— Вы ответите за гибель овец! — кричал драматург.
— Кто их убил? — шепотом спросил Борис.
— Плохие атмосферные условия и халатность, — зевнул Второв, актер, когда‑то игравший Сталина. — Что это у вас? — он указал на томик в руке Бориса.
— А, это, — Борис тоже зевнул, — да так, Солженицын.
Второв громко рассмеялся.
Драматург воспрял духом — это была первая реакция на пьесу, правда, не совсем точная — бараны и овцы продолжали трагически гибнуть, и, в общем, было не до смеха, но главное — что была.
— И вы ответите за гибель коров! — уже более уверенно отчеканил он.
— Ну вы и шутите! — пробасил Второв и взял книгу. — О — го — го!
Крик вырвался у него непроизвольно.
Драматург был явно польщен.
Он начинал понимать, насколько трогает его произведение, какой шедевр ему удалось создать.
— Отчего это вы там ахаете? — обернулся к Второву Главный. — Покажите‑ка, что там у вас такое.
Он взял в руки томик, побледнел, и тут же принял гениальное решение — не передавать книгу дальше. Но что было с ней делать? Оставить ее у себя, хотя бы до конца читки, он не мог — она жгла ему руки. Да и мало ли что могли о нем подумать… «Можно было бы спустить ее в унитаз, — Главный лихорадочно искал выхода, — но не пройдет. Слишком толста…» И он тут же решил, не дожидаясь конца читки и даже не залезая в холодильник, сжечь ее.
Он даже поднялся и направился к выходу, но Маечка Лисянская ловким движением вырвала книгу из его рук.
— Верните книгу, — тихо прошипел Главный, — вы срываете читку!
— Не волнуйтесь, — успокоила Маечка, — я уже знаю свою будущую роль. Коровы…
— Вы ответите за гибель козлов! — продолжал обвинять драматург.
Главный попытался вырвать книгу из маечкиных рук — но не тут‑то было! Крепко вцепившись в нее, она приступила к чтению.
— Вот те на! — изумленно выдохнула она.
Драматург давно не помнил такого горячего приема.
— Более того, — засверкал он глазами, — вы ответите и за гибель ягнят!
Главный тихо покинул зал. Очевидно, отправился в холодильник.
Поразмышлять над случившимся и принять единственно правильное решение.
Пол — зала подсело к Маечке и тяжело дышало над книгой.
А тяжелее всех — первый любовник.
— Такого я еще не видывал! — прокричал он.
Драматург оторвался от пьесы.
— Подождите, — радостно пообещал он, — еще не то будет!
И, набрав в легкие воздух, он смело и пронзительно прокричал:
— Вы ответите за гибель профорга, комсорга и парторга!
И победоносно посмотрел в зал.
Зал упоенно читал коричневый томик.
— Вы ответите за гибель профорга, комсорга и парторга!! — напомнил драматург.
— Простите, — спросила Ирина, — а это что за животные?
Драматурга качнуло.
— Кто именно? — обалдело спросил он.
— Ну, хотя бы, парторг?
— А — а… Он не животное…
Драматург говорил как‑то неуверенно.
— А кто же, — удивилась Ирина, — пресмыкающееся?
Весь зал оторвался от книги и следил за диалогом Ирины и драматурга.
Такой интересной читки у них не было никогда.
— Это провокация, — драматург обращался в сторону Ореста Орестыча и секретаря парторганизации, — разве я вывел парторга бараном?
Орест Орестыч вздрогнул и пожалел, что не покинул зал следом за Главным. «Тот знает, что делает», — с тоской подумал он.
— Еще хуже, — констатировал Борис, — вы вывели барана парторгом!
— Я?! — драматург начал жадно пить воду, — где вы видели барана — парторга?!
Он облил весь пиджак и кульминационный момент пьесы.
— Вам лучше знать! — холодно ответил Борис и взглянул в сторону Сергея Павловича.
— Что вы на меня так смотрите?! — зарычал Король — Солнце, — вы что смотрите на меня, как баран на новый ворота?!
— Если и ворота, — ответил Борис, — то довольно старые и скрипучие.
Секретарь побагровел.
— Вот что, Сокол, — прошипел он, — вы ответите за этот бардак, который здесь организовали, за те книжечки, которые принесли!
— А вы — за гибель овец! — выкрикнула Ирина, и, подумав, добавила: — И за гибель комсорга!
— Товарищи, — взмолился драматург, — вы не ухватили пьесу! Она довольно запутанная — и сразу трудно разобраться… Парторг не виноват. Он сделал все, что мог, но погиб вместе с баранами!
— Я понимаю, — сказала Ирина, — что у баранов был парторг. Но зачем им комсорг?
— А как же, — драматург схватился за голову, — как в каждом колхозе. Вы, наверное, не в курсе дела… Парторг, комсорг, профорг… Правда, товарищи?
— Прекратите выкручиваться, — сказала Ирина, — противно слушать. Из‑за вас в стране нет мяса!
— Из‑за меня? — испугался драматург. — Да я его, если хотите знать, вообще не ем. Я — вегетарианец.
— А кто — я, что ли, уничтожила весь скот — баранов, коров, овец, свиней?
Драматург растерялся — такого обвинения ему еще не предъявляли.
Более того, он не на шутку испугался.
— Позвольте, — пробормотал он, — вы невнимательно слушали. Вы опоздали… Кого — кого, а свиней я не уничтожал. В том колхозе их просто не было. Не разводили…
— Перестаньте паясничать, — брезгливо сказал Борис, — а парторг? А комсорг? А профорг?! Это кто, по — вашему? Лошади, что ли?!
