ли проявлять не столько, скажем, акционеры и инвесторы очень прибыльных концессий «Алмазы Ферганской долины» и «Морепродукты из Армении», но и любознательные работники очень внутренних органов. Природная смекалка и врожденная прозорливость и в этот раз не подвели Дмитрия и, не дожидаясь жарких объятий дружеских встреч с удивительно большим количеством народа, воспользовавшись мудрым и своевременным советом Григория Бенционовича:
Если гонится за вами слишком много человек,
Расспросите их подробно, чем они огорчены,
Постарайтесь всех утешить, дайте каждому совет,
Но снижать при этом скорость совершенно ни к чему[4], —
решил Димитрий отбыть от страждущих встречи на некоторое безопасное расстояние. «Безопасное расстояние» виделось как «значительно побольше пяти тысяч километров», и лучше, чтобы в той местности никогда не смотрели Первый канал и не читали российских газет. А еще лучше, чтобы из всех средств связи местное население пользовало только жестяной рупор и дым от сигнального костра.
Мест таких на глобусе оказалось немного, но ехать на Южный полюс по причине круглогодичного холода Дмитрий не решился. А вот круглогодичное тепло экваториальной Африки его очень даже прельщало и, можно сказать, манило даже. Географическое расположение предполагаемого места уединения по причине тоненького ручейка наших туристов, те края посещать желавших, возможность встречи с земляками отсекало полностью. Два этих факта, значительно усилив друг друга, придали Дмитрию уверенной решимости в принятии решения по вопросу: «Куда бежать?» Не согласившись в душе с Корнеем Ивановичем, некогда призывавшим детей никогда не приходить в Африку для прогулок, Дима самым решительным образом направил свои стопы именно туда. Вот таким образом он в Африке и оказался. Оказался и, вернувшись через много лет, за десятки лет повзрослев и изменившись вместе со страной, о том чудесном крае только самые теплые воспоминания сохранил, некоторыми из них со мной поделившись. Ну а я вам кое-что порасскажу, товарищи дорогие.
Глава 2
Для закрепления любви на расстоянии со множеством соотечественников местом далекого уединения на максимально возможной дистанции от людей, очень жаждущих с ним встречи, Дмитрий избрал далекую страну Западной Африки – Республику Гана. В части средств телекоммуникаций со всем остальным миром Гана в то время к развитию сильно не стремилась, потому как по складу характера самих ганцев, о котором я чуть ниже расскажу, а также из-за врожденной лености народонаселения все вот эти вот ненужные метания с каналами связи и широкими информационными потоками были не просто не нужны, а даже немножечко вредны, потому как к работе принуждали, равновесие и покой нарушая. Если кто-нибудь полагает, что принцип «хакуна матата» был изобретен диснеевскими Тимоном и Пумбой, так тот очень сильно ошибается. Там, где благостные мультяшки «хакуне матате» учились, ганцы всей страной преподавали. Я больше скажу, они, ганцы, это самое учебное заведение придумали и основали.
Анекдот про то, что безветренный год неурожайным считается, потому как бананы на землю не падают, как раз тут, в Гане, и изобрели. Местное народонаселение в принципе никуда и никогда не спешило. Поневоле можно было удивиться философскому мировоззрению нации, только вчера перешедшей к капитализму из первобытно-общинного строя, обосновывающей такую свою неспешность народной поговоркой в виде философской сентенции: «Спешить не надо, потому что впереди вечность». Они и не спешили. Никогда не спешили. Причем не спешили так, что казалось, будто у них в будущем не только их собственная вечность, но еще и ваша, и вашего соседа по лестничной клетке.
Страшнее же всего тот факт, что такой «хакуной» заражался всякий, кто умудрился прожить в Гане безвыездно хотя бы половину года. Такой человек начинал лосниться изумительно здоровой кожей лица, покрытой ровным загаром цвета старой бронзы, сплавленной с большим куском золота, и улыбаться широкой, совершенно искренней улыбкой в тридцать два жемчужно-белых зуба даже во сне. Такой человек начинал двигаться удивительно плавно, и плавности его движений позавидовали бы даже балерины Большого. Такой человек начинал недоумевать, если к нему приставали с понуканием: «Давай-давай!», и с такими понукателями он в дальнейшем встречаться не желал никогда. Действие этой магии на себе и Дима испытал. Однажды на встречу с очередным министром приехав, от секретарши узнав, что мистер Ачампонг будет очень скоро, через четыре часа всего, Дмитрий решил подождать на улице. Заметьте, не психануть и в сердцах в секретаршу плюнуть, не чудаком на букву «М» Ачампонга обозвать, а всего лишь обождать на улице. Это первый сигнальчик… На улице он нашел придорожную бодегу, разливающую пиво прямо под раскидистой пальмой, взял себе для вящего удовольствия кружечку и уселся в плетеное кресло, поплотнее натянув наушники. И тут – о, чудо! – четыре часа пролетели, словно две минуты. Вот, казалось бы, только уселся, только поудобнее попу в кресле расположил и за кружечкину ручку ухватился, и тут – хлоп, и вот уже мистер Ачампонг из окна своей конторы призывно на переговоры к себе манит.
