Турция крякнула, но поток нашего брата на себя приняла, временами сильно жалея, что словосочетание all inclusive вообще изобрела. Но тут, друзья мои, не про Турцию речь, хотя у Димитрия и с этой южной страной пара казусов произошла, нет, мы тут про Африку говорить собрались.
Ну так про нее, родимую, и поговорим…
Надо сказать, что в то время, о котором я веду речь, наш народ по обломкам рухнувшего железного занавеса не только в Турцию, на Кипр или Мальту дружно поехал, но и в ту самую Африку жиденьким ручейком просачиваться начал. Кто на животную природу в естественном ареале обитания полюбоваться, кто для реализации детской мечты ананас прямо с дерева сорвать и бананов от пуза натрескаться, а некоторые, у кого с богатством к тому времени уже все хорошо сложилось, на ту самую животную природу с ружьишком поохотиться. Дмитрия же нашего в манящие дали африканской заграницы вовсе не зуд познания неведомого поманил, нет. Он в заграницы совсем по другой причине подался.
Тут все дело в тогдашнем образе жизни нашего Дмитрия Сергеевича. Он теперь, про те времена и тот образ жизни вспоминая, либо смеется громко, либо молчит задумчиво, но в обоих случаях о тонкостях того времени и о своей скромной роли в нем сильно шибко не распространяется. Говорит, что еще не по всем эпизодам срок давности вышел. И тут я вам так скажу, хоть рассказывай, а хоть и не рассказывай вовсе, но только тот, кто в те времена пожить удосужился и сам на своей шкуре все радости погибающего государства испытал, во многом молчаливую задумчивость Дмитрия понять сможет. Каждый скажет, что десятилетие, в которое бессовестная шайка наглых жуликов во главе с вечно пьяным президентом страну грабила и на ее костях в дурном угаре пляски устраивала, прожили мы все кто как умел. Выживали в основном в меру имеющихся физических сил или доступности материальных ресурсов, которые умыкнуть и перепродать можно было. Поколение же Дмитрия, только-только отслужив в армии погибающего в конвульсиях СССР, из дорогого к тому времени только студенческие билеты приобрести успев, доступа к материальным благам, каковые расхитить можно было бы, совершенно не имело. Потому выживать им пришлось, пользуясь исключительно физической силой, непритязательностью в еде и быте и полным отказом от моральных принципов законопослушного человека.
Правда, некоторой части сверстников сильно повезло с родителями, распихавшими по карманам с виртуозностью Ури Геллера государственные фабрики и заводы, шахты и пароходы, бывшие некогда общим народным достоянием, назвав сей факт бессовестного воровства мудреным словом «приватизация». Эти новые принцы и принцессы смутных времен, как и тогда ни на грамм не испытав всей «радости» жизни в обнищавшей стране, так и сегодня стараются чаяниями отчизны «мучаться» где-нибудь подальше от территории, которую еще их папеньки некогда разграбили. В случае же с большинством родителей украсть завод им не позволяли ни совесть, ни «облико морале» советского, а значит почти честного человека, так долго вколачиваемое в каждого из них этим самым государством. Завод целиком они, конечно, украсть не могли, но вот небольшие кусочки этого завода под полой вынести возможность практически у каждого имелась. Стащив с рабочих мест то, что плохо прикручено было, и продав это друг другу за смешные деньги или просто обменяв на картошку, старшее поколение замерло в ожидании чудес свободного мира, так сладко напеваемых «архитекторами» этого нового смутного времени.
Замерло и государство, решив, что это поколение не сильно-то и нужно «новой России». Ну а чем еще можно объяснить отсутствие зарплат, как, впрочем, и отсутствие самой работы, за которую эту зарплату платят? Отсутствие пенсий и пособий, да и вообще каких-либо социальных поползновений государства в сторону своих же граждан? Только тем, наверное, что шайка беспалого президента решила, будто граждан попросту нет, а стало быть, и тратиться на них вовсе не обязательно. «Нету их», – решили власти предержащие и с утроенной энергией взялись за свой тяжкий и неизбывный труд – разрушать и воровать, воровать и разрушать.
По этой грустной причине никто из представителей старших поколений не мог оказать поколению Дмитриевых ровесников никакой иной помощи, кроме добрых советов. Родители не могли, потому как самим хоть как-нибудь выживать было нужно, а дедушки и бабушки не могли по той причине, что все их накопления стараниями новых либералов за пару-тройку дней в пыль превратились и теперь на заработанное за сорок лет можно было разве что две пачки сигарет купить. Так что Диминому поколению в то время нужно было рассчитывать исключительно на свои навыки и умения, которых, к сожалению, было еще очень мало. И самым удивительным образом большая часть того юного поколения, закаленная «трудными временами», из болота перестройки выкарабкиваясь, умудрялась и учиться, и работать, и семью строить, новых граждан на свет производя. И ведь выкарабкались! Выкарабкались так, что на плечах их государство выстояло и в сегодняшнее, вполне себе благополучное, превратилось. Однако ж некоторая часть сверстников, в вихре лихолетия закруженная, иного себе применения, кроме как с положениями законодательства поспорить, даже найти не пыталась. Проще так было. Проще и, как им за неимением окрепших мозгов казалось, куда как круче и романтичнее, нежели ежедневно на заводе или в школе вкалывать. Тут все в одном стакане, как на беду, слилось: и разруха, и одурелая вольница, больше на беззаконие похожая, и пример властей предержащих, даже шишки еловые укравших и на сторону распродавших. А потому не нужно спешить осуждать сомнительность их поступков и полукриминальность образа жизни. Их тогда к этому сама жизнь принудила.
