Разделом дней наполовину
Полусвободный селянин,
Три дня давая господину,
Другие три — свой господин.
На сей незыблемой основе
Покоится святая Русь.
И в ненавистном рабстве слове
Взаимный кроется союз. <…>
Другие свои идеи на сей счет он обстоятельно излагал на бумаге: «В странах теплых, богато и густо населенных, обилующих множеством образованных и праздных людей, ограниченные монархии еще могут существовать без особого неудобства; но при наших просторах, суровом климате и ввиду неустанной европейской вражды мы не можем переносить атрибуты верховной власти в руки другого сословия, не только не приготовленного к политической жизни, но и, по своему младенчеству, и не научившегося еще уважению к законам, если только закон не подкреплен механической силой. Поэтому самодержавие представляется у нас не столько необходимым или нужным для интересов династических, сколько потребностью для народа и безопасностью государственной. <…>
Для всякого честного и просвещенного человека существует один путь — посильное поддержание власти и существующих законов. Как бы ни была плоха по временам эта власть, но до последней капли крови следует за нее стоять и умирать. Не путем анархии (.), насилия и заговоров против правительства мы можем достигнуть благоденствия, но распространяя в народе любовь к труду, трезвости, порядку, чистоплотности и честности, ознакомляя его с ремеслами и искусствами и развивая просвещение, мы получим возможность исторгнуть его из нищеты и с тем вместе создать дорогие учреждения, существующие на Западе вследствие громадного перевеса общественного богатства (выделено мной. — В. Д.)».
Пройдет не так уж много времени, и его знаменитый на весь мир сын использует эти рассуждения отца: они послужат потрясателю государственных основ исходными точками для формулировок, сделанных как бы «от противного», и построения собственной анархической теории, отбрасывающей не только любые формы монархии, но и государства вообще…
Однако продолжим повествование о жизни Александра Михайловича Бакунина. Уже давно пора было ему устроить свою семейную жизнь. Ведь сорок лет исполнилось, а он все холостяковал. Не то чтобы женщин избегал, — просто никак не мог найти ту единственную, которой безбоязненно предложил бы руку и сердце. Наконец приглядел неподалеку, в соседском имении Баховкино, очаровательную, восемнадцатилетнюю веселую Вареньку Муравьеву! Несмотря на юный возраст, она уже успела прослыть светской львицей, вскружив голову не одному воздыхателю. Но Варенька оказалась девушкой сколь очаровательной, столь и неприступной. Сорокапятилетний претендент на ее руку и сердце не произвел на девушку впечатления, вокруг было много достойных женихов и помоложе.
Участившиеся визиты Бакунина в соседское имение теплоты в их отношениях не прибавили. И кончилось все тем, что Александр Михайлович, несмотря на свою рассудительность и положение, впал в меланхолию и отчаяние, как бы сегодня сказали, — в депрессию. Да в такую тяжелую, что принял роковое решение — застрелиться. Трудно сказать, решился бы он нажать на спусковой крючок, разделив тем самым вместе со многими другими жертвами безответной любви участь гётевского юного Вертера, если бы не поделился своим несчастьем с родной сестрой Татьяной, в замужестве Полторацкой.
Варенька Муравьева рано лишилась отца, благодаря которому она стала родственницей всех будущих декабристов Муравьевых. Овдовев, ее мать — тоже Варвара, но Михайловна — вскоре вторично вышла замуж за соседа Бакунина Павла Марковича Полторацкого. Татьяна Бакунина, став женой его брата — Александра Марковича, таким образом породнилась со всем семейством Полторацких и пользовалась особым расположением Вареньки Муравьевой. Она-то и рассказала ничего не подозревавшей девушке о безвыходном положении родного брата и принятом им роковом решении. После нескольких доверительных бесед на правах почти что тетушки Татьяна уговорила Вареньку согласиться на брак с Александром Михайловичем.
Венчание состоялось 16 октября 1810 года в прямухинской домовой церкви. Дальнейшая совместная сорокачетырехлетняя семейная жизнь Александра Михайловича и Варвары Александровны Бакуниных могла бы послужить сюжетом для классического романа со счастливым концом. У них родилось одиннадцать детей — пятеро сыновей и шестеро дочерей. Правда, одного ребенка они потеряли — в двухлетнем возрасте умерла младшая дочь Софья. После рождения каждого ребенка счастливый отец сажал в парке липу, так что спустя тринадцать лет после венчания Александра Михайловича и Варвары Александровны появилась новая аллея. И у каждого дерева было свое имя, данное в честь детей: Любовь (1811), Варвара (1812), Михаил (1814), Татьяна (1815), Александра (1816), Николай (1818), Илья (1819), Павел (1820), Александр (1821), Алексей (1823), Софья (1824)[3].
