Через сорок пять минут нетвердой походкой на подгибающихся ногах дядя Лёша выполз из приюта санитарно-гигиенического одиночества, опираясь плечом о стенку для надежности, и, свесив голову, мотал ей из стороны в сторону, как понурая лошадь, загнанная извозчиком на перегоне Париж – Санкт-Петербург в 1812 году. Мокрый, будто из ведра окатили, дядя Лёша держался обеими руками за живот, хотя совершенно очевидно, держаться ему сейчас следовало бы за иное место его многострадального организма. Глаза его, практически выпавшие из орбит, горели ярким пламенем и в пурпуре своем уступали лишь алому полыханию дяди-Лёшиного лица. Всего дядю Лёшу мелко трясло, и, перемежая икоту с мычанием, он периодически поминал каких-то «сцукку» и «биляд». А еще, совершенно отринув не только логику, но и физиологию, дядя Лёша утверждал присутствующих в том факте, что у него и лайт-супа имела место интимная связь. Каждый из наблюдавших картину дяди-Лёшиных страданий в свое время сам это состояние стараниями Дмитрия пережил, а потому ржать над дядей Лёшей во все горло имел полное право. Имел и ржал. Дядя же Лёша, обозвав всех козлами, уполз на отведенную ему кровать и часа полтора признаков жизни с нее не подавал. Ну а позже, недели через три, перестав материться каждый раз, как только видел Диму, анусом зажив и сердцем подобрев, дядя Лёша со всей осторожностью и уже с применением «фуфяки» на вторую пробу лайт-супа отважился. Отважился и потом уже почитал его за лучший обед, какой себе может представить африканский человек. И позже уже сам всякого нового приезжего тройной порцией лайт-супа без фуфу угостить норовил.
Глава 7
Ну а пообжившись со временем и каждый закоулок, даже в джунглях, до мелочей изучив, со всем населением Ганы по три раза перезнакомившись и всю местную экзотику уже родной считать начав, порешили Дмитрий со Слоном географические познания расширить. Паче чаяния особых усилий на познание новых территорий Западной Африки им прилагать и не требовалось, потому как рядом все располагалось. Ехать далеко, как, положим, Семёну Ивановичу Дежнёву в свое время два года до тогда еще безымянного пролива тащиться, нужды у парней не было никакой. По той причине не было, что во времена освоения Африканского континента белым человеком, дюже до чужого добра охочим, из транспортных средств у этого стяжателя чужих земель только ослики да лошадки среднеразмерные имелись. Ну а потому как на европейской коняге по африканским джунглям сильно шибко не наскачешься, да еще и местные иногда ненужные вопросы о целях визита задавали, острыми палками из-за кустов бросаясь, запал землепроходца заканчивался уже на шестой день пути, и, заколотив в грунт палку с привязанной тряпочкой, гордо объявлял такой Колумб, что теперь сие есть удел очередного европейского монарха до самого скончания времен, понимаешь. А много земель, на ослике разъезжая, за неделю под себя подмять успеешь? Не очень-то. Потому и маловатые, по нашим меркам, государственные территории получились. Так себе территории. Из всех, тогда по континенту шлявшихся и всё, на что свой глаз положат, либо именем своей королевы порывавшихся назвать и с этого момента, у местных даже разрешения не спросив, своей неприкосновенной собственностью считать, может быть, разве что товарищ Давид Ливингстон и выделялся. Давид, если по его бессребреничеству судить, наверняка не Соломонович, и даже не Моисеевич, а скорее – Иванович, как все остальные, по территориям с пограничными столбиками не бегал, а степенно от одного побережья к другому исключительно в научных целях путешествовал. Остальные же полосатых столбиков на парнокопытный транспорт нагрузят, припасов каких-никаких в дорогу возьмут и ну по всему континенту сновать и размеры своих европейских держав за счет папуасских наделов расширять.
Это я к тому, что, за небольшим исключением, размеры и геометрия африканских стран на политической карте континента больше разноцветные лоскутки пэчворка напоминают. Много их, стран этих, застолбил за собой нарождающийся европейский капитализм. А уж языковое разнообразие на квадрате тысяча на тысячу километров по разнообразию своему разве что только самой Европе проигрывает. Тут тебе и английский, ну куда же без него? Тут тебе и французский с португальским, по всему континенту щедрой рукой разбросанные. Все флаги мира в гости к нам! С испанским, правда, неувязочка вышла. Всего в одной африканской стране на нем и говорят. Экваториальной Гвинее не повезло в свое время испанцам приглянуться. Ну да и ладно. Испанцы в те времена, почитай, всю еще пока не Латинскую Америку заглотили и, как сытый питон, на боку лежали и сожранное переваривали. Так что не до Африки испанским кабальерос было. Остальные же «амператоры», весь континент по кусочкам расхватав, наплодили государств по размеру временами не сильно больше Московской области.
