Кстати, про алкоголь. Являясь полноправным членом международного сообщества, Гана, конечно же, в том международном сообществе торговлю вела очень бойко. Ну как бойко… Из Ганы золото, красное дерево и алюминий, а им в ответ бусы, зеркальца и «огненную воду». По этой причине алкогольных напитков всех стран и производителей, наименований и крепостей на прилавках магазинов в Гане было ничуть не меньше, чем в дьюти-фри лондонского Хитроу. Ни дефицита в количестве, ни пробелов в удовлетворении вкусов совершенно не было. Хоть залейся. Но я все же про местные напитки рассказать хочу, потому как про виски с водками всякими скучно и неинтересно. Местных напитков было два с половиной. Первый – это прекрасное, удивительно вкусное пиво, второй – это удивительно мерзкий пальмовый самогон акпетиши, и, наконец, второй с половиной – это кислая пивная брага, произведенная путем тщательного пережевывания зерен проса и сплевывания полученной жижи в тыквенную миску для брожения и последующего распития всем восторженным населением какой-нибудь первобытно-общинной деревни. Выпивать такое могли себе позволить только родственно связанные и по природе своей небрезгливые жители джунглей, оттого «второй с половиной» считать «напитком» разум не позволяет ни в коей мере, и в лучшем случае я его как половинку от напитка обозначить могу.
Ну, не суть. Пиво, в его классической форме, в Гане действительно было удивительно вкусным, мягким и не срывающим голову, подобно нашему родному, чрезвычайно пенному напитку, гордо носящему имя северного моря. Великолепие ганского пенного объясняется вполне просто: чистая вода, прекрасная экология и круглогодичное произрастание растительных ингредиентов. Но по большому счету пивной успех строился, скорее всего, на том, что варился этот славный напиток на заводах, привнесенных в ганскую жизнь такими международными монстрами от пивоварения, как Heineken и Carlsberg. Эти нидерландско-скандинавские ребята, понастроив пивоварен, технологически оснащенных не хуже космического корабля «Восток», широкой рекой выливали на потребу страждущих бурный поток того самого, прекрасного и неповторимого пива, ради которого Толя Кипятков некогда согласился на командировку именно в Гану, а вовсе не в Чешскую Республику. Разливалось это славное пиво повсеместно и практически круглосуточно и потреблялось в неимоверном количестве всем народонаселением страны без всякой оглядки на пол и возраст выпивающего. Вторым поистине национальным алкогольным напитком была страшная жидкость под названием «акпетиши». Страшна она была своими органолептическими качествами и издаваемым запахом. Вернее, как, запах там есть, а вот органолептические свойства отсутствуют напрочь, потому как вкус пойла, будто бы сваренного пьяными механизаторами на скотном дворе в ржавом огнетушителе из подножных материалов, называть замечательным или, напротив, отвратительным, язык не повернется. Вкус этой гадости настолько оригинален и ядовит, что слов, его в полной мере описывающих, в европейских языках попросту не существует.
Производится эта алкогольная радость незамысловато и с минимальными трудозатратами, как, впрочем, и все остальное, что в этой стране производится, за исключением производства детишек, конечно же. Коллектив граждан, страждущих алкогольных увеселений, предварительно договорившись, выдвигается с утра пораньше в прилегающие джунгли для поиска специальной пальмы, мякоть которой содержит сахара ничуть не меньше сахарной свеклы сорта «Гезина». Побродив пару-тройку часов в окрестностях, такую пальму непременно сыщут и в предвкушении будущего застолья под ней поговорить усядутся. Сидят, фотокарточки радостно жмурят, друг перед другом хвалятся, кто сколько в один присест выпить сможет и с ходу не окосеть. Жизни радуются, одним словом. Ну а потом, наговорившись и на словах четыре цистерны чистого спирта выпив, возьмут да и срубят пальму. Срубят, повдоль ствол располовинят и в получившихся половинках ствола тем же самым топором мякоть пальмовую в труху изрубят. Если кто не знает, так я скажу: пальма по природе своей трава, потому внутренности ее по прочности даже от сосны отличаются. Мягкие, одним словом, внутренности у пальмы. Ну так вот, изрубят, стало быть, будущие собутыльники внутренности бедного дерева в крошево, в получившемся корытце эту труху плотно утрамбуют и водой из ближайшей лужи польют, влаги не жалея. Тщательно польют. Потом второй половинкой алкогольного дерева сверху накроют и щель межпальмовую со всем старанием глиной из той же лужи как следует загерметизируют. Измажут ствол глиной, вздохнут от усталости и в сторону родных «яранг» неспешно двинутся, скорые именины души и тела предвкушая. А пальма потом на солнце пару недель лежит и в жаре и влажности бродит внутри себя, подобно жбану с брагой, вожделенный алкоголь в том брожении нагуливая. Крепко же спаянное сообщество будущих выпивох к той булькающей пальме ежедневно похаживать начинает. Прислушиваться, принюхиваться и места потери герметичности новыми порциями грязи подмазывать. Ну а через две недели, когда и терпение, и пальма уже почти лопнули, производят сыны Клюэрикона сбор алкогольного урожая. Дырку в боку у пальмы пробьют и под мутную струю ржавое ведро подставят. И стоят, языками цокают и в мечтах своих завтрашнее похмелье вожделеют.
