Дальше дом попроще, не то казино, не то какой-то Дворец культуры или спорта. Половина окон освещена, здание как будто заполнено медом, свет мягкий, сладкий, оранжево-желтый, окна горят в беспорядке, этот дом типично московский с его неприятием порядка, организованности, симметрии…
Вероника все чаще поглядывала на меня искоса. Я шел как по звездам, душа истончилась, мне хотелось петь и плакать одновременно.
– Что с тобой? – спросила она тихо. – Тебя всего трясет.
– Ты права, – выдавил я. – Ну, когда говоришь насчет кофе… Перепил.
– Кофе – яд, – проговорила она негромко.
– Да, – согласился я. – Хоть и очень медленный.
Я чувствовал, как между нами проскакивают искры. Мой жар по инфракрасному EEE-1394 переливался в ее тело, я видел румянец на ее щеках, а взгляд, который она бросала на меня, становился все испуганнее и несчастнее.
– Вот мой подъезд, – произнесла она.
– Да…
– Тебе пора.
– Да… Нет, я посмотрю, нет ли там всяких-разных… что почтовые ящики жгут. Напугают тебя, гады… Всех бы разорвал на части, чтоб не смели, даже не думали…
Она сунула в щелочку домофона магнитный стержень, пискнуло, дверь дрогнула. Вероника вошла первой, я следом. Вероника направилась почему-то не к лифту, в той стороне лестница, я увидел в слабом свете засиженной мухами лампочки ее бледное лицо.
– Иди, – сказала она совсем тихо. – Моя квартира на третьем этаже. А лифта ждать долго…
– Да-да, – согласился я, – иду…
– Иди, – повторила она настойчиво. – У меня родители не спят. Я не хочу, чтобы они увидели тебя…
– Да, – сказал я хрипло, – да, ты права.
Она все замедляла шаг. Я догнал, площадка между первым и вторым этажом, окно, широкий подоконник, за окном чернота, пара звезд, вместо блеклой луны яркий, но далекий фонарь.
Ее лицо казалось сильно похудевшим. Глаза исчезли в темных провалах, губы выглядели совсем черными. За спиной окно, чернота ночи, я сделал шаг, она отступила и уперлась спиной в подоконник.
Я осторожно взял ее за плечи. Она пыталась отстраниться, но жар уже охватил тела, и, отстранившись головой, она невольно прижалась нижней частью живота. Дрожь пронзила мое тело, и тут же от кончиков ушей до пят меня заполнило ровным сильным жаром.
Она пыталась отстранить лицо. Мои губы жадно искали ее губы, я горел в пламени, как самый гадкий грешник, кровь кипит, в черепе грохот, шум прибоя, в кости залит расплавленный свинец.
Я не помню, что делали мои руки, в памяти только обрывки, я расстегивал «молнию», приподнимал платье, пальцы вздрагивали, обожженные прикосновением к ее чистому девственному телу. Волна неистового жара все нарастала, сладкая и мучительная боль, меня пронзило всего острой и сладостной мукой, я застонал, захрипел, вспыхнул огонь, Вселенная взорвалась, брызнули во все стороны галактики, а невыразимо прекрасное ощущение первовзрыва длилось и длилось, я уже думал, что не вынесу этой сладкой пытки, очень не скоро начала ослабевать, тускнеть, я обнаружил, что стою на подгибающихся от изнеможения ногах на лестничной площадке, в моих руках самая прекрасная и чистая девушка всей Вселенной, я ее безумно люблю и безумно страшусь потерять.
Ее хрупкое тело вздрагивало в моих руках. Лица я не видел, подбородок упирается в мое плечо, но я слышал, как такая же дрожь пробегает и по ее телу, постепенно затихая, затушевываясь, ослабевая.
– Что мы наделали… – услышал я быстрый шепот. – Что мы натворили…
– Вероника, – выдохнул я жарко. – Вероника…
– Уходи, – сказала она мне прямо в ухо. – Сейчас же уходи.
Я пытался удержать, но она выскользнула как серебристая рыбка, быстро одолела одиннадцать ступенек, щелкнул замок, я увидел, как на площадку упал узкий и резкий, как сварочная дуга, луч света.
И снова мрак, но теперь во мне пылал такой огонь, что, даже очутись в открытом космосе, я согрел бы всю Вселенную.
ГЛАВА 5
Ворота начали распахиваться, когда я был еще за добрую сотню метров. Я притормозил у будки, начал опускать стекло. Антон высунулся, его руки замелькали, как крылья кулера:
– Не останавливайся!.. Срочно к шефу!
– Что-то случилось? – спросил я торопливо.
– Гони! – рявкнул Антон.
Я повел машину к главному входу. Руки мои дрожали, во рту стало сухо, а сердце колотилось, как у трусливого зайца. Что узнал шеф? Что я с Вероникой… или что-то еще открылось?
По дороге встретил Светлану Васильевну. Она пробежала от меня в пяти шагах, мне почудилось, что ее щеки блестят от слез, нос распух и покраснел.
В коридоре меня подхватил под руку Сергей, бегом метнулся к двери, пронеслись через приемную, я успел увидеть испуганное лицо Вероники.
В кабинете были Конон и Козаровский. Экран компа светился. Конон был багровым, глаза налились кровью, как у взбешенного быка, а рука терзает ворот рубашки. Конону явно трудно дышать, ярость ему сдавила горло почище петли.
– Зайди на сайт, – прохрипел он. – Быстро!.. Да быстрее же, черепаха!