Ну так вот…
Навыки циничного отношения к чужой боли и страданиям в Дмитрия заложил стариковско-дембельский период службы в Советской армии, а умение использовать недюжинную физическую силу в нем воспитало десятилетие профессионального занятия спортом. Убедившись, что грубая физическая сила, подкрепленная циничностью и нахрапистостью полоумного носорога, открывает доступ к кассам и кошелькам новоявленных бизнесменов, Дмитрий некоторое время обеспечивал себе беспечную жизнь сытого братка, при этом помогая собственным родителям не кануть в бездну нищеты. Однако нужно сказать, что в отличие от нынешних времен, когда ряды отмороженных малолетних братков пополняют в основном индивиды, малопригодные к мыслительным процессам, в те смутные времена бригады часто формировались из хорошо воспитанных и изрядно начитанных мальчиков, взращенных передовой советской педагогикой. Ну просто-напросто мало было у них тогда выбора. Либо ты с «теми, кто», либо с «теми, кого». И потому некоторые из вчерашних мечтателей, в детстве зачитывающихся книгами о мудром, светлом и правильном, грезивших о славе космонавтов и летчиков, геологов и капитанов, прижатые к реалиям той жизни, иногда шли по трем шатким путям того непростого времени. Становились либо бизнесменами, снующими с клетчатыми сумками, полными дешевого барахла, между Турцией и вещевыми барахолками на своей, некогда великой Родине либо малиново-пиджачными братками, раскулачивающими первых со всей строгостью пролетарской ненависти в желании стяжать легких денег; либо просто спивались и снаркоманивались, тихо и неприметно уходя со сцены жизни.
Грустная, очень грустная история, друзья мои. Но, как говорится, из песни слов не выкинешь. Мы жили в это время. Мы помним это время.
Однако давайте-ка к Дмитрию Сергеевичу вернемся.
Ну так вот, браткует себе наш Димитрий, стало быть браткует и начинает понимать, что жизнь безголового бычка, проводящего время с риском для своей собственной жизни и жизни окружающих сутки напролет, – это не совсем то, о чем стоило бы мечтать. Нет, ну, конечно же, есть доля приятности в том, что любой здравомыслящий человек при виде тебя старается спрятать взгляд, а лучше спрятаться целиком, в том, что при остром дефиците денежных средств достаточно просто «отжать по сотке» в паре палаток у метро «Динамо», и в том, что помятое в очередной разборке лицо ценится среди своих, как медаль «За отвагу». Есть. Однако, даже не будучи Нострадамусом или Кассандрой какой, можно было явственно увидеть неутешительный финал такой жизни. Грустный финал, множивший собой надгробия на кладбищах и количество сидельцев в местах не столь отдаленных.
Будучи парнем смышленым, начитанным и даже пару лет в университете отучившимся, Дима этот финал рассмотрел совершенно четко и явственно. Ни один из предлагаемых будущим вариантов окончания пьесы его жизни ему не понравился. Как сам он мне об этом сказал: «Нет, уж увольте, милостивый государь, Игорь Семёнович! Такого огорчения я себе позволить совершенно не мог-с! Никак не мог-с. Не прельщала меня более эта стезя, а потому по здравому рассуждению решил я на ниве ушкуйника более судьбою своей не рисковать». Правда, потом для большей ясности добавил, что пойти куда-нибудь «жмуром на погост» или «бродягой на кичман» ему было очень и очень нежелательно, а братковский образ жизни его прямо к этим вариантам и вел. И что вы себе думаете? Думаете, все риски оценив и поняв, что пора что-то менять, Дмитрий, взявшись за ум, переквалифицировался в столяра-плотника третьего разряда? Пошел в библиотекари или водителем тяжелого грузовика, на худой конец? Не-а…
Осмотревшись вокруг себя, Дмитрий с удивлением понял, что жизнь афериста, в отличие от жизни тупоголовой «торпеды», полна удивительных событий и широких возможностей проявить свой артистический талант, а также дать выход неуемной фантазии, имеющейся в нем в избытке. Понял, что дети и духовные наследники Остапа Бендера и Виктора Люстига очень редко бьют лицо друг другу и, как правило, доживают до преклонного возраста, имея за плечами богатейший материал для рассказов внукам. «Ну так-то оно, конечно, получше будет», – решил Дима и с энергией молодого Вертера ринулся в новый для себя образ жизни. Не уходя в детали, о которых я, если честно, мало чего знаю, скажу только, что пара лет такой практики привела Дмитрия к тому, что претензии к нему и жгучую заинтересованность во встрече с ним ста