Донья Канделария же сидела с каменным лицом и ждала, когда сын продолжит. Но тот вместо того, чтобы что-то объяснять, просто раскрыл двери в спальню и выпустил оттуда фигуру в сером костюме.
– Иван Гарсиа, мой первый сын. И самый старший из претендентов на наследство. Надеюсь, мама, вы возьмете его в расчет, – объявил дон Хоакин, как ведущий концерта, который представляет знаменитость. Но Иван вовсе не был похож на знаменитость. Он выглядел запуганно, хоть и пытался робко и дружелюбно улыбаться. А еще он старался не пересекаться взглядом с Йоном, который во все глаза глядел на него. Эта новость Йона совсем не злила, эта новость Йона в какой-то степени даже обрадовала. Они на самом деле братья! Они оба Гарсиа! И вместе они действительно многое могли сделать!
– Я очень горжусь твоим поступком, сын, – изрекла донья Канделария после недолго молчания. – Мы, конечно, примем Ивана в нашу семью. Но в вопросе наследования все уже решено. Отель переходит Йону, как и было сказано в завещании Игнасио.
– А еще в завещании отца было указано, что вы вправе пересмотреть вопрос о наследовании и выбрать наследника сами! – запротестовал мужчина.
– Я все четко уже решила. Наследник Йон, – отрезала женщина грозным тоном, не терпящим возражений. – Иван, не стесняйся, мы рады тебя принять, – словно извиняясь, добавила она.
***
Новая комната Ивана была на втором этаже, но находилась она довольно далеко от комнаты Йона. Но все же она была куда ближе, чем та комната для обслуги.
Йон шёл по коридору со счастливой улыбкой на лице, желая добраться до Ивана и выразить ему всю свою радость по поводу чудесной новости, озвученной на собрании. Дверь была открыта, потому что горничные и официанты активно переносили сюда вещи. Теперь обслуга не по-доброму смотрела и на Ивана, но тому, кажется, было все равно, потому что он раскладывал в шкафу свои пожитки, абсолютно ни на что не обращая внимания. Йону же было некомфортно от таких взглядов, однако его радостное настроение сейчас ничто не могло омрачить.
– Так мы и вправду братья, – произнес Йон, привлекая внимание Ивана.
– А? – встрепенулся тот, как-то нервно и неаккуратно складывая свою старую рубашку. – Чего тебе?
– Как это чего? – не понял Йон, слегка нахмурившись. – Ты чего такой дерганный?
– Да ничего.
– Друг, мы теперь официально братья, самые настоящие. Не знаю, как ты, а я очень счастлив! Только представь, чего мы с тобой можем вместе добиться!
– Да ничего мы с тобой не можем добиться! – прикрикнул Иван, неожиданно вспылив. – Ты ничего не понимаешь! Лучше тебе держаться от меня подальше. Мы теперь на разных сторонах. И… Я не желаю больше с тобой знаться. – Последние слова Иван произнес тихо и обреченно, и даже ни разу не посмотрел на друга, словно говорил все это не ему, а рубашке, которую уже не складывал, а просто мял в руках.
Улыбка Йона начала таять. Казалось, что воздух вдруг резко превратился в воду. Стало невозможно дышать, и от хорошего настроения не осталось ни крупинки. Йон подумал, что, возможно, ослышался, а потому тихо и опасливо спросил:
– Что ты сказал?
Но Иван не повторил. Он даже не взглянул на Йона, будто тот не был достоин его взгляда, он просто продолжал мять в руках несчастную рубашку и, очевидно, ждал, когда Йон осознает произнесенное и выйдет из комнаты прочь.
Йон не желал осознавать произнесенное. Еще несколько секунд он стоял и выжидающе сверлил взглядом профиль Ивана, который сейчас имел слишком острые и грубые черты, и наконец понял, что брат больше ничего говорить не собирается. Его молчание Йона взбесило, он вышел из себя и ударил ладонью по стенке шкафа. Боль от удара распространилась по всему телу и отдалась тяжестью в раненом плече. От эмоций, однако, она не избавила, а, наоборот, приумножила их.
– Что ты сказал, мать твою?! – заорал Йон. От его крика перепуганная служанка, что только зашла в комнату со свежим постельным бельем, выскочила обратно в коридор, желая переждать бурю там и не попадаться под горячую руку.
Иван соизволил повернуться. На его лице было новое, неизвестное Йону ранее выражение. Смесь холода, презрения и отвращения. Иван так никогда ни на кого не смотрел. И Йон подумал, что перед ним сейчас некто другой, находящийся в теле его лучшего друга.
– Я сказал, чтобы ты валил к чертовой матери и больше никогда ко мне не подходил! – прокричал Иван. Йон остолбенел и даже не смог ничего сказать в ответ. Просто стоял и изумленно хлопал глазами, глядя на это нечто, что заменило его доброго Ивана. – Ну так сам свалишь или пинка дать?
Ещё секунду назад Йон готов был тут что-нибудь разнести. Но теперь он не мог даже пошевелить пальцем, только его ноги жили какой-то отельной жизнью и мигом потащили его неподатливое тело к выходу. Этот новый взгляд Ивана был страшным, этот новый взгляд Ивана сломал что-то внутри Йона, и это были осколки его души, которые и так были поломаны-изломаны трагедиями, а теперь разбились на ещё больше частей, и чем больше было этих частей, тем сложнее их было собрать вновь.