— Воды, — попросил драматург.
— Мне кажется, — Борис обратился к народу, — о постановке этой антисоветской пьесы на сцене нашего театра не может быть и речи!
Орест Орестыч задумался. «Кто его знает, — думал он, — может, Борис прав. Может, мне нехватает ассоциативности мышления… И парторг — отнюдь не парторг… Главный не зря покинул зал…»
Даже Король — Солнце начал что‑то прикидывать в мозгу.
— Нам нужны острые, современные пьесы, с яркими людьми и глубокими мыслями! — продолжал Борис.
Он выхватил из рук героя — любовника томик.
— Вот что мы должны ставить, товарищи! И немедленно! Тут есть прекрасные роли для всей труппы. Вы все станете, наконец, зэками, дорогие друзья!
— А для вас, — он обратился к Королю — Солнцу, — здесь есть роль, о которой вы можете только мечтать!
— Ленина? — с надежой спросил король.
— Солженицына, — мягко поправил его Борис…
С читки Борис явился весь белый, залпом опрокинул рюмку коньяка и, не раздеваясь, бухнулся на тахту.
— Что я делаю, — все время повторял он, — и что, вообще, происходит?..
— Успокойся, — говорила Ирина, — и перестань бить себя в грудь.
Если грех слишком уж сладок — раскаяние не может быть горьким…
— Не — ет, — продолжал он свое, — это не для меня. Эту роль мне не вытянуть!
— Время от времени каждому из нас приходится играть какую‑то роль, — успокаивала она. — Тем более, ты делаешь это довольно лихо.
— Ты знаешь, чего это мне стоит? — спросил он. — Поинтересуйся у моего сердца.
Борис обхватил пальцами правой руки запястье левой и, закрыв глаза, начал считать пульс. Ирина молча наблюдала за ним.
— Вот тебе результат, — произнес он, кончив считать, — восемьдесят шесть!
— Прости, — извинилась Ирина, — я забыла, сколько обычно?
— Не выше шестидесяти, — ответил он. — Даже после Отелло — еврея было только семьдесят два! Так недалеко и до инфаркта! А там…
— Послушай — сказала она, — почему ты считаешь, что мне легче?
— Потому что, если я не ошибаюсь, ты женщина! С вас все, как с кошек! Посчитай свой пульс — и ты увидишь!
— Что я кошка? — уточнила Ирина.
— Ты представляешь, что они все о нас думают?..
— То, что нам нужно, — ответила она, — что мы — диссиденты.
— А если после этого у Главного случится сердечный приступ? Прямо в холодильнике? Или у короля?.. Ведь мы с ним в отличных отношениях — и вдруг!.. Нет, я никогда не смогу играть такие роли.
Зазвонил телефон. Борис сорвал трубку.
— Диссидент Сокол слушает! — прокричал он.
— Добрый вечер, Борис Николаевич, — сладко произнес майор. — Мои поздравления! Вы сегодня были изумительны! Неповторимы!.. Кстати, вашего Олега Сергеевича спасли уже в последний момент. В то самое мгновение, когда он кончил размышлять в своем холодильнике и начал отключаться.
— Но у него хотя бы ничего не повредилось? — с испугом спросил Борис.
— Не волнуйтесь, все в порядке. Он уже приступил к сжиганию пьес… Так что вы — молодец! — подытожил майор.
— Вы так считаете? — недовольно спросил Борис.
— И не я один, — нежно пропел Борщ.
— А кто еще? Секретарь?
— А вы включите приемничек, Борис Николаевич.
— «Маяк»? — уточнил Сокол.
— «Голос Америки» — ласково поправил майор, — а потом созвонимся.
Борис положил трубку и подошел к приемнику. «Дожил, — печально думал он. — Обо мне говорят вражеские радиостанции». Он повернул ручку приемника и долго ловил волну.
— В чем дело? — спросила Ирина, — мы слушам обычно позже.
— Все течет, — неопределенно объяснил Борис.
Из чрева приемника донесся хорошо знакомый голос.
«Вы слушаете «Голос Америки». По сообщениям из Ленинграда известный советский актер Борис Сокол предложил поставить на сцене Театра Абсурда инсценировку книги Солженицына «Архипелаг Гулаг». В главной роли — роли Солженицына — он видит секретаря парторганизации театра. Остальных артистов театра он видит в роли советских баранов… Чего будет стоить это предложение актеру и его жене — покажут ближайшие дни».
— Но это ложь! — вскричал Борис. — Я не говорил, что Маечка, Второв и другие — бараны!
Ирина молча встала, сняла с антресолей чемодан и начала складывать вещи.
— Зачем ты это делаешь? — спросил он.
— Как — зачем? — удивилась она. — Готовлюсь к тюрьме… Тебе приготовить с собой белые тапочки?..
Группу творческих работников Леви увидел уже на летном поле, в момент посадки — и онемел. Ему не захотелось в самолет, в солнечную Испанию… Творческая группа состояла из тех же членов, что и приемочная комиссия. Дама из Управления уже неслась по трапу — она торопилась в туалет. Следом за ней, таща ее чемоданы и подхихикивая, трясся Орест Орестыч… Стюардесса преградила дорогу, но дама отшвырнула ее и скрылась в салоне… Семен Тимофеевич мерно похрапывал у трапа — его привезли прямо от станка. Комсомолка с офицером осторожно подняли гегемона и медленно начали подниматься.