя и, как следствие, продвижение от курса к курсу в первую очередь зависели от твоего успеха в познании хитросплетений алгебры со всеми теориями ее чисел. И в случае, если у тебя не было ни познаний, ни успехов, прервать такое передвижение между курсами можно было легко и бесповоротно. Оттого нашим балбесам так и поплохело. Предполагая, что в ночь с пятнадцатого на шестнадцатое у каждого из них будет более чем достаточно времени на изучение этой, в общем-то несложной науки целиком, каждый надеялся заветный «трояк» получить в любом случае. Это же не сложно совсем! Подумаешь! За пять-шесть часов в ночи учебник от корки до корки прочел, и ву а ля: хоть что-нибудь из нужного придирчивому декану да расскажешь. А уж он-то зубами, конечно же, поскрипит-поскрипит, но на «банан» не решится, и – гуляй, рванина! А теперь-то что выясняется? Что и двух часов у них нет. Да что там двух, даже одного нет, потому как Зазена, староста, уже помчалась в аудитории билеты раскладывать и Тураев с членами комиссии вот-вот подойти должны. И вот теперь, заветной ночи над учебником не проведя и нужных знаний оттуда не почерпнув, нужно идти к декану и подобно блудному сыну излагать всю свою немощность и глубину прегрешений перед академической алгеброй. Так себе перспективка.