И замок. Этот замечательный замок, судя по незамысловатой конструкции ключа амбарного типа и дверной накладной пластине размером со щит центуриона, был выкован еще до времен научно-технической революции. Надежное скобяное изделие, рассчитанное никак не менее чем на сдерживание табуна восьмиклассников, летящих на вожделенную перемену. Также была еще полная вероятность того, что детали и корпус этого замка отлили из легированной стали на одной производственной линии с танком Т‐34, и по конструкции своей замок был многократно надежнее хлипких задвижек в американском Форт-Ноксе. В общем, замок по надежности своей совершенно ничем не уступал двери, в которую некогда был добротно и более чем качественно врезан. Так что по совокупности они оба, дверь и замок, были рассчитаны на отражение прямого попадания авиационной бомбы либо лобового выстрела из тяжелой полевой гаубицы. А тут какой-то смешной капсюль!
Ну да. Смешной-то он, может быть, и смешной, но дело свое сделал исправно: взорвался внутри замка ничуть не хуже маленькой бомбы и его, замок этот, изнутри раздул изрядно, задвижку на всю длину в дверной косяк выбросив и все подвижные части в самом замке покорежив и своими осколками надежно заклинив. Раздувшийся замок, если бы его кто-то очень любознательный захотел из двери для изучения аккуратненько извлечь и рассмотреть, теперь, внутри двери, представлял собой не стальную коробочку со строго параллельными поверхностями, а большую двояковыпуклую линзу с торчавшими вбок языками задвижки и косо срезанной защелки. Немногочисленные шестеренки и пружины внутри замка со своих насиженных мест слетели и теперь, находясь в неестественном для себя положении, ухватились друг за друга насмерть, создав тем самым безнадежно заклиненный механизм. Ну а дверь, негромко всхлипнув плотной древесиной, в районе расположения замка геометрию свою так же на выпуклую округлость изменила и, немного вширь раздавшись, сама себя в дверном проеме расперла, тем самым себя по всем четырем сторонам дверной коробки надежно заклинив.
Эхо, некоторое время погуляв по опустевшим коридорам, со временем улеглось, выпустив из своих звуковых волн одуревших мух и взметнувшуюся пыль. Звон стекол тихо сошел на нет, и наступившую тишину нарушал лишь истошный крик директора школы, разносившийся откуда-то из учительской, расположенной на первом этаже. Директор совершенно искренне недоумевал по поводу происходящего и, как это и положено образованному человеку и директору школы, громко, но благовоспитанно орал в пустоту настойчивую просьбу о том, чтобы «хоть какая-нибудь бл. дь» объяснила ему в подробностях, что же тут на самом деле происходит. Через некоторое время и военрук Петрович, поняв, что сегодня нападать и оккупировать наверняка не будут, из-под стола вместе с автоматом вылез и со словами: «Ну, ни х. ра себе!», – несмело высунулся из своего кабинета. Высунулся и с удивлением улицезрел слегка распухшую дверь соседнего кабинета русского языка и литературы, а также валяющуюся чуть поодаль ручку от этой же двери. А еще где-то там, далеко за дверью, в самой глубине кабинета № 8, расслышал военрук едва уловимые призывы Анны Сергеевны к ее немедленному освобождению.
Дело в том, что сердешная Анна Сергеевна в добром расположении психического здоровья, таким чудесным образом ей взрывом дарованном, пробыла совсем не долго и в сумеречное состояние сознания вернулась достаточно быстро. И пяти минут не прошло. Так что к тому моменту, когда она от своего учительского стола до двери добралась, логическое мышление и любовь к человечеству ее вновь покинули, уступив место навязчивой требовательности свихнувшегося надсмотрщика, обремененного высшим лингвистическим образованием. Вцепившись двумя руками в дверную ручку, на внутренней стороне уцелевшую, Анна Сергеевна стала дергать дверь на себя изо всех имеющихся в ее распоряжении сил, ясно представляя себе, что не иначе как эти мерзкие мальчишки держат дверь из коридора и не дают ей свободы. Она дергала монументально неподвижную дверь и во весь голос обещала наказать «дебилов» тремя сотнями внеочередных дежурств по классу, двойками за четверть на все оставшиеся учебные годы вперед, а также требовала незамедлительного прихода родителей в школу. Также она угрожала отобрать портфели вплоть до выпускного вечера и грозила чуть ли не от церкви неслухов отлучить. Но ничего, однако же, не выходило. Дверь, и до того в двести раз тяжелее Анны Сергеевны бывшая, теперь еще была и намертво заклинена в дверном проеме, и даже слабые вибрации не бежали по ней от всех физических стараний Анны Сергеевны.
С обратной же стороны двери, на свободе, собрался консилиум из подошедшего на шум трудовика, физрука, военрука, по-прежнему державшего в руках автомат, директора и завхоза, которого этот самый директор приволок с собой. При этом выходило, что вся мужская половина преподавательского состава школы теперь в полном объеме присутствовала здесь, перед дверью. Женская же половина преподавательского состава, не в пример более многочисленная, будучи к громким взрывам еще не приученной, нервно вздрагивая и косясь по сторонам, почла за лучшее уйти из школы по срочным делам, сказавшись, что дела эти совершенно безотлагательные и промедлений не терпят. Разбежались, в общем, пугливые училки кто куда, из женщин на всю школу оставив разве что несчастную Анну Сергеевну, ставшую теперь заложницей собственного кабинета.