Мне сам Дмитрий рассказывал, что потом, по возвращении в Москву, он долго к ритму столицы приноровиться не мог. Опаздывал везде и совсем не понимал, почему на него ругаются за несчастный час опоздания. А метро столичное он вообще долго без содрогания посещать не мог, потому как ему там, как в кинофильме на ускоренной перемотке, все виделось. Какие-то неприветливые люди мчат куда-то со скоростью звука, хмурые лица в небытие вперив, его, Дмитрия, постоянно сшибая и громко ругаясь. Отвратительное место, одним словом. Потом-то ничего, пообвыкся. Таким же суетным, как и все мы, стал. Бегать начал, а улыбаться перестал. К сожалению…
Ну да ладно. Про Гану, стало быть. Место это, я вам скажу, по природе своей просто изумительное. Вот вроде и страна так себе, недоразумение, на карте пятьсот на триста километров, а поди ж ты зон климатических и образчиков природы разнообразной в себя множество вместила. Если бы вы с самого севера на самый юг пешочком пройтись решили, то в путешествии своем и на горы, и на джунгли, и на буш редколесный насмотрелись бы. А шагать закончив, в океанское побережье уперлись бы, ногами натруженными по белому песочку пляжей прошлепав. Ну а потому как сама страна в непосредственной близости от экватора раскинулась, буйство растительности и жизни во всех видах в ней не просто процветало, ровным теплом укутанное, а фонтаном изобильным в самое небо колотило. Не без исключений, конечно же.
Березки среднерусской или медведя белого или, допустим, бурого тут сыскать вряд ли получится. Не пришли. Да и с тиграми разнообразными, и со львами дикими в Гане почему-то не задалось. Ученые там что-то такое в обоснование написали, что, мол, травоядных недостаточно, чтоб хищников серьезных прокормить. Однако кажется мне, что, ганского воздуха надышавшись, грозные хищники качества травоядных приобрели и от лености за газелями бегать перестали, от голода в конце концов повымирав. А новые из сопредельных государств приходить не спешили, потому как пожить еще немного мечтали. Но зато были слоны. Настоящие, дикие. Ходили себе по природе и люд окружающий своим видом радовали. А Атлантический океан, вернее его Гвинейский залив, ласково омывавший своим теплом ганские берега, приносил с прохладной влажностью муссонов еще и несметное количество всяких рыб и морских гадов, в пищу пригодных. Местное население, пользуясь таким богатством ихтиофауны, сложило свою национальную кухню в основном из даров Посейдона, добавив туда незначительное количество козлятины, как следует приправив все это огненными специями. Но о кухне мы попозже поговорим. Обязательно поговорим.
В общем, как ни крути, но Гана очень даже под Дмитриевы цели уединения подходила. «Поеду, – подумал он. – Обязательно поеду! А хоть и завтра, например, возьму да поеду», – решил он и пошел билеты покупать. Пошел и по дороге очень даже удачно своего закадычного товарища повстречал. Звали товарища Эдвардом. И не подумайте, что это кличка какая-нибудь, по моде тех времен взамен имени, мамой и папой даденного, креативными друзьями присвоенная. Это когда Михаил становился Майклом, Денис – Дэном, Ваня – Джоном, а Николай по какой-то неведомой причине, как и Миша, поименовывался все тем же самым Майклом. Нет. Эдварда так его собственные родители назвали. За что они так с малышом, остается только гадать, но очень долгое время Эдвард стеснялся представляться полным именем и скромно предлагал звать его «просто Эдик». Однако, если быть совсем уже честным, это не сильно облегчало жизнь подростка с исконно русским отчеством Иванович и именем, зачем-то взятым из рыцарских романов средневековой Баварии. Ну вот согласитесь, что «просто Эдик Иванович» звучит пусть и оригинально, но все одно как-то не по-человечески.
Не помогло ему и появление на голубых экранах «заслуженного академика» от истории, товарища литературного публициста Радзинского, в священном трепете и высшей степени актерского мастерства вещающего визгливым фальцетом о кровавом тиране Иосифе Виссарионовиче и жутком императоре Калигуле Гае Юльевиче. Среди старшего поколения, еще не утерявшего любви к познанию мира, включая его историю, кучерявый тезка нашего Эдварда получил заслуженное уважение и некоторое время даже собирал аудиторию, немного подвинув магического колдуна Кашпировского, заряжавшего организмы и аккумуляторы граждан посредством телевизора. Однако среди ровесников Эдварда и голос, и внешний вид писателя только утвердили аудиторию во мнении, что Эдик совершенно точно рифмуется со словом, очень созвучным слову «велосипедик». В конечном счете, со временем притомившись рукопашно доказывать, что «Эдик» ни с чем не рифмуется, он начал представляться двумя буквами – Эд.
Ну а немного позже, когда Эдвард Иванович вернулся со службы в рядах Вооруженных сил Советского Союза, которую проходил в составе десантно-штурмового батальона, все два года бегая за душманами по горам афганского Гиндукуша, все прежние друзья и все новые знакомцы под страхом полного ушиба организма запамятовали о рифмосложении как о явлении в целом. Приняв во внимание, что к росту Эда в почти два с половиной метра в армии прибавилась мышечная масса в сотню килограмм, в кругу друзей как-то само собой и незаметно Эда стали называть Слоном. Сам Эд такому поименованию вовсе не сопротивлялся, а потому и я далее его никак по-другому называть не стану.