У меня гора начала сползать с плеч. Страх еще леденил внутренности, но, когда на экране высветился форум Светланы Васильевны, я едва не вскрикнул от облегчения. Чем, несомненно, спас свою шкуру.
На форуме после неспешных и подробных переговоров, кто как покупает мебель в Sims’е, как ходит в гости и сам принимает гостей, крупным шрифтом шел отборный мат. Грязный, дикий. Кто-то в самых непристойных выражениях объяснял, кто такая Светлана Васильевна, хозяйка сайта, и что он с нею проделывает и как ее использует.
– Сейчас сотру, – сказал я торопливо. – Это все стирается… Давайте я покажу… нет, лучше поставлю простенькую прогу, чтобы вы сами легко удаляли все сообщения, которые не понравятся. Это называется модераторство…
– Это называется… – рявкнул он. И громко сказал, как это называется. Я в испуге оглянулся на дверь, по ту сторону Вероника, но, к счастью, кабинет размером чуть меньше футбольного поля, а дверь там двойная, со всеми возможными прослойками. – Что стереть, что стереть?.. Я этих гадов!.. Я этих гадов…
Его трясло от ярости. Никто никогда не наносил ему оскорбления так явно, открыто и нагло. Причем прямо в его же доме. Он был уверен, что с такой вот суперзащитой, которую я ему обеспечил, ни одна муха не посмеет даже жужжать в радиусе километра от его усадьбы.
Козаровский сказал четко:
– Стереть – мало. Надо наказать виновных.
– Ну, – возразил я, – это не так просто…
Козаровский посмотрел мне прямо в глаза.
– Ты не понял? – спросил он с расстановкой. – Если нужно стереть, то мы просто сотрем тех, кто это пишет.
– Это случается в Интернете, – сказал я торопливо, – к этому надо относиться…
Конон заорал:
– Я знаю, как к этому относиться!.. Там нагадили!.. Я бы этих ублюдков растерзал собственными руками!..
Я вздохнул, сказал убеждающе:
– Это Интернет… Вы увидели только сладкое, но в нем, как и во всем, хватает всего-всего. Сперва, верно, им пользовались только умные люди, потом разные… теперь – все. В том числе и те, которые бьют стекла на остановках, вспарывают сиденья в салоне троллейбуса, пишут в подъезде на стенах эти же самые слова…
Конон был потрясен:
– В подъездах? Да хрен с ними, подъездами! А это… это ж Интернет!
– Интернет уже давно не храм, – ответил я. – Сюда ломанулись все… А в человеке есть что-то пакостливое. Когда заходишь на чей-то сайт, а там не нравится, то так и подзуживает взять да и нагадить посреди этого чистого зала большую вонючую кучу. Или плюнуть в чересчур красивую хрустальную вазу. Ну, то же самое, когда человечек Достоевского видит большой прекрасный дворец из хрусталя. Вы ведь помните, что он делает?
– Нет, – ответил Сергей честно. – Мы Доценко читаем, не Достоевского.
– Я догадываюсь, – ответил я. – Человечек Достоевского не желает из грязного подвала переселяться в чистый дворец. А по ночам он подбирает грязные булыжники и швыряет во дворец! И ликует, когда слышит звон разбитых стекол…
Сергей прорычал:
– Я бы этого хмыря… Как, гришь, его кликуха? Достоевский?
Я подтвердил:
– Он самый. А еще он гомик. Это его люди гадят на сайтах. Я ж говорю, что это есть у каждого, даже я, вот такой чистый и замечательный, когда захожу на чужой сайт, который мне не нравится… Уже говорил? Но я – человек занятой, у меня интересная работа, а что делать подростку, у которого ни увлечений, ни ума, ни воспитания? Да он шалеет от возможностей гадить в Интернете!.. До этого мог только в своем подъезде нацарапать слово из трех букв, да еще, может быть, в подъезде соседнего дома, где с местной шпаной курит травку. Зато в Интернете может обгадить стены в красивом доме в Марьине, потом перепрыгнуть в дом в районе Медведкова, расписать стены матом в доме на Тверской… Потом соображает, что в течение часа может наследить не только в Москве, но и в Питере, Магадане, Ялте, Киеве… да что там столицы уже очень не братских республик! Ведь можно оплевать окна и витрины в США, Франции, Тайване!.. И все это, не выходя из-за стола, не отходя от компа! Какой простор для человека Достоевского!..
Конон прорычал со злостью:
– А почему… человек Достоевского?
– Потому что, – объяснил я терпеливо, – что из его банды!.. До Достоевского считалось, что если кому-то хочется плюнуть в чистом месте, то этот человек – урод. Родился уродом, извилины не такие. Вот все и помалкивали, давили в себе темное, помогали расцветать светлому. Кому хочется прослыть уродом? Ни в один приличный дом не пустят. А Достоевский заявил, что на самом деле эта крохотная гнусность есть в каждом из нас. И каждому из нас хочется смачно плюнуть, когда вокруг чересчур чисто.
Конон часто дышал, я видел, с каким усилием он старался взять себя в руки, совладать с собой, он даже сумел сказать почти нормальным голосом:
– Ну, вообще-то из этого невеселого открытия можно сделать два вывода. Вернее, все равно есть два пути поведения. К примеру, мало ли что мне досталось от диких предков! Помню, в школе учили, что все в утробе проходим от амебы до человека. У нас были жабры, хвост… Ну и что? Я ж щас не восстанавливаю хвост или жабры? Я человек. А человек не должен плевать в чистом месте, тогда на одних уборщицах разоримся…