Лишь однажды размеренное дворянское житье-бытье и безмятежная сельская идиллия были прерваны — вторжением Наполеона в Россию в 1812 году. После падения Смоленска открылась прямая дорога не только на Москву, но и на Петербург — через Ржев и Вышний Волочёк. Бакунинские земли оказались на их пути. В Твери, как и в других российских городах, формировалось ополчение — по одному человеку мужеского полу от двадцати пяти крепостных душ. Александр Михайлович на свои деньги купил пороха, свинца, раздал крестьянам и дворовым тридцать ружей, шестьдесят сабель и несколько сот пик. Дворяне с домочадцами и скарбом собрались в Торжке, запрудив город возами и каретами, готовые при первой команде эвакуироваться в Великий Новгород и далее — в Петербург. Но французы двинулись на Москву. Остальное известно…
Существовала, правда, красивая семейная легенда, не подтвержденная документально, что Кутузов, являвшийся дальним родственником Бакуниных, останавливался ненадолго в Прямухине, когда ехал из Петербурга в действующую армию. Впоследствии два возвышения на Красивом холме в прямухинском парке были названы «кутузовскими горками», а на их вершинах водружены памятные камни. Рассказывали, что вплоть до изгнания Наполеона из России хозяин имения каждый день посылал на «кутузовские горки», с коих видно было далеко окрест, мужиков следить за дорогой: не покажется вдали коляска в сопровождении отряда верховых и не заглянет ли еще раз в Прямухино Михаил Илларионович — победитель ненавистного супостата…
После войны у Александра Михайловича и Варвары Александровны Бакуниных родился первый сын, названный Михаилом. В семейных заметках отца записано: «Года тысяча восемьсот четырнадцатого, майя осьмнадцатого, в Духов день, в пять часов с половиною родился наш Миша». Рожденные в Духов день считались отмеченными особой печатью судьбы. Для Михаила Бакунина это поверье сбылось в полной мере.
О детских годах Михаила сведений сохранилось очень мало. Его жизнь как бы растворилась в жизни всей семьи, которая протекала по раз и навсегда заведенному распорядку, где авторитет родителей считался непререкаемым, а установленные ими правила поведения не подлежали обсуждению.
Говоря словами Александра Блока, в Прямухине, как и в тысяче других дворянских гнезд, «звучала музыка старых русских семей». «<…> Я наслаждался бессознательно чудною прямухинскою жизнью, — рассказывал юный Мишель, наслаждался бессознательной любовью окружающих меня; я не понимал смысла разлуки. <…> Мне становилось холодно, видя себя окруженным людьми мне совершенно чуждыми, когда я не находил возле себя ни одного из тех родных и милых образов людей, которых я любил, сам не зная, что я их любил. Прямухино сделалось для меня с тех пор Меккою, к которой стремились все мои желания, все мои движения, все мои помышления. <…>». Он будет вспоминать «прямухинский рай» и в пору своего безоблачного и безмятежного детства, и в мятежной юности, и в беспокойной зрелости, и в рано подкравшейся старости.
Для воплощения главного принципа эпохи Просвещения — «ближе к природе» — прямухинское раздолье предоставляло почти что идеальные условия. Вырастившие десятерых детей Александр Михайлович и Варвара Александровна выработали простой, но действенный воспитательный кодекс. В изложении главы семейства он выглядел следующим образом:
«1. Приобретать ласковым, дружеским и снисходительным обращением искренность и любовь детей своих.
2. Не оскорблять их несогласием не только с моими прихотями, но и со мнениями, и когда нужно вывести их из заблуждения, убеждать их в истине советами, примерами, рассудком, а не отеческою властью.
3. Отнюдь не требовать, чтобы они меня исключительно любили, но радоваться новым связям их, лишь бы непорочны были, как залогом будущего их и, по смерти моей, благополучия.
4. Стремиться, чтобы они праздными никогда не были и жили по возможности нашей весело и приятно.
5. Как скоро достигнут совершенного возраста, сделать их соучастниками нашего имущества…
6. Не требовать, чтобы дети мои волею или неволею богомольничали, а внушать им, что религия единственное основание всех добродетелей и всего нашего благополучия…»
Дети прекрасно осознавали ведущую (и можно сказать — выдающуюся) роль отца в собственном воспитании. Позже в одном из писем к родителю Михаил писал: «Вы были для нас всех чем-то великим, выходящим из ряда обыкновенных людей. Вы редко бранили и, кажется, ни разу не наказывали нас… Я помню, с какой любовью, с какой снисходительностью и с каким горячим вниманием вы слушали нашу детскую болтовню… Я никогда не забуду этих вечерних прогулок… где вы рассказывали какой-нибудь исторический анекдот или сказку, где вы заставляли нас отыскивать редкое у нас растение… Помню еще один лунный вечер: небо было чисто и усеяно звездами, мы шли в Мытницкую рощу, и вы рассказывали нам историю солнца, месяца, туч, грома, молнии и т. д. Наконец, я помню зимние вечера, в которые мы всегда читали “Robinson Crusoe” [роман Д. Дефо «Робинзон Крузо»], и это было для нас таким великим, таким неограниченным наслаждением.