Нужно честно сказать, друзья мои, что та брага, которая из пальмы набегает, ничем ни по запаху, ни по виду своему от браги-затирухи, которую моя бабка на кукурузной муке заводила, вовсе не отличается. Такая же мутная, кислятиной попахивает и больше шести градусов ну никак не содержит. Такой жижей в похмелье загнать можно только чукчу или японца какого, у которых нужных ферментов в организме не имеется. Хотя если половинку ведра такой жидкой благодати в себя проинтегрировать, то вожделенных вертолетов и здоровенному дядьке вполне себе дождаться можно. Ну а поскольку пальма – дерево не маленькое и растет их вокруг в неимоверном количестве, то усилиями всего «крааля» иногда удавалось целый вертолетный полк вызвать. Опустошат по ведру пальмовой жижи на хуторянина и лежат потом по всем джунглям, как жертвы в «Поле брани» Виктора Благутина, пузыри носом пускают и незнакомые летательные аппараты обозревают. В общем, и такого сусла местным было бы вполне достаточно, но кто-то из белых приезжих им однажды перегонный куб подарил и в виде шутки сложным прибором пользоваться научил. Парни из джунглей продукт ректификации попробовали и решили, что такая форма алкоголя по части генерации летательных аппаратов куда как эффективнее древесно-стружечного сока будет, и потому мутную водичку из пальмы оставили на потребу детей и беременных женщин, сами ее производную сильно зауважав. Вот так вот акпетиши на свет Божий и народился.
При этом важно понимать, что пальмовая брага, в дистиллятор для перерождения помещенная, по каким-то совершенно не понятным причинам нарушает все законы самогоноварения. Наша родная «табуретовка» в процессе перегонки преобразуется словно бабочка, из мерзкой гусеницы нарождающаяся. Из мутной жижи кукурузной затирухи, несущей кислятиной и на вкус напоминающей просроченный квас, в сложном температурном процессе на свет является прозрачная слеза «первака», едва-едва уступающая по крепости медицинскому спирту. А при правильном подходе к процессу фильтрования и манипуляциям с дубовой корой и апельсиновой цедрой еще и запахом, и вкусом прекрасным своего «потребителя» дарящая. С пальмовой же бурдой почему-то все с точностью до наоборот. Мутная жижа с ошметками сердцевинной взвеси, пахнущая прокисшим тестом и по вкусу от очень сильно прокисшего борща не отличающаяся, в процессе перегонки порождает на свет еще более мутную жижу, крепостью в семьдесят градусов и пахнущую смесью скипидара, нашатырного спирта и мази «Апизартрон». При этом вкус этой субстанции таков, что поневоле начинаешь мечтать о ржавом огнетушителе механизаторов и с благоговейным удовольствием вспоминать китайскую водку из гаоляна. Выпить в первый раз это можно было только по незнанию или под наркозом, и то первая же рюмка пальмовой амброзии вас из этого наркоза выводила и громко материться заставляла. Треснув рюмочку акпетиши, человек непривычный понимал, что еще секунда – другая, и он точно умрет, а по прошествии третьей секунды он изо всех сил начинал надеяться на то, что он наконец-то умрет вот прямо сейчас, покончив с нахлынувшими муками. Лицо первооткрывателя алкогольных традиций Ганы сводило в такую страдальческую гримасу, и она так долго сохранялась на лице несчастного, что даже дня через три можно было понять, что сподобился этот несчастный к акпетиши впервые приложиться. Закусывать этот чудо-алкоголь не требовалось, потому как спазмы желудка и пищевода исключали любую возможность хоть что-нибудь еще в организм поместить. И после этого человечество делилось на две почти равные половины. Первая, отдышавшись и отплевавшись, всю оставшуюся жизнь при слове «акпетиши» нервно вздрагивала и рвотные позывы сдерживала. А вторая, рюмочку питьевого керосина бахнув, откашлявшись и удовлетворенно утерев рукавом набежавшую слезу и сопли, со словами «ох, и забористая ханка!» требовала не тянуть с паузой между первой и второй. Дмитрий со Слоном волею судеб и слабых желудков были отнесены к первой категории, и всякий раз, рассказывая мне про этот славный напиток, Дмитрий вздрагивал и покрывался гусиной кожей даже на лбу и ушах.
Так что, как вы сами понимаете, друзья мои, сильно надеяться на открытие алкогольной аутентичности и уникальности, как это могло бы случиться в каком-нибудь португальском Sandeman или, допустим, во французском Domaine des vins, в Гане не приходилось. И потому при необходимости и по праздникам Дмитрий со Слоном пользовали международно распространенные Smirnoff, Hennessy и Johnnie Walker, которого Слон называл «Джонгулякой». Туристы же, волею термоядерно-токсичного акпетиши разделенные на две группы, либо потребляли полюбившееся детище муншайнеров из джунглей, либо скучно выпивали у стоек баров то, что и дома могли бы принимать в неограниченном количестве. Единственное, что их всех, туристов этих, потом роднило, так это то, что и первые и вторые по мере насыщения организмов алкоголем сходились в одной точке – у бассейна отеля. И уже там, икая и пуская пузыри, посапывали либо в шезлонгах, либо просто у кромки воды, с тоской вспоминая свою, как правило, прохладную родину.