Этим вечером в номере Йона была допита бутылка коньяка, пробита насквозь дверца шкафа и разбита в кровь правая рука.
***
– Мама! – с таким возгласом зашёл дон Хоакин в кабинет доньи Канделарии. Женщина сидела в кресле и рассматривала какие-то бумаги, которые пришлось отложить в сторону при появлении сына. – Вы должны передать отель нам. Теперь у меня есть наследник, который должен вас устроить! Почему вы так упрямитесь?!
– Я исполняю волю своего мужа. И я начинаю подозревать, что ты признал Ивана вовсе не потому, что решил последовать примеру брата. Все из-за наследства, так ведь?
– Вы должны признать владельцем отеля меня! Я научу Ивана всему, что нужно. Я смогу это сделать. Он будет отличным наследником. Но какой может быть владелец из Йона? Кто воспитает его так, как подобает? Он грубый и не имеет манер, а в финансах уж точно не разбирается!
– Я сама его всему обучу, так что не волнуйся.
– Я не хотел этого делать, но если вы не передадите отель мне, то вся правда о смерти того француза отправится прямиком к детективу.
– Что, прости? – нервно усмехнулась донья Канделария. – Это был несчастный случай, о какой правде ты говоришь?
– Не надо, мама! Я все знаю. Я все видел.
– Что ты мог видеть?! Он поскользнулся и упал, ударившись головой.
– Он взял документы, подтверждающие, что отец получил это здание обманом. Вы его за это убили. Знаете, ударили по голове такими тяжёлыми часами из дерева. Он умер не сразу, он еще минут десять мучился, пока вы искали документы. И еще вы имели наглость выпытывать у него, куда он их запрятал. А он все молил о том, чтобы вы его добили и избавили от боли. Припоминаете нечто подобное? Я все видел, потому что украл эти документы у него гораздо раньше и спрятался в ванной комнате. Так что если не перепишите отель на меня, я все расскажу полиции и передам им документы. Тогда отель не достанется никому.
– Сукин ты сын! – воскликнула донья Канделария, изумленно соскочив с кресла. – Какого же ты черта молчал, что документы эти были у тебя?! Этого мальчика уже не вернуть к жизни!
– Это вы его убили, а не я. Это было ваше решение.
– Почему ты не сказал!..
– И лишился бы такой возможности шантажировать вас с отцом? Я знал, что рано или поздно будет решаться вопрос о наследстве, и подозревал, что решится он не в мою пользу. Я даю вам день на раздумья. Завтра вечером я приду к вам в кабинет, и если вы откажетесь переписывать отель на меня, документы и мои показания отправятся в полицию, – жёстко сказал дон Хоакин, эффектно развернувшись и направившись к двери.
Но он не успел покинуть кабинет. Донья Канделария, сохраняя сверхъестественное самообладание, произнесла:
– Не нужно ждать до завтра. Я дам свой ответ сейчас. Отель твой.
Дон Хоакин самодовольно улыбнулся и повернулся к матери лицом.
– Вот это другое дело. Ещё я хочу, чтобы вы уничтожили письмо Хавьера, где он признает Йона сыном, и все документы, подтверждающие принадлежность этого человека к нашей семье. Я хочу, чтобы вы выставили его из отеля и чтобы он тут больше никогда не появлялся.
– Но это переходит уже все границы! – возмутилась донья Канделария. – Чем тебе помешал мальчик?! Он же твой племянник!
– Нет, он ублюдок кухарки! Я не хочу видеть его, не хочу о нем слышать и не хочу знать, что он в любой момент может взбунтоваться и устроить скандал по поводу отеля. Пусть его не будет здесь! Выставите его вон или убейте, вы это умеете. А иначе вы знаете, что я сделаю.
На такой ноте дон Хоакин покинул кабинет, громко хлопнув дверью. А донья Канделария упала в кресло, схватившись за голову.
Какого же монстра я взрастила, – обреченно осознала она. – Действительно сукин сын. Но, видимо, какие родители, такие и дети.
Глава 10. Теперь ты никто
Когда Йон проснулся, голову пронзила дикая боль. Он с невыносимой тяжестью поднялся в сидячее положение и заметил, что все вокруг испачкано чем-то красным. Кровь. Кровь была везде. В крови была подушка, в крови было одеяло, в крови была его собственная рука, которую жгло так сильно, будто он ее повалял в костре. Костяшки были разбиты и покрыты некрасивой коркой, которая от первой же попытки пошевелить пальцами лопнула и пустила еще кровь, что потекла тонкими струями по ладони.
– Твою мать, – выругался Йон, пытаясь вспомнить, что он вчера такого вытворил, что теперь его рука похожа на кровавое месиво. Воспоминания отдались тупой болью. Вот один стакан коньяка, вот второй, вот на полу уже валяется пустая бутылка, а официант по имени Родриге приносит вторую, хотя Йон ее вовсе не заказывал. Вот он бьет шкаф со всей силы, какая у него только есть – а ее не мало – бьет и бьет, даже не чувствуя боли, хотя на костяшках уже выступила первая кровь. Кажется, кто-то стучался в его комнату и спрашивал, все ли у него в порядке, но Йон так грубо послал стучащегося, что больше его, вроде, никто не беспокоил. А потом провал, и Йон просыпается в кровати во вчерашней окровавленной одежде.