Мужской коллектив, вооруженный вопросом «Что тут вообще происходит?!» и заношенным автоматом АК‐47 из учебных пособий военрука, не имея права разбегаться по домам, как все прочие англичанки, исторички, химички и иже с ними, сгрудился у злополучного столярного изделия и, почесывая в затылках, решал сложную задачу по освобождению престарелой русички. Задачка выглядела отнюдь не простой, поскольку, как уже говорилось, дверь вместе с замком даже в исправном состоянии могла сдержать три нашествия Батыя, а теперь, будучи немного взорванной изнутри, легко могла остановить атаку танков Гудериана.
Трудовик, отлучившись на пару минут в свои мастерские, вернулся со здоровенной монтировкой в руках и попытался было отжать ею дверь, сообщив мужскому консилиуму: «Я так завсегда дома делаю…» Целых десять минут упорный преподаватель трудового воспитания старался отогнуть дверь, подсовывая жало металлического ломика в самые разные места, но все было тщетно. Плодами изнурительных телодвижений стали всего лишь две маленькие щепки, отколотые от дверного косяка, и здоровенный кусок красочной брони, отстреливший от угла двери и угодивший трудовику в лоб. В конце концов, погнув монтировку и потянув мышцы спины, трудовик сдался и ушел курить, потому как: «Ну ее на хрен!!!» И кого или что он имел в виду под этим «ну ее», дверь, не сдвинувшуюся ни на миллиметр, или Анну Сергеевну, считавшую, что на той стороне над ней издеваются, и по этой причине увеличившую и громкость, и разнообразность угроз и педагогических наущений, сказать было сложно.
Не желая углубляться в хитросплетения мыслительных процессов трудовика, военрук Петрович в обнимку с физруком, как ни странно, тоже Петровичем (парни оба здоровенные и фактурные), попытались вышибить дверь с разбегу, долбанув в нее молодецкими ударами своих мощных тел. Отойдя от двери метра на три и встав другу к другу лицом, на счет: «Раз, два, три!» – Петровичи ринулись к ней, выставив вперед свои атлетические плечи. Физрук левое, а военрук, соответственно, правое. Баба-а-а-ах! Дверь содрогнулась, как от взрыва час назад, а по школе повторно разнеслось гулкое и долго гуляющее по коридорам эхо титанического удара. Несчастная Анна Сергеевна, заинтересовавшаяся было происходящим на свободе, в этот момент малость приумолкла и припала ухом к двери, чтоб получше расслышать, что эти скверные мальчишки там за дверью против нее замышляют. Припала – и в момент встречи Петровичей с дверью Анна Сергеевна стала седьмым человеком в истории школы, который на себе испытал физическое воздействие акустических волн, проходящих в твердой среде и замкнутом пространстве. Вибрирующий «бумц» так крепко треснул по ее плотно прижатой к двери голове, что в сознании Анны Сергеевны в один миг что-то перещелкнуло с «минуса» на «плюс», и она решила, что теперь «гадкие мальчишки» ломятся к ней в дверь, а вовсе не как раньше – на волю ее не выпускают. Будучи отброшенной от двери силой акустического удара, она выставила перед собой обе руки для обороны и принялась кричать: «Немедленно прекратите хулиганить!», «Нечего тут ломиться!» и «Никого не впущу, пока не сдадите сочинения!». Военрук с физруком, понимая, что они отнюдь не хулиганят, а напротив, доброе дело сделать пытаются и долгов по несданным сочинениям у них уже лет двадцать как нету, свои попытки выноса двери продолжили. После третьего таранного наскока военрук вывихнул плечо, а физрук сильно ударился головой, и их решимость вышибить дверь собственными телесами сошла на нет. Повторив произнесенное до этого трудовиком: «Ну ее на хрен…», физрук так же пошел покурить, а военрук присел на подоконник и стал вправлять плечо на его законное место.
Завхоз с директором, наблюдая за происходящим молча и сохраняя стоическое спокойствие, по завершении наскоков физрука с военруком на дверь вынесли безапелляционный вердикт: «Не. Плохо так. Не выйдет ничего. Топором тут надо…» Завхоз пошел было за топором, но по пути встретил возвращавшихся с перекура трудовика с физруком, и траектория движения всех троих изменилась, склонив их стопы в сторону отдельно стоящего здания школьных мастерских. Все трое вернулись к злополучной двери никак не раньше чем через сорок пять минут изрядно попахивающие алкоголем, выпитым ими исключительно во имя успокоения нервов и за то, чтоб «не болеть». Топор они, как ни странно, не забыли и принесли его с собой.
В течение этого неполного часа в ожидании их возвращения оставшиеся у двери директор и военрук, ни на минуту не прекращая мыслить, пытались найти еще какие-либо варианты решения нахлынувшей невзгоды. Директор действовал по устоявшейся привычке бюрокра