Гана, будучи прямоугольником триста на пятьсот километров, одной стороной в океан уходя, по понятным причинам остальными своими краями еще с тремя государствами граничила. И даже странно, друзья мои, каким таким образом англоязычная Гана в окружении франкоговорящих Того, Буркина-Фасо и Кот-д’Ивуара оказалась. Так и видится картина, в которой настырные британцы, о богатстве золотых залежей этой земли проведав, на любые уговоры французов уезжать наотрез отказывались и им, французикам, через пограничный забор фиги строили. «Сами, – говорят, – валите, мусье! Мы тут первые понаехали! И вообще, если и дальше приставать станете, мы на вас собаку спустим. Злую!» Французов, по всей видимости, собака особенно настораживала, и потому они со временем от англичан отстали и на Гану ножку закидывать перестали. Так и отстояли настырные бритты островок английской Африки посреди французского безбрежья. Так что, как ни крути, а в туристических целях Дмитрию со Слоном нужно было бы французский язык подтянуть. Попялившись пару часов в русско-французский словарь, с языками заморачиваться не стали, решив, что «авось не пропадем», и, загрузившись в автомобиль, двинулись расширять горизонты. В какую именно сторону ехать, сильно долго не размышляли, потому как Слон сразу Кот-д’Ивуар предложил. Сказал, что он уже с самого раннего детства мечтал на пустыню Калахари хотя бы одним глазком поглядеть, а она, пустыня эта, как он правильно помнит, как раз в той стороне и находится. О том, что Слон помнит неправильно и что Калахари в ЮАР находится, выяснили уже в пути, но разворачиваться не стали и дальше в Кот-д’Ивуар поехали.
Я вам сразу и честно скажу, друзья мои, сильно вперед забегая, что общепознавательная поездка в нуждах изучения Африки концессионерам ничего нового не принесла. Вопиющая нищета основной части народонаселения славной республики Кот-д’Ивуар совершенно ничем не отличалась от такой же живописной картины малого достатка соседних ганцев. Виды на пленэр были те же, дворцы и хижины совершенно одинаковы, и даже запахи мусорных Монбланов были совершенно идентичны. И только пиво в Кот-д’Ивуар было куда как хуже ганского! А то самое народонаселение, побираясь, вместо английского языка по понятным причинам использовало удивительно исковерканный французский. Только что-то отдаленно знакомое в несущемся со всех сторон «Мусье! Же не манж па сис жур!» подсказывало парням, что не иначе как очень кушать негр хочет. По еде сильно скучает, бедняжечка. При этом сам негр блестел лакированной кожей откормленной морды, широко щерился во все тридцать два идеально белых зуба, а статью и объемом мышечной массы превосходил не только Дмитрия, но и специально натренированного Слона. При встрече с таким «сиротой казанским» каждые десять метров дать несколько копеек хотелось не из любви и сострадания к ближнему или из опасения, что это «голодающее дитя Африки» вот-вот помрет от дистрофии, а чисто из ярко выраженного чувства самосохранения. И ведь даже дали однажды, о чем секунд через несколько сильно пожалели. Вся побирающаяся братия в радиусе трех километров, получив ментальный сигнал облагодетельствованного: «Белый платит!», ринулась к парням, наперебой все громче и настойчивее предлагая расстаться с деньгами в пользу никогда не евших негритят двухметрового роста. Карманы от разграбления спасла быстрая реакция и разбитый нос самого настойчивого «просителя», пытающегося залезть к Дмитрию в карман аж двумя руками и одной ногой единовременно. Русский же мат, дополнивший физическое воздействие на незамутненное «дитя первобытной природы», произвел магический эффект на сообщество черномазых «калунов». С негромкими хлопками, оставляя после себя лишь легкое облачко дыма и запах подгоревшего моторного масла, все сообщество стяжателей подаяний растворилось в воздухе в мгновение ока. Как будто и не было их тут всего секунду назад.
И вот кто бы и что бы мне ни говорил, но я совершенно искренне убежден и всех вокруг отдельной историй как-нибудь убедить постараюсь в том, что русский мат – это уникальное явление, узнаваемое по фонетике и энергетическому посылу по всей поверхности земного шара совершенно без исключений. Даже рыба язь, однажды пойманная нашим ихтиофилом и отправленная им же на волю по новомодному принципу «поймал – отпусти», потом долго рассказывала всему своему потомству о том, как русский рыбак проявляет свою радость от встречи с ней, рыбой его мечты. При этом рыбина выдавала цепочки пузырьков, содержащих в себе незамысловатый набор русской ненормативной лексики. Черная же «братва», значительно превосходившая рыбу в интеллекте и твердости памяти, хорошо помнила и знала, чем могут закончится стычки с людьми, выдающими такие сочетания звуков, потому как в припортовом Абиджане с экипажами русских кораблей этой чумазой публике встречаться приходилось и приходится на совершенно регулярной основе.
Чего только один старший помощник капитана сухогруза «Ленинский комсомол» в роли учителя русского языка и литературы стоил! Звали этого выдающегося человека Пётр Аркадьевич, но, благодаря своим выдающимся физическим качествам, снискал он среди трудового коллектива неформальное и уважительное прозвище Петя-центнер. Снискал по той причине, что, унаследовав от предков потомственную крепость организма, в своем персональном случае он эту крепость еще и приумножил изрядно. Весил он несколько больше того самого центнера, которым его окрестили. Раза в полтора больше весил. А может, и в два. Огромный дядька, ростом «два с гаком», не просто хорошо вырос ввысь, но еще и изрядно раздался вширь. Со стороны он выглядел монументальным изваянием, слепленным воедино из быка породы шароле и пары-тройки бочек из-под нефти. Человек со слабым зрением имел все шансы перепутать Петра Аркадьевича с морским контейнером, которые в строгом порядке размещались на палубе этого славного парохода. Огромная фигура старпома внушала окружающим не просто уважение, она прививала экипажу невероятное трудолюбие и уничтожала на корню любую, даже самую незначительную леность организмов у всего плавсостава «Ленинского комсомола». Даже у капитана немного уничтожала. Сила в Пете жила нечеловеческая, но, как и любой здоровенный великан, был он при этом застенчив и добр, силу свою проявляя в исключительных случаях. Однако, поскольку пароход дальнего плавания вовсе не пансион благородных девиц, исключительные случаи случались частенько, и потому реальные проявления физической силищи Пети-центнера приходилось лицезреть чуть ли не